А, махнул рукой комбриг. Снова били, лупцевали палкой по пяткам. Кости вроде целы, а всё равно больно.
По-прежнему стоите на своём?
Стою за правду, и менять свою позицию не собираюсь!
А у меня бывшую жену арестовали, с которой я второй год в разводе, вздохнул Куницын. Следователь у меня не зверь, с ним и по душам поговорить можно, вот он и сообщил на допросе. Баба-то с характером, что уж тут, тяжеловато с ней было жить, но всё равно жалко. Я спросил у следователя, что там с нашим общим сыном, говорит, бабка забрала, то бишь её мать.
Я слышал, уже и детей врагов народа арестовывают, вставил Коган.
А их-то за что? изумились одновременно комбриг с инженером.
Да всё за то же, потому что состоят в родственных связях с вредителями и троцкистами.
Сталин же ещё два года назад сказал на совещании передовых комбайнеров, что сын за отца не отвечает!
Ха, ну честное слово, вы как дети! Сказатьодно, а законы пишут другие люди. Вот и увозят воронки подростков.
Так уж и подростков?
Вы, наверное, незнакомы с последней редакцией статьи 12 УК РСФСР от тридцать пятого года. Поправки разослали только судьям и прокурорам. А у меня деверьпомощник могилёвского прокурора, он и рассказал В общем, сейчас несовершеннолетние, достигшие двенадцатилетнего возраста и уличённые в совершении краж, в причинении насилия, телесных повреждений, увечий, в убийстве или попытке к убийству, привлекаются к уголовному суду с применением всех мер наказания. Включая высшую меру социальной защиты.
Но при чём здесь дети врагов народа?
Э-э, так тут можно подвести под любую статью, было бы желание. Отец твойтроцкист, а ты замышлял убийство Ежова. Мальчонку или девку запугатьмного ума не надо, всё подпишут. Вот тебе и расстрельная статья. Правда, лично я не слышал, чтобы расстреливали, хотя, выходит, теоретически могут.
Страшные вы вещи говорите, товарищ Коган, покачал головой инженер.
Так что ж теперь, в страшное время живём.
В непростое, поправил комбриг. Трудное и непростое. Наша страна окружена внешними врагами, да и внутри ещё не всех вывели. Много желающих вставить палки в колёса молодому Советскому государству, набирающему ход и грозящему капиталистам мировой революцией.
Я не вмешивался в разговор. Машинально ковырял щепочкой в зубах и размышлял, как хорошо работает наша пропагандистская машина. Не хуже, чем у немцев с их Геббельсом. А ведь, как ни крути, и впрямь время такое, что, если безоглядно не верить в светлое коммунистическое будущее, поневоле собьёшься с пути. А сбиваться нельзя, в самом деле врагов ещё хватает и внутри страны, и снаружи. Это как в армии, где приказы командира не обсуждаются. Во время боевых действий каждая минута промедления может стоить десятки, сотни, а то и тысячи человеческих жизней. А страна сейчас вынуждена жить по полувоенным законам, пока что не до либерализма и демократии. Хотя и не по вкусу мне поговорка «Лес рубятщепки летят», но эта эпоха под данное определение подходит как нельзя лучше. Печально лишь, что я, похоже, оказался одной из таких щепок. Не говоря уже о комбриге, инженере и сотнях тысячах других советских граждан, которые, уверен, попали под одну гребёнку.
Хотя, насколько я помнил из прочитанного, Ежов с подельниками выводили «ленинскую гвардию», проводя своеобразную чистку партийных рядов. Понятно, не самовольно, а по указанию известно кого. Не знаю уж, оправданно это было или нет, но вывели практически всех руководителей высшего и среднего звена, да и внизу, скорее всего, прошерстили изрядно. Как по мнеи те хороши, и эти.
А через день меня забрали. Причём не первого, до меня из камеры взяли ещё двоих, и они уже не вернулись, что заставило остальных невольно притихнуть, погрузившись в мрачные размышления. Брали и из соседних камер. Кто-то явно упирался с криком: «Не пойду! Тираны! Не дамся!» из продола, как бывалые сидельцы называли коридор, крики доносились вполне отчётливо, вызывая у народа желание забиться под шконку или сделаться невидимками. А потом откуда-то издалека послышался «Интернационал», который закончился после первых двух строчек. Видно, конвоиры привели поющего в чувство.
