Зашел разговор и о спорте.
Я очень люблю футбол, сказал я.
И я тоже! воскликнул Борис Глебович. Вот настоящий вид спорта, не то что какие-нибудь жидовские шахматы.
На этот раз оцепенение было незначительнымв конце концов, я уже знал, чего можно ожидать от Катиного деда.
Я очень люблю смотреть рейхслигу по спутниковому телевидению, продолжал граф. Да и местному чемпионату иногда внимание уделяю. А вы сами, молодой человек, в футбол не играете?
Играю, кивнул я.
Саша играет в сборной университета, гордо уточнила Катя. Нападающим.
Вот как? поднял седые брови Борис Глебович. И каковы же ваши успехи на этом славном поприще?
Некоторые успехи есть, скромно ответил я. В прошедшем сезоне наша команда заняла третье место в студенческом чемпионате страны.
И Саша стал лучшим бомбардиром! добавила Катя.
Cest bien! воскликнул граф по-французски. А почему бы вам, Александр, не попробовать свои силы на более серьезном уровне? Ведь при многих профессиональных клубах есть молодежные команды
Да я пробовал, ответил я. Год назад пришел в «Луч». Взяли на просмотр, тренер вроде был доволен, обещал взять
И что же? осведомился Борис Глебович.
К сожалению, изменились обстоятельства, вздохнул я. У меня была очень напряженная сессия, а потому пришлось с футболом временно подождать. А после сессии команда уехала на сборыну, а потом уже как-то неудобно было являться, пропустив столько времени.
Разумеется, я не стал объяснять, почему же та сессия получилась такой напряженной. Все дело было в том, что в весеннем семестре 1987 года я решил выбрать курс истории СССР. Какую-то историю выбрать все равно было нужновот я и сделал именно такой выбор, справедливо рассудив, что уж уроженцу-то СССР получить «5» по истории СССР будет раз плюнуть. Руководствуясь все той же логикой, на лекции я не ходил пока не обнаружил в самом конце семестра, что материал курса включает в себя целую кучу антисоветской литературыкак научной, так и художественнойкоторую прочесть в свое время в СССР я не мог никак. Пришлось срочно забыть о футболе и засесть за книги (а ведь другие экзамены тоже никто не отменял!) так что «пятерку»-то я в итоге получил, но с огромным трудом. Однако рассказать Борису Глебовичу эту увлекательную и вместе с тем поучительную историю я, конечно же, не мог.
Впрочем, о подробностях он и не расспрашивал.
Жаль, жаль, покачал Борис Глебович головой. Будет весьма печально, если ваш спортивный талант так и останется зарытым в землю. Впрочем тут он немного задумался, дело это поправимое.
Что вы имеете в виду, Борис Глебович?
Слыхали ли вы, Александр, о футбольном клубе «Гладиаторы»?
Конечно, кивнул я. У них молодежная команда лучшая в ДВР.
А не хотите ли вы играть в этой команде?
То есть? удивленно уставился я на графа. Конечно, хочу но кто же меня туда возьмет?
Их молодежный тренер, ответил Борис Глебович, мой хороший знакомый. Вернее, сын моего хорошего знакомого. Мы с его отцом еще по эмиграции знакомы. Оба до войны во Франции жили.
И только поэтому меня туда возьмут? я по-прежнему не очень-то верил в подобную возможность.
Завтра я ему позвоню, сказал граф, доставая из кармана блокнотик и делая в нем какую-то пометку карандашом. После чего он позвонит вам. А уж на следующей неделе придете туда на просмотр. Будем надеяться, что вы им подойдете.
Спасибо, Борис Глебович! сказал я, совершенно не кривя душой. Огромное вам спасибо!
И в эту минуту дед моей девушки уже не казался мне чудовищем-погромщиком, достойным лишь отвращения и презрения. Я действительно испытывал к графу Ягужинскому симпатию. Нет, не только из-за предоставляемого мне шанса отличиться на футбольном поприще. Просто Борис Глебович действительно казался мне хорошим, отзывчивым, интересным и интеллигентным человеком.
А рядом с дедом, как и три дня назад, сидела Катя. И я видел, что она буквально сияет, заметив на моем лице искреннюю благодарность и прочие добрые чувства.
* * *
Действительно, в воскресенье вечером мне позвонили. А в понедельник я уже сидел в автобусе и ехал на загородную базу «Гладиаторов».
