Известно, что маньяки забиты драгоценными родительницами с раннего детства, поэтому послушны и поддаются удивительному внушению.
Он сам вдруг, как бы случайно, снимет путы с твоих ног, а узнав родное выражение глаз, подложит подушечку под голову.
Возможно, он и водички попить принесет, и за клубничкой в супермаркет слетает.
Не удивлюсь, если несчастный псих вдруг вспомнит детство и отыщет среди пыльного хлама пятихвостую плетку, которую принесет и вложит в ручки строгой воспитательницы. При этом ножовку стыдливо спрячет за спиной.
Как только заметишь подобные изменения в поведении, бери в руки инициативу. Отныне маньяк в твоих руках.
Скажи ему:
Томми, сыночек ненаглядный, подай-ка мне твою бензопилу. Как она включается? Так, милый мой, а сейчас я тебя должна наказать. Ты вырос плохим мальчиком. Погляди: ты испортил мне ножку. Ты закинул под кровать мое ушко. А где, объясни, дорогой, мои два пальчика? Ах, ты раздавил мизинчик, он приклеился к подошве твоего ботинка! Ай-яй-яй, Томми. Наказание исправит плохого мальчика.
Рев пилы в твоих руках подскажет, как выбраться из этого дерьма.
3. Тихо-тихо, цыпа
Дрянь дрянь дрянь!
Сто раз повторяю: ты, сука, сама не хочешь стать счастливой.
Оглянись, зараза, не ты одна, и время поджимает.
У меня таких, как ты, миллион.
И все жаждут примерить мой размер.
Верь, зараза, улеглись штабелями и стонут.
Им не надо?
Но почему, блять, все тебе?
Очнись, открой глазки
Ну и что если я?
Не москвич, не издательский спонсор.
А погляди сюда: кулачище видишь?
Вмазал слегка, а кажется сильно.
Полежи, хорошая, оклемайся, увидишь сама захочешь.
Акацию эту, с ветками задвинем и вперед!
Не пугай папочкой. Он у меня знаешь где?
Тихо тихо цыпа
И это называется в первый раз?
4.Тварь, я изнасилую тебя!
Тварь, я изнасилую тебя, твой рот, твой хохот.
Я бесстыдным образом проникну в твою боль.
Ты, тварь, поведаешь о подземном движении адской души, от судорог в икрах до боли в крестце.
Ломаешь умащенные амброй ногти, когда сопротивляешься, но я научу тебя слушаться господина.
Вчера ты стояла в позе сраного орангутанга и колебалась в такт моей похоти. Но я же видел, дрянь, ты была довольна.
Вовремя закрыла глаза, но сквозь веки мелькнул не испуганный, а любопытный взгляд.
Когда ты, наконец, перестанешь стонать и сама возьмешь плетку?
Оседлай, вонзи в мои бока железные каблуки.
Ты должна ненавидеть. Садизм учит превосходству.
Ты видишь это?
Угадала!
В твоих глазах испуг.
Сегодня это научит тебя жестокости. Ты узнаешь, что такое настоящая пытка.
Огонь пронзит нутро. Ты закричишь.
Я растравлю, наконец, тигрицу и она покажет зубы.
Я вставлю это в тебя.
Ты помнишь, тварь, флакончик с дольседойской мазью?
Он предвкушение райского наслаждения.
Смотри: он пуст.
Ты виновата, что не истекаешь соками при виде моего дружка. Каждый раз приходится увлажнять ленивое лоно жгучими ароматами, купленными у ведьм.
Они знают толк в привороте, поэтому арестованы и подвергнуты пыткам.
Я нашел тебя среди прикованных в сыром подземелье, вырвал из рук ополоумевшей матери. Она не отдавала тебя и кричала:
Пощади, она еще ребенок!
Она притворялась.
Ведьмы намеренно обольстили меня. Они сотворили черную порчу, приворожив блюстителя морали к детским дрожащим ягодицам.
Только ведьмы сумели превратить меня в монстра, который каждое утро украшает келью мелодией стонов.
Они уверены, что ты не допустишь казни своей матери.
Но твари еще не знают, что завтра все они сгорят на костре.
Таков мой приговор.
Наш флакончик пуст, но капли хватит на последний раз.
Я ухлопал на тебя кучу золота, выкупил тебя у палача, а ты не соизволишь хотя бы ради уважения, иногда откликнуться на мои шаги.