Похоже, у Особого совещания при НКВД СССР сегодня расстрельный день, не выдержав, прокомментировал Коган, который всегда был в курсе происходящих в тюрьме событий. Интересно, кто приводит приговор в исполнениеБлохин или Магго?
Может, их по этапу сразу отправили? с надеждой предположил Коля Ремезов.
Коля на воле был путейцем, всегда числился в передовиках, собирался вступать в комсомол, но тут чёрт попуталстырил какой-то важный болт, который должен был заменить грузило для удочки. Теперь ему грозило от пяти до восьми лет лагерей.
По этапу? Хм, может, и по этапу
Как бы то ни было, дошла очередь и до меня. Завернули руки, зафиксировав запястья наручниками, и привели в помещение без окон, где за столом восседали трое, а отдельно в уголкемоложавый сотрудник НКВД в очках с пером и бумагой. Похоже, секретарь.
«Тройка», всплыло в памяти знакомое слово, и по спине протянуло холодком.
Конвоир велел остановиться метрах в трёх от стола. Три пары глаз равнодушно прошлись по мне, и я понял, что дело попахивает керосином. В центре восседал непримечательный сотрудник органов в петлицах с четырьмя ромбами и звёздочкой над ними. Кажется, большая шишка. По правую руку от негомужчина лет пятидесяти, в гражданском, вытиравший несвежим платком потную залысину. По левуютоже в гражданском, с бородкой и в круглых очках, придававших ему сходство с Троцким, чьё имя сейчас склонялось исключительно с негативным оттенком.
Перед энкавэдэшником лежала раскрытая папка. Что там было написано на листах, отсюда не разобрать, но вроде был убористый почерк Шляхмана. Скорее всего, так и есть, зачем-то же меня сюда притащили.
Сорокин Ефим Николаевич? ровным голосом поинтересовался сидевший в центре.
Я.
Гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства и организации на территории СССР террористической деятельности
Что за бред? Вы вообще читали мои показания?
О том, что вы якобы прибыли из будущего? вступил сидевший слева за столом. То есть таким образом вы надеялись на смягчение приговора? На то, что вас отправят на психиатрическую экспертизу и дальнейшее лечение? В таком случае, гражданин Сорокин, вы сильно заблуждались.
По-моему, это вы сейчас заблуждаетесь, пробормотал я.
Товарищ Реденс, продолжайте, попросил лысоватый.
Вот он какой, этот Реденс, оказывается.
Он прокашлялся.
Спасибо, товарищ Волков Итак, гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства
Какого именно, может, поясните всё-таки? не выдержал я. А то самому жуть как интересно.
Чувствительный тычок прикладом в спину заставил меня податься вперёд, но рука конвоира тут же вернула моё тело на место.
Ваше ёрничанье вас не спасёт, устало произнёс обладатель бородки клинышком, сняв очки и массируя покрасневшие глаза. Скажите спасибо, что мы ещё вам озвучиваем приговор. А то могли бы и без суда, как говорится.
Без суда? Что этот очкарик имел в виду? Я видел, как шевелятся губы майора, опустившего глаза в приговор, и чувствовал, как по спине стекает липкая струйка пота.
приговаривается к высшей мере социальной защитырасстрелу. Приговор обжалованию не подлежит.
Читавший захлопнул папку, и всё поплыло перед моими глазами. Захотелось проснуться и посмеяться над таким реалистичным кошмаром. Но, к сожалению, я прекрасно понимал, что это был не сон, а самая что ни на есть настоящая реальность. Реальность, в которой мне предстояло расстаться с жизнью.
Пошёл!
Снова толчок в спину, и вот уже два конвоира куда-то ведут меня по коридорам. Спускаемся на несколько лестничных пролётов. Один из охранников открывает металлическую дверь. Впередислабоосвещённый продол, справавход в помещение. Оттуда появляется немолодой мужчина в форме НКВД, перепоясанной ремнями, с густыми, вислыми усами и в таких же очках в круглой оправе, как у одного из членов тройки.
Ещё один? чуть уставшим голосом спрашивает он, как бы констатируя данный факт.
Так точно, товарищ капитан госбезопасности, ответил конвоир, протягивая ему документ.
Пока тот читает, до меня доносится вполне различимый запах спирта.
Ясно, восьмой, значит, сегодня Не дали чай допить. Ладно, бери колотушку, идём.
