Молодец! одобрительно кивнул он. Вот теперь я вижу, что тыНастоящая Разбойница. Ведь простая вроде бы логикано скольких фраеров сгубила жадность на этом самом месте!.. Пан Григорийможет, вы возьмете на себя эту торговую операцию? Чисто по-родственному.
Вам так срочно понадобились деньги?
Нет. Мне так срочно понадобилось избавится от этой сабли. Лучше бы вообще не притрагиваясь к ней руками.
Гм Сделаем!
* * *
И всё-таки: зачем ОНИ его отпустили?
По нашим сведениям, Государь, семья Шестопалова просто-напросто занесла, и очень хорошо занесла: руководству Особой контрразведки, а, может, даже и совсем наверхсамомУ Годунову. А те, надо думать, просто-напросто написали в отчете, что Серебряный успешно ими перевербован и отправлен обратно на ту сторону в качестве двойного агента; в застенке-де был чистый спектакль, для насдля чего и понабился 12-й параграф; двойной, даже тройной прибыток!
Ты отвечаешь не на тот вопрос, Федор Алексеевич. Я спрашиваюне «почему они его отпустили», а«зачем». Нюанс понятен?
Ну, например, проверить: казним ли мы его по итогам операции? А если тот, от греха, укроется в Нейтралкестанем ли подсылать к нему убийц?
Ладно, принимается И каковы те «итоги операции»если уж ДАЖЕ ОН сообразил, что Курбский ни при чем? Те-то, понятно, рады были сожрать Андрюшу по-любому. Но теперь Триумвиры вычислят, что крот уцелел, и что он в лучшем случае кто-то из самых доверенных их людей, а то и вовсеодин из них.
В том-то и смысл, Государь!
Ну-ка, объяснитесь.
Слушаюсь
ДОКУМЕНТЫII
Сказ о том, как историки нахимичили, а химики попали в историю
На то ж она история
Та самая, которая
Ни слова, ни полслова не соврёт.
Журнал «Новый Мiр», N 8, 2023 год
Статья Павла Петровского
1
Одно из самых замечательных открытий в русской медиевистике было недавно сделано именно так, как всегда и мечтается публикене на стезе кропотливых академических исследований, а благодаря цепочке счастливых случайностей, попавших в поле зрения троих «неленивых и любопытных» приятелей, лишь один из которых имел профильное гуманитарное образование. При этом речь идет не о каких-то мелочах, интересных лишь специалистам, а о серьезной корректировке взглядов на ключевые фигуры важнейшего, переломного этапа отечественной истории«Великого Противостояния» Москвы и Новгорода в 5060-х годах XVI века.
Трудно спорить с тем, что историческая наукавечная заложница политической конъюнктуры. История Новгородской Руси всегда использовалась как аргумент в текущих политических спорах, причем оценки менялись от восторженных до крайне отрицательных. Вольтер отчеканил: «Из Новгорода пролился свет надежды для народов, измученных тиранией. Всякий честный человекдуховный гражданин царства Иоаннова»; строки эти, напомним, он писал в те самые годы, когда на Руси правил Павел Темнейший, и даже упоминать имя Грозного было небезопасно.
Понятно, на чьей стороне в той полемике всегда были симпатии интеллектуалов; не зря на обложках учебников истории (ну, кроме, может быть, индийских и китайскихгде вся история как бы своя, суверенная) красуются, как правилопорознь или вместеЦезарь Август, Карл Великий и Иоанн Грозный. Естественно, идеализация Новгорода приводила и к столь же неумеренной демонизации Москвы. Так что неудивительно то внимание, которое привлекает к себе загадочная фигура князя Курбского.
Итак, князь Андрей Курбский (информация к размышлению). Личный друг молодого Великого князя Московского Ивана (тогда еще не Грозного), один из его ближайших сподвижников в Избранной Раде и соратник по победоносному Ливонскому походу 1552 года. После раскола единого Русского государства на Новгородскую Русь и Московию с войной между ними (1553) один из ведущих полководцев Грозного. В 1557-м по не вполне выясненным причинам бежал из Ливонии в Москву и обратил оружие против своих былых соратников и государя; при этом постоянно вел с Иоанном «уязвительную переписку», оставшуюся в истории как выдающийся памятник светской литературы. В 1559-м князь-перебежчик был внезапно арестован в Москве как «новгородский шпион» и казнен. Обвинение утверждало, будто его пресловутая «переписка»ведшаяся совершенно открыто и у всех на глазахпредставляла собой идеальный канал шпионской связи. Князь якобы записывал разведывательные донесения «невидимыми чернилами» между строчек своих «уязвительных эпистол», а царь тем же способом отправлял ему в виде своих «ответов» новые инструкции. Собственно, исторические факты этим и исчерпывались; дальше начиналась их интерпретация (попросту говорядомыслы).