Притворись хотя бы неравнодушной. Испугайся!
Ты знаешь, чего я жду и ради чего приговорил твое молодое тело к мучениям?
Возмутись, закричи, назови старым хрычом, садистом или развратником!
И будешь права.
Но только не ползай в ногах, подставляя рваный анал на растерзание клятвопреступника, не мусоль языком между пальцами ног.
Не проси о пощаде.
Ударь, сволочь, по яйцам, согни меня от боли пополам, и тогда я почувствую себя человеком.
Столько лет владею тобой, как бессловесной оболочкой, созданной из эфира и пустоты. Надоела рабская покорность.
Ты же не ангел!
Возмутись, ударь, закричи!
Завтра ты все равно умрешь.
5. Голубая яичница
1.Яичница из двух голубых белковых желе
с расплывшимися черными точками по центру.
2.Нарезанный запеченный с тмином язык
с платиновым пирсингом на первой дольке.
Дорогая моя, разве я не исполнил твоего, не по-карману, желания отведать изыски филиппинских блюд?
Того, что обычно не подают.
Это не какие-то евразийские «паштеты из соловьиных язычков».
Глотни из карминного бокала
краешки губ удлинятся от превосходного кьянти
пей и вилочкой подцепи, моя мисс,
3. Завитушку из нежного карри.
Ты в шоке? Вопишь?
Это ухо! Джорж, погляди! В нем серьга! Золотая!
Разве не ты заказала?
Не давала пять дней
И до того не давала
Госпожа, позволь!
1. Секс с персиком
Она долго раскатывала прохладный персик по стальному прессу раба, приминая жесткие заросли вокруг пупка и на груди, пока ароматный фрукт не согрелся, а содержимое не отчленилось от косточки и не смесилось в густой нектар.
Потом надкусила тугую кожуру и, впиваясь пронзительным взглядом в лицо прикованного к ложу гиганта, медленно высосала муторный сок.
Капли фруктозы добавили губам желтых ненасытных оттенков.
После этого она взяла плетку и пропустила кожаную косицу сквозь полупустую кожуру персика, увлажняя терпким ароматом.
«Ерунда, подумал Пьетто. Зато потом оближет и сделает минет, чтобы загладить вину».
Остроты первого удара он не почувствовал.
Дамская рука не могла причинить двухметровому гиганту особых страданий. Но вдруг жало резануло по лопаткам так, что тело содрогнулось от неожиданной боли. Мелкие щетинки бархатной кожуры с каждым ударом проникали все глубже под кожу.
Госпожа била зло и не уставала от ярости.
Пьетто пожалел, что согласился на игру.
Госпожа, мы теряем время, вставил он в интервале между воплями мышц, но ее малиновые губы растянула презрительная гримаса.
Ты права, госпожа. Все мужики сволочи и достойны несусветных пыток. Тебя кто-то обидел. Убей меня за это, растопчи
Она поправила на его лице кляп, затянула пряжку так, что хрустнула челюсть, потом продолжила пытку.
Дура! Какая же ты дура! мычал Пьетто сквозь кляп, дергаясь в цепях.
И думал: «Когда же эта сука устанет?»
Вчера администратор заведения, слащавая располневшая о гормонов тварь, целый день песочила новому рабу мозги:
Нас, женщин, можно соблазнить только силой ума, или мышц. А грязные самцы, устроены иначе. Вы все отдаете за наши тряпки и побрякушки. Вы ведетесь на бантик или пятый размер бюста. Дамы втайне смеются над вами, проверив уровень остроумия, а заодно способность к ведению банковских дел. Вы из глины, а мы из ребра. Вы из грязи, а мы из одухотворенной человеческой плоти. Так кто из нас должен править миром мы или вы?
Он с бабами никогда не спорил. Не видел в этом ни смысла, ни пользы.
Когда он размашистой подписью завизировал контракт, она скривила гримасу, словно ее стошнило:
Тебя, кажется, Пьетто зовут? Ты здорово влип, дружочек.
В чем прикол? Разве я не натрахаюсь вдоволь?
Более чем вдоволь.
Когда начнем?
Сначала медосмотр.
Мятый старикашка в очках заглянул ему в трусы, высветил фонариком зев и анус, постучал молотком по ребрам и пробурчал:
Что же вы, молодые люди, претесь сюда за гроши?