Ага, я буквально носом чувствую, какой он там чай пьёт. И на хрена им колотушка, если у этого, в очках, имеется револьвер? Может, оглушить сначала хотят?
Меня опять толкают в спину, а я думаю, что глупо погибаю. Ладно в Чечне, там хоть всё было понятно, а тут Свои же, суки, кончать собираются! Вижу впереди на полу бурые пятна. Вот она, бутырская Голгофа! Неужто здесь так глупо закончится мой жизненный путь?! И руки скованы, а ногами много против троих вооружённых, подготовленных бойцов не наработаешь. Эх, хотя бы погляжу смерти в лицо!
Останавливаюсь, поворачиваюсь к троице палачей лицом.
Так стреляй, говорю очкастому. Хочу перед смертью посмотреть на твою рожу.
Тот будто очнулся от состояния какой-то задумчивости, с интересом посмотрел на меня, поглаживая пальцами потёртую кожу кобуры. Конвоиры, не зная, что предпринять, вопросительно посмотрели на главного в этом коридоре.
Забавно. Что ж, так даже интереснее.
Он извлёк из кобуры револьвер, покрутил барабан и вскинул руку на уровне моего лба. Я непроизвольно зажмурился, вспомнив в этот момент почему-то не своё детство, не сына и уж тем более не бывшую, а Бармалея. Интересно, если существует реинкарнация, я могу возродиться в следующей жизни пауком?
Стойте! Пётр Иванович! Товарищ Магго, остановитесь!
Медленно открываю глаза и вижу, как по коридору летит запыхавшийся комендант Бутырской тюрьмы.
Фух, успел, со свистом дышит Попов, вытирая рукавом вспотевший лоб.
Что такое? с досадой спрашивает палач, опуская ствол.
Звонок От Фриновского. Приказ отправить дело Сорокина на доследование.
Твою мать! вполголоса выругался Магго. Что ещё за новости?
Это не ко мне, мне приказалия выполнил. Хорошо, что успел.
Да уж, хорошо. Мелко закололо кончики пальцевк онемевшим конечностям стала возвращаться чувствительность. Было такое ощущение, будто меня вытащили из моей шкуры и потом снова в неё засунули. Больно, но приятно. Значит, ещё поживем.
Глава 4
Живой! Кржижановский и Куницын чуть ли не одновременно обняли меня, а ещё несколько человек крепко пожали руку, словно поздравляя с возвращением с того света.
По существу, так оно и было, я находился всего в одном мгновении от ухода из мира живых. Мгновении, которого было достаточно, чтобы спустить курок направленного в голову револьвера.
Мы думали, вас, как и многих, повели на расстрел, сказал комбриг. Даже попрощаться не успели, так быстро вас увели. Ну, рассказывайте, какой срок дали?
Так ведь на расстрел и повели, подтвердил я. Тот самый Магго, которого вы поминали, Павел Иванович, уже курок взвёл. В последний момент Попов прибежал с криком, что Фриновский велел отправить дело на доследование.
Видно, есть у вас заступник кто-то там, наверху, покачал головой Коган. Но надолго ли хватит этого заступничества
На несколько минут воцарилось гнетущее молчание. Каждый думал о своём. Может, кто-то даже завидовал, допуская, что вот его как раз и кончат в подвале Пугачёвской башни и по его душу никакая шишка звонить не будет.
Так что же, получается, вами заинтересовался сам Фриновский? наконец нарушил молчание артиллерист.
Второй раз, напомнил я. Сначала морду бил, а теперь из-под пули вытащил.
Возможно, он также просто исполнил чей-то приказ, предположил Коган.
Над Фриновским, если я не ошибаюсь, стоит Ежов, а над Ежовым В общем, вы и так знаете, констатировал комбриг.
А может, и правда в деле нашли какие-то недоработки? Уточняти снова под суд, и, возможно, с тем же исходом, добавил «оптимизма» прислушивавшийся к нашему разговору Станкевич.
Типун вам на язык, отмахнулся Коган. Лично я предпочитаю верить в справедливый исход. Уверен, Ефим Николаевич, что ваше дело на расстрельный приговор никак не тянет.
В этот момент распахнулось окошко в двери, в котором показалось тщательно выбритое лицо конвоира:
Всем встать!
Затем провернулся ключ в замке, и вошли двое.