На базе, кроме тренера, не было никого.
Ну, здорово! сказал он мне с таким видом, как будто всю жизнь мечтал со мной познакомиться. Рад тебя видеть! Тебя Сашкой зовут, да? А меня Леонид Иванычем. Ты как, Бориса Глебыча давно знаешь? Недавно? Но крутишь любовь с его внучкой, верно?
Задав этот вопрос, он хитро подмигнул, а я лишь промычал в ответ что-то нечленораздельное. Впрочем, Леониду Ивановичу мой ответ был и не нуженон явно умел поддерживать разговор и без реплик собеседника. Слова сыпались из него, как картошка из мешка с большой дыркой.
А я Борис Глебыча давно знаю, еще с пеленок. Моих, конечно, пеленок, не его. Он человек хороший, так?
Так, не стал я возражать тренеру.
Он к нам часто заходил, когда еще батя мой был жив, царствие ему небесное. Бывало, сядет дядя Боря в креслои меня трехлетнего на коленке качает, как сейчас помню. А так мы с ним давно не виделись, но вчера-то уж по телефону наговорились сполна. А все благодаря тебе, Сашка. Так что спасибо тебе большое. Ну да ладно, до тренировки еще час остался, я ж тебя специально заранее позвал, чтобы поглядеть, какой из тебя футболист. Иди вон переоденьсяа потом вот туда. Там и посмотрим.
Оставшийся до тренировки час я занимался под присмотром Леонида Ивановича бегом, ударами по мячу и прочими упражнениями. Судя по всему, моя скорость и прочие футбольные параметры пришлись ему по душе.
А там уж приехали и остальные «Гладиаторы»десятка два с половиной человек, с которыми я тут же перезнакомился. Конечно, добрую половину имен я немедленно позабылно так ведь бывает всегда, когда вливаешься в новый коллектив.
Сама же тренировка началась с двусторонней игры, которая длилась около часа. Играл и япричем забил три гола, чем сразу заслужил уважение товарищей (по крайней мере тех, кто играл со мной в одной «команде»).
Ну что ж, not bad, сказал мне на прощание Леонид Иванович. Следующая тренировка послезавтра в то же время. Приходи. Придешь?
Я понял, что просмотр получился удачным.
* * *
Мы с Катей вышли из кино. Очередной Джеймс Бонддва с лишним часа месиловки и шпионских трюков. Удовольствие одноразовоеодин раз посмотреть и тут же забыть. Увы, Тимоти ДальтонБонд еще тот. Что же до противостоящих ему злобных гестаповцев во главе с генералом Гёте, то они, как всегда, были ужасно карикатурны и совершенно не похожи на тех немцев, которых я хорошо помнил по СССР. Чуть лучше выглядели два узника гамбургской тюрьмы, которых Бонд в конце фильма спас и увез с собой. Один из них был парижанином, другоймосквичом. Поскольку играли их квебекуанец и дальневосточник, получились эти герои куда правдоподобней своих немецких мучителей.
А ты ему понравился, сказала Катя.
Кому? не понял я. Бонду?
Да нет, дедушке. Он о тебе уже несколько раз хорошо отозвался.
Представляю, хмыкнул я, как он обо мне отзовется, когда узнает
Значит, нужно, чтобы он ничего не узнал, сделала логический вывод Катя.
А тебе не кажется, вздохнул я, что мы ведем себя по отношению к Борису Глебовичу не очень-то порядочно? Он помог мне попасть в «Гладиаторы», а я его обманываю самым бессовестным образом.
Саша! повысила голос Катя. Ты же прекрасно понимаешь, почему мы вынуждены скрывать
Послушай, Катя, твердо сказал я. Я прекрасно понимаю твои чувства, но давай рассуждать логически. Твой дед хорошо ко мне относится, но в то же время терпеть не может евреев. Так?
Так, кивнула Катя, не понимая, к чему я клоню.
В то же время ты боишься, что если он узнает правду о моей национальности, то разозлится и запретит тебе со мной встречаться. Верно?
Верно.
Но ведь если лично ко мне он испытывает симпатию, то почему же он должен меня возненавидеть из-за моей «пятой графы»?
Из-за чего? не поняла Катя.