Не за гроши, а за секс. По контракту мне положено каждый день восемь часов порнухи.
Ты подписался на жесть.
Лишь бы секса больше. Справлюсь.
Фирма госпожи Виолетты гарантирует жесткий секс для помешанных дамочек.
Но это же не дурдом?
Это ад.
Дамочка устала хлестать и остановилась.
Пьетто расслабился. Ну, наконец-то, стерва угомонилась.
Он красиво поиграл бицепсами на груди.
Теперь настал мой черед, дождалась, зараза.
Пьетто хотел содрать с нее маску, но вместо этого вдруг получил острым каблуком по низу.
Сука, что ж ты
Он не мог себя обезопасить. Обе руки были жестко прикованы к изголовью.
Когда ж тебе надоест? Может, хватит? Может, тебе в зад заехать? Могу.
Он заметил в руках у дамы лимон.
Она подкинула его на ладони, лизнула белесой лопатой языка, и медленно прокатила фрукт по его бицепсам, груди и паху раба. Потом взяла тонкий ланцет, разрезала согретый плод пополам, выжала сок на исхлестанную грудь грудь раба и ниже
Подняла плетку. Усмехнулась
Кляп во рту не позволил Пьетто заорать.
2. Это красиво
Раб любил целовать оплавленное пятнышко под кровавым рубином на шее госпожи. Оно было напитано соленой гаммой гормонов. Губами он улавливал биение жилки под нежной кожей, именно с этого поцелуя начинался для раба дозволенный рай.
Малиновые когти впивались в исхлестанные лопатки, царапали вздутые воспаленные рубцы, а недоступное тело раскрывалось перед ним в неистовом желании не мучить а страдать.
Тогда Пьетто сам становился дирижером и повелителем жуткой музыки.
Он вонзал набрякший лиловый член в мучительно узкое отверстие так, что вульва слегка надрывалась.
Он знал, что эта царапина доведет госпожу до исступления.
И пусть она стонет, не различая импульсов боли и сигналов переполненного мочевого пузыря
Он отомстит ей тем, что кончит не скоро, лишь после полного унижения госпожи.
Когда каждая пора кожи раскроется и начнет жадно вдыхать соль его ладоней, а узкая полоска белков сверкнет под размазанным клеем ресниц, он скажет, дыханием задевая истерзанные губы:
Госпожа, позволь, я научу тебя более чувственным позам. Повернись, встань на колени, все делают так.
Когда она заплачет, рассматривая кровь на своих руках и скажет, что не хотела, а подонок и мерзкий насильник должен лишиться головы, он возьмет плетку.
Белая кожа и много много рубинов на ней
Это красиво.
3. Истерика инстинкта
Не знаю, что вкололи эти суки под лопатку
Но догадываюсь, потому что началось такое
Сначала не чувствовал боли, но когда хвостик сзади вставили, я не то, чтобы заблеял, как младенец, но к маме родной просил отпустить.
Но рыжая, та, что с зеленым маникюром, подошла, вставила пальчики в зубы и краккк маникюрчиком так нежно губы к носу раздвинула и, плюнув на оскал, сказала:
Факк!
Чертова стерва, я сам бы ее исфекалил. Я бы ей вырвал четыре передних, а потом по горло бы въеб!
Но они что-то мне вкололи. Спина онемела.
Анаконды эти толстожопые, не соизволили перед съемкой похудеть.
Они снимали, ч-черт, и все мои вопли засняли на камеру, а потом стали корчиться и блевать, блевать, пока вонючим страпоном не разворотили все рыло.
Рыжая нацепила на мой член резинку.
От резинки мой (ого!) взбух на три кило и чуть не отвалился.
Твари натягивали по очереди глотки на мой лиловый фаллос и сквозь бокалы рассматривали прикусы на нем, при этом спорили: чьи зубы глубже и не пустяк.
Но дальше круче.
Такого продолжения не ждал!
Суки снова подошли, блядь! От щекотки в анале все клапаны взорваны, и слез поток.
Разве после этого кто-нибудь в состоянии?
Я забыл где ад!
Всю кровь отдал шлюхам.
А когда совсем расплавился в астрале, они занялись друг другом.
Полный пидец.
Истерика инстинкта навсегда убитого члена.
Возвращение
Куда лезешь? Здесь ВИП! заорал вышибала. Даже ноги в дерьме! Где вас, блядей, носит?