Увы нам! как справедливо замечено еще древними: «Никакой истории, помимо описанной в художественной литературе, для нас не существует вовсе». Над созданием образа Курбского как трагического героя трудилась, не покладая рук, вся европейская романтическая литература XIX века. Chevalier sans peur et sans reproche, тайно посылаемый своим Государем и другомво имя исповедуемых ими обоими идеалов Свободыв ледяное инферно Московии, дабы в одиночку сломать Иглу смерти властвующего там Кощея, а в финале гибнущий в результате собственной роковой оплошности (как в Лермонтовской «Жизни за царя») или предательства (как в Байроновском «Ренегате») ясно, что такой Курбский был просто находкой для романтической традиции.
Довершил дело Дюма со своим «Шпионом Его Величества», где Курбскому довесили еще и любовь Рыцаря к Прекрасной Дамезаточенной в Московскую Bastille царице Анастасии (та была уже четыре года как мертва, с самого переворота Старицких«но таки кто вам будет считать?»). Ну, а потом за дело взялось кино«важнейшее из искусств», как известно Полагаем, что у большинства наших соотечественников при слове «Курбский» перед мысленным взором немедля возникает Борис Хмельницкий, бросающий с эшафота в лицо толпящейся вокруг московитской нежити: «Горе тебе, Вавилон, город крепкий!»
Осмелимся предположить, что означенная героико-романтическая интерпретация бегства Курбского в Москву восторжествовала в искусствепри всей ее очевидной ходульностиотнюдь не случайно. Ведь для Байрона с Лермонтовым, равно как и прочих европейских интеллектуалов, Курбский был не только (и не столько) политическим деятелем и полководцем, но прежде всегописателем. Сиречьcomrade-in-arms, собратом по оружию: перу. Назвать князя «Ренегатом» они могли лишь в качестве горчайшей иронии (когда сарказм детектед), а репутацию его защищалив режиме чисто рефлекторном: «Наших бьют!»
Как бы то ни было, романтический байроновско-лермонтовский Курбский совершенно вытеснил из общественного сознания свой реальный исторический прототип, и нытье профессиональных историков «Нэ так всё было, совсэм нэ так!» воспринимается публикой совершенно без восторгаесли воспринимается вообще. Между тем всё, что известно об том историческом прототипе (а известно немало), не дает никаких оснований полагать его геройски погибшим за родину и государя бойцом тайного фронта. И мнение профессионального сообщества на сей счет было (вплоть до самого недавнего времени) вполне единодушным: таки да, князь был самым настоящим, безо всякого двойного дна, ренегатом-перебежчиком.
Никаких особых загадок не таит и история его гибели: «Веревкавервие простое». Московский режим тогда являл собою скопище пауков в банке, бесперечь пожирающих друг дружку. Пришлый небесталанный полководец же оказался, на свою беду, фигурой достаточно сильной и самостоятельной, чтобы объединить против себя широкую коалицию во главе с Годуновыми был ею безжалостно сожран. А уж что именно навесить ему в качестве официального обвинения было делом десятым: могли хоть «ересь жидовствующих», хоть черную магию, хоть умышление расчленить и отдать на откуп диктатору Камеруна синеглазую сестру нашу, Белоруссию. Но в военное время логичнее и естественнее всё же пришить жертве «шпионаж», не правда ли? Тем более что охота на ведьм (в смысле, на «новгородских шпионов») была в той Москве вполне уже поставлена на поток, а всепроникающее вражеское шпионство как объяснение для собственных провалов (воевала-то Московия из рук вон неудачно) было весьма востребовано общественным мнением.
Что же касается «записей невидимыми чернилами» между строчек «уязвительных писем»это просто чушь несусветная; благо вся эта переписка (оригиналы писем Курбского с первыми копиями ответов Грозного) хранится ныне в историческом Архиве Иван-города, и никакой тайнописи там, разумеется, нет и в помине. Некоторые «независимые исследователи», впрочем, тщатся доказать, что «невидимые чернила» суть не более чем иносказание, а разведывательные донесения Курбского зашифрованы в самом тексте его писем. Эти уже не первый век тасуют, по самым затейливым алгоритмам, слова и слоги тех посланий, надеясь получить на выходе что-нибудь вроде: «Две пехотные дивизии при поддержке семи артиллерийских батарей выступят на Псков в канун Усекновения главы Иоанна Предтечи»; результат немного предсказуем
Упомянем здесь кстати, раз уж к слову пришлось, и гипотезу академика от математики Ерёменко. Он вообще полагает всю эту переписку литературной мистификацией, созданной Грозным уже после казни Курбского. Новгородский владыка-де, обладая незаурядными литературными дарованиями (что правда), изложил собственные политические, этические и иные воззрения в форме полемических диалогов с несуществующим уже оппонентом. Идея остроумная, но, к сожалению (для нее), не выдерживающая проверки фактами: переписка та обильно цитировалась дипломатами и иными независимыми источниками непосредственно по ходу дела (в 155758 гг).
Есть, правда, и серьезный осложняющий (для исторического мейнстрима) момент: протокол процесса над Курбским, проходившего в октябре 1559-го в Особом трибунале, не сохранился: он сгорел вместе со всем архивом Трибунала во время Великого пожара 1564 года. Та же судьба постигла и оригиналы Иоанновых ответов. Поэтому ход процесса, суть инкриминируемых князю деяний, аргументация обвинения и защиты, описание представленных сторонами доказательстввсё это известно нам лишь в кратких сторонних изложениях, полнота и объективность которых всегда может быть поставлена под сомнение.