Так у нас в Союзе называли национальность. Ведь даже будучи евреем, я останусь тем же человеком, которого он уже знает с хорошей стороны. Тем же Александром Морозовым. Ну, пусть себе ненавидит абстрактных «жидов»это, конечно, прискорбно, но тут уж ничего не поделаешь. Но я-то ему уже понравился, как ты сама уже изволила сегодня заметить.
Нет, Саша, нет, покачала головой Катя, это слишком большой риск. Не надо. Прошу тебя.
Гут, Катя, вздохнул я, допустим, Борис Глебович все же осерчает и потребует, чтобы ты со мной больше не виделась. И я прекрасно понимаю, что ты его очень любишь, и что тебе хотелось бы получить его, так сказать, прародительское благословение. Но ведь даже если ты Бориса Глебовича ослушаешься, то все равно останешься его любимой и единственной внучкой, и вы по-прежнему будете нежно любить друг друга. А запретить тебе быть моей девушкой он не можеттебе уже восемнадцать, ты уже совершеннолетняя.
Закончив приводить эти неотразимые аргументы, я замолчал, ожидая Катиного ответа. Однако Катя с ответом не спешилаона явно что-то обдумывала. Так что я был не настолько наивен, чтобы принять ее молчание за согласие.
Мне кажется, нам бояться нечего, сказал я. Или я чего-то нихт ферштейн? Может быть, есть еще какая-то причина? Тогда вас ист дас?
Хорошо, Саша, ответила Катя со вздохом, так и быть, я расскажу тебе, в чем тут дело. Когда моя бабушка умерла, дедушка женился вторично
И Катя рассказала мне о некоей госпоже Шереметевой, которая уехала из Петрограда в Америку совсем молодой девушкойпричем сделала это еще летом 17-го года, за несколько месяцев до Октября. Поэтому ей удалось без труда взять с собой фамильные драгоценности, которые на другом берегу океана она немедленно продала и пустила в оборот. Ей очень повезло с капиталовложениями, и к 40-м годам ее состояние уже насчитывало несколько миллионов долларов. А в 1951 году госпожа Шереметева решила наконец побывать в России. Конечно же, не в СССРу Союза с Америкой тогда уже не было дипломатических отношенийа в сравнительно новом дальневосточном русском государстве. Там-то (вернее, тут-то) она и познакомилась с Борисом Глебовичем, который как раз скоропостижно овдовел. Они поженилисьи прожили в любви и согласии тридцать лет, до самой смерти госпожи Шереметевой. Что же до ее огромного американского состояния, то оно за это время выросло миллионов так до сорока. Поскольку потомства госпожа Шереметева-Ягужинская не оставила, все эти миллионы унаследовал Борис Глебович. Теперь я наконец понял, откуда у него такой дворец с мраморными колоннами и почтительными слугами.
и вот теперь у дедушки в банке целых сорок пять миллионов, закончила свой рассказ Катя. И яего единственная наследница. Но если я пойду против его воли
И ты хочешь променять меня на эти миллионы? гневным тоном сказал я.
Сказали тут же об этом пожалел. К счастью, Катя даже не рассердилась.
Ох, Сашенька, ну какой же ты подчас глупый, печально усмехнулась она. Вроде умный-умный, а иногда такую ерунду скажешь, что уши вянут. Ну почему же «променять»? Для кого, по-твоему, предназначаются эти деньги? Для нас с тобой! Разве ты не хочешь быть обеспечен до конца дней своих? Или ты собрался всю жизнь работать программистом?
А что тут плохого? удивился я. Я действительно люблю программирование.
Но ведь если у нас будут такие деньги, то ты сможешь открыть собственную компьютерную фирму! А еще ты любишь играть в футболтак на эти деньги ты сможешь купить любую футбольную команду! Ну разве зазорно быть богатым, Саша?
Разумеется, ничего зазорного тут нет, признал я, но очень уж велика плата за это богатство
Да почему же велика? Ведь тебе даже делать ничего не надо, только молчать.
Ладно, вздохнул я, будем молчать. И все же я бы с удовольствием записал эту нашу беседу на магнитофон и дал ее послушать миллионам антисемитов.
Зачем? не поняла Катя.
А чтобы нанести удар по их стереотипам. Посуди сама, ну где это видано? Еврею деньги не нужны, а русская дворянка жить без них не может.
* * *
И снова пришла суббота. И снова меня пригласил Борис Глебович. Причем на этот раз не на ужин, а на обед.
А за обедом вдруг выяснилось, что Кате нужно срочно бежать на репетицию церковного хора. Конечно, она пригласила меня с собой, но я отказалсячто поделать, не очень-то я люблю церковные песнопения. Один раз уже пробовал посмотреть Катину репетициюне понравилось нисколько.
Ладно, Катенька, улыбнулся граф, мы с Александром тебя здесь подождем. А там, глядишь, и отужинаем все вместе.
Катя ушла, а Борис Глебович пригласил меня пройти с ним в его мастерскую. Я несколько удивилсятрудно было представить такого благородного графа за столярным или слесарным станкомно все же последовал за гостеприимным хозяином.
Войдя в любезно открытую графом передо мной дверь, я замер, ибо увидел швейцара Пахома. Нет, не его самого, а только портретно как хорошо нарисованный! Мастерская оказалась художественной.
Потом Борис Глебович показал мне и другие картины, в основом портреты. Я понимал, что мне следует все эти произведения искусства как-то прокомментировать, но мои познания в живописи были близки к нулю. Хотя манера, в которой картины графа были нарисованы, что-то (или кого-то) мне напоминала
Рембрандт! вдруг вырвалось у меня. Действительно, я вспомнил советскую серию почтовых марок (которые собирал в детстве), на которой были изображены произведения великого голландца. Они действительно были похожи на те картины, которые я сейчас видел перед собой.
Борис Глебович расцвел буквально на глазах.
Так вы, молодой человек, действительно полагаете, что мое, так сказать, творчество чем-то напоминает шедевры Рембрандта? А ведь это, Александр, мой любимый художник! Как сейчас помню, увидел я все это великолепие в Лувре
И граф стал рассказывать о своей жизни во Франции, в которой оказался в 21-м году, через год после бегства врангелевских войск из Крыма. В Париже Борису Глебовичу пришлось нелегкоприходилось работать и таксистом, и официантом, и швейцаромно он всегда успевал выкроить время для того, чтобы послушать лекцию-другую в Сорбонне, сходить в Лувр, прочесть тот или иной роман. Однако в 40-м всему этому пришел конецво Францию вторглись тельмановцы. Записавшись добровольцем во французскую армию, граф Ягужинский после нескольких боев эвакуировался со своей частью в Англию, где и провел три года, оставшиеся до конца войны. Однако в Англии ему не понравилось, так что после подписания мира он немедленно переехал в ДВРно Францию до сих пор вспоминал с ностальгией и любовью.
Ах, Александр, вздохнул Борис Глебович, знали бы вы, какая это замечательная страна! Какой прекрасный народ! Какой темперамент, какая изысканность, какая история! Какая живопись, музыка, литература!
А я очень люблю французскую литературу, обрадовался я возможности вставить слово. И Дюма с Дрюоном, и Золя с Мопассаном.
Вот как? обрадовался граф. И я их обожаю, особенно «Мушкетеров» и «Милого друга». А вы их как читалив оригинале или в переводе?
Я их читал по-русски, признался я. Французским, увы, не владею.
Ах, как жаль, покачал головой Борис Глебович. Ведь переводэто уже не то. Нельзя адекватно перевести на русский язык Дюма или Мопассана, так же как невозможно как следует перевести на иной язык Достоевского или Толстого. Учите языки, юноша! Я постоянно об этом говорю нынешней молодежи. В мое-то время в гимназии изучали сразу несколько языков, а сейчас обленились. Английскийи все. Этого недостаточно, господа, о нет!
Я еще немецкий знаю, сказал я, полагая, что сам этот факт еще не свидетельствует о моем советском прошлом.
Das ist sehr gut, mein junge Freund! с еще большим уважением посмотрел на меня Борис Глебович.
Собственно, я знаю еще и белорусский, но уж об этом-то говорить графу было опасно.
А немцев я тоже люблю, сказал Борис Глебович. Тоже очень хороший народ, хоть и немного другойсобранный, подтянутый, исполнительный, пунктуальный. Также замечательные история и культура. Жаль только, и им тоже этот жидовский коммунизм на шею повесили
И тут я решился.
Борис Глебович, спросил я, за что вы их так не любите?
Кого, немцев? удивился граф. Да нет же, вы меня не понялик немцам я отношусь очень хорошо
Нет, Борис Глебович, я имею в виду не немцев. Я имею в виду евреев.
Ах, евре-е-ев? протянул граф. Вот что вас интересует, молодой человек