Он рванул за плечо. Но тюремный ватник способен смягчить даже удары коповских дубинок.
Получи, сволочь, мой казенный сапог угодил в правильную точку.
Болван согнулся пополам и я прошла внутрь.
Меня поглотило густое сияние мраморного зала.
Свечки, музыка, запах жасмина и шоколадных костей.
Гулко взорвалась бутылка шампанского, под пенистый фонтан устремились фужеры.
Но мои тяжелые шаги заглушили дамский кокетливый щебет, гортанные возгласы кавалеров и стыдливые покашливания снобов.
Публика окаменела от неожиданности, заметив новое лицо. Дамы уставились на мой нестильный прикид и лужицы, натекшие на зеркальный паркет с резиновых сапог.
Да, великоваты были сапожки, сорокового размера, зато с тремя парами тюремных портянок с ними не страшно в любой мороз.
Мужчины, оторвавшись от фишек, издали пытались угадать мои прелести под набрякшим ватником и такими же мокрыми штанами.
Лесоповал! донесся хохоток из дальнего угла.
Там было темно. Но я заметила тебя. Узнала по ярким бликам аметиста на безымянном.
Ты даже не догадался спрятать виновника нашей долгой разлуки.
Еще бы!
Ты был в таком восторге от подарка, что ни разу не появился ни в суде, ни в ассоциации адвокатов. И даже ни разу не прислал хотя бы пачку сигарет.
Я не удивилась, застав тебя в окружении дам.
Одной рукой ты обнимал за талию смешливую блондинку, а другой декольтированную знойную брюнетку, которая насмерть притерлась к твоему плечу.
Ты тоже сразу меня узнал.
Рука с бокалом дрогнула и остановилась на полпути, фужер упал и кровавые осколки засверкали под ногами.
Я медленно приближалась сквозь матовый опал свеч.
Ты побледнел, сознайся, язык перестал тебе повиноваться.
Ты? красивая физиономия исказилась. Не может быть!
Не ждал?
Но ты же
Да. Всему свой срок.
У нас здесь
Вижу. Готика, холод мрамора и танец свечей. Анабиоз разума, зато в твоем вкусе.
Ты все еще лениво обнимал блондинку правой рукой.
Ее маленькое красное платьице плотно облегало нетяжелую грудь, ямку пупка и выпяченный навстречу твоей ладони лобок.
Ты что-то шепнул.
Ее глаза мгновенно превратились в плошки, она кивнула и, вынырнув из кольца объятий, рванула вон из зала, на ходу спотыкаясь об темные тени в углах.
Брюнетка слева, медленно убрала длинные пальцы с твоего торса и с достоинством заглянула в мои глаза.
Я выдержала этот напряженный взгляд.
Светская львица многое поставила на последний вариант.
Она тоже ушла, бросив в мою сторону вызывающий пронзительный взгляд.
Всему свой срок, повторила я. В том числе и долгой разлуке.
Но почему ты в таком виде? И здесь? залепетал граф.
Я пришла не для того, чтобы выслушивать лекцию о вреде воздержания для мужчин.
Что ты хочешь?
Продолжить праздник. Ты помнишь: какой сегодня день?
Да. Твой день рождения.
Ты зря спровадил девчонок. Позови подруг обратно. Хочу музыки, закуски и вина. И обязательно пусть будет полумрак и свечи. Представь, каково было там, где свет всю ночь слепил глаза.
Ты не поскупился.
Мой любимый пино-нуар украсил столик.
Спасибо, что не забыл, какие закуски я предпочитаю устрицам.
Боже, что значит снова ощутить в горле полузабытый вкус джекфрута в кокосе и едкую горчинку дайико.
Но, пожалуй, достаточно жрать, мое горло совершенно отвыкло от миндальных бокко и синего сгура.
А это что?
Только не сейчас, нет!
Горло свело от желания впиться в аскорбиновую мякоть карамболя.
Как всегда, твоя щедрость не знала границ.
Пока ты разливал вино, по моему лицу сквозили теплые искры аметиста на твоем безымянном.
Вот он, виновник нашей разлуки.
Сколько раз меня пробуждала прохлада радужных бликов, которая нежно касалась то щекотливых лодыжек, то замирающей от восторга внутренней поверхности бедер.
Но не стоит об этом сейчас.
Девчонки уже пришли и встали у столика.