Тем не менее профессиональное сообщество историков полагало совокупность имеющихся косвенных данных достаточной для того, чтобы числить «теорию шпионского триллера» (столь любимую литераторами и иными «вольными сынами эфира») по категории конспирологического зашквара. Точнееполагало вплоть до самого недавнего времени, а именнодо 30 марта 2023 года.
2
Москвичи славятся на всю Россию как «ходячие собрания фобий». Если вспомнить, через что им некогда пришлось пройти, всё это вполне извинительнону, кроме разве что реально напрягающей приезжих местной кулинарной традиции совать чеснок во что ни попадя. Достаточно вспомнить впечатления от Московии ну хоть того же Джайлса Флетчера:
Что ни шагто погост, за погостомшинок,
Весь народ состоит из одних голодранцев,
Да к тому же любой обожает чеснок
В этом смысле они даже хуже голландцев.
Понятно и их стремление как можно меньше соприкасаться с подземными горизонтами родного города и вообще «касаться до грунта» (местный сленг). Что, кстати, привело к любопытному экономическому эффекту. Городской совет век за веком правдами и неправдами саботировал в историческом центре Москвы любые градостроительные инициативы, требовавшие сколь-нибудь масштабных подземных работ (включая метро). В итоге «Старая Столица» была признана «Самым аутентично-средневековым городом Европы», и живет сейчас припеваючи за счет одного лишь туристического бизнеса (пока ее дотационная до потрохов промышленность доживает свой век в Коломенском, Капотне и Серебряном Бору).
Однако жить без подземных коммуникаций современный город не может при любом градусе местных фобий и табу. И вот, в упомянутый выше мартовский день, при прокладке оптоволоконных кабелей по пустотам культурного слоя XVI века в районе Арбатской площади, инженер связи Сергей Зинченко заметил и извлек из полускрытой натеками трещины в древней кирпичной кладке обрывок странной на вид и на ощупь бумаги: угловая часть (правая-верхняя) более обширного листа, размером чуть побольше бумажной салфетки, обгорелая с внутреннего края. Разглядев на ее замызганной поверхности «церковно-славянские буквы», причем явно рукописные, а не печатные, инженер призадумался. С одной стороны, штука, похоже, древняя и интерес для историков наверняка представляет; с другойсовать эту бумагу, грязную и волглую от подземной сырости, в карман не хотелось: хрен его знает, какая там зараза на нее налипла за те века? Посему он нашел компромиссное решение (от которого кондрашка хватила бы две трети палеографов): сфоткав на телефон и текст, и стену с той трещиной (ибо был человеком аккуратным и грамотным), он положил бумагу «подсушиться» на рефлектор лампы-переноски (не светодиодной, а обычной, накаливания) и занялся дальше своим штатными подземными делами.
Проведав же минут через десять свою находку, инженер вытаращил глаза от изумления: между четырьмя строками исходных, черных, «глаголей и ятей» проступили еще трис буквами ярко-синего цвета! Отчетливо запахло зачином «мистического триллера», или по крайней мере «исторического детектива». Человек более робкий и нервный либо засунул быот греха! странную бумагу обратно в ту же трещину, либо кинулся бы со всех ног сбагрить ее, с рук долой, Властямвыбирая на ходу между Государственной Библиотекой и Государственной Безопасностью (в чьих необозримых неразобранных архивах она оказалась бы погребена столь же надежно, как и в предыдущем своем нечаянном кирпичном саркофаге). Зинченко же, оправившись от первого шока, сфоткал документ по второму разу (удостоверившись при этом: нет, ничего ему не примерещилось!), засунул его, аккуратно сложив, во внутренний карман, поближе к телу (на этом месте кондрашка прибрала бы уже и остатнюю, уцелевшую в прошлый раз, треть палеографов) и, спокойно завершив рабочие дела, отправился прямиком на день рождения своего школьного кореша Мишки Шифмана.
И опятьперст судьбы! Это же надо было такому случиться, чтоб Шифманпока у него не повисла жерновом на шее унаследованная от отца строительная фирмаотучился на истфаке Московского университета, а диплом писал ну, вы уже догадались: по переписке Грозного с Курбским! Так что правый-верхний угол ответа Грозного на второе письмо Курбского он опознал в той обгорелой бумаге на раз. После чего поинтересовался у Зинченкокак такой аутентичненький прикол изготовили, и почём это встало? Мягко попеняв тому, что до 1 апреля-тоеще два дня!
Инженер, однако, сам пребывал в полной ошарашенности, ибо проявившиеся тогда, при просушке, синие буквы между строкисчезли опять; мистика! «Какие такие буквы между строк? Ну вот, глянь фотки, на телефоне».
«Невидимые чернила»! вымолвил страшным шепотом несостоявшийся историк.
Засим был срочно вызван в скайп их третий приятельхимик Витька Ходасевич, груп-лидерствующий нынче в Беркли. Тот укоризненно осведомился, соображают ли они, который час ночи сейчас у него, на Западном побережье, пошутил про «диагностику по юзерпику