Куприянов!
Лицо нашего сокамерника тут же посерело, но он, покачнувшись, всё же нашёл в себе силы сделать шаг вперёд.
Руки за спину, на выход.
Несчастный Куприянов обвёл взглядом камеру, словно пытаясь запомнить наши лица, и, обречённо опустив голову, двинулся к выходу. Уже в дверном проёме он обернулся и, прежде чем ему рукояткой револьвера промеж лопаток придали ускорение, крикнул:
Прощайте, братцы!
Дверь захлопнулась, вновь провернулся ключ, и камера опять погрузилась в гнетущее безмолвие.
Сидим тут, ждём, пока нас по одному не отправят на бойню!
Огромный, под метр девяносто, широкоплечий капитан Кравченко, на которого с опаской поглядывали даже уголовники, в сердцах двинул кулаком по стойке шконки, так что та покачнулась, а за ней и соседние. Кравченко в камере находился почти неделю. По национальности украинец, он служил на западной границе, полгода назад его перевели в Москву. Не успел семью в столицу перевезти и обжиться, как последовал арест. По мнению капитана, он стал жертвой чьего-то навета. Ему инкриминировали связь с польской разведкой. То есть ситуация близкая к моей, здесь тоже попахивало шпионажем.
Ну а что вы предлагаете? поинтересовался Коган. Устроить бунт? Тогда нас точно всех перестреляют.
Да уж лучше так, чем подставлять им свой затылок. За свою жизнь я дорого возьму.
Я был согласен с Кравченко: лучше погибнуть в бою, чем быть безропотной овцой на заклании. Другое дело, бунт и впрямь ничем хорошим не закончится. Расстреляют всех прямо в камере, а так хоть у кого-то есть шанс уцелеть, пусть даже отсрочить свою гибель в лагерях. Но, опять же, если подумать, восстание может погнать волну, стать примером для других. И тогда наверху задумаются: может, они делают что-то не то, загребая в тюрьмы и правых и виноватых?
А на следующий день, сразу после ужина, за мной снова пришли. На этот раз я успел на всякий случай попрощаться с товарищами. На меня опять напялили наручники и повели совсем не в ту комнату, где мне выносили приговор, и не в подвал Пугачёвской башни. Меня вывели во внутренний двор, где я успел глотнуть свежего воздуха начала сентября, ещё хранившего тепло лета, прежде чем был втиснут на заднее сиденье воронка. По бокам сели двое молчаливых конвоиров, принявших меня словно эстафетную палочку у надзирателей Бутырки, а впереди занял место не кто иной, как Шляхман.
Как и в первый раз, следователь предпочитал хранить молчание. С заднего сиденья полностью разглядеть его лицо было трудно, но я догадывался, что Шляхман пребывает не в лучшем настроении. По дороге мы умудрились продырявить колесо, только в этот момент старший группы дал волю чувствам, выругавшись себе под нос. Некоторое время ушло на замену колеса, после чего мы продолжили наше недолгое путешествие.
Теперь наш путь пролегал в обратном направлениииз Бутырки на площадь Дзержинского к зданию, при СССР наводившему ужас на обывателей, особенно в это время. Что там на этот раз со мной собирались делать, я не знал, но ничего хорошего от итогов этой поездки не ждал. Доследование может включать в себя всё, что угодно, включая новую порцию допросов с применением самых изощрённых пыток. Только могли бы всё это проделать и в СИЗО, не обязательно было везти меня в цитадель ОГПУ.
Машина припарковалась во внутреннем дворе, и мы зашли через служебный вход. Хмурый Шляхман возглавлял нашу небольшую процессию, двигавшуюся по коридорам страшного здания. Несмотря на вечернее время, то и дело мимо шныряли сотрудники, кто в гражданском, кто в форме НКВД. Да, процесс выявления врагов народа не останавливался ни на минуту. Некогда читал, что тут и ночами в кабинетах горит свет, а из подвала доносятся крики допрашиваемых.
Нет, и не в подвал меня повели, напротив, мы поднялись по лестнице на третий этаж и оказались перед дверью приёмной наркома внутренних дел СССР. Не успел я осмыслить данный факт и напрячься, как мы переместились в помещение с плотными шторами. В приёмной помимо порученца-секретаря я увидел Фриновского, который при нашем появлении встал и одёрнул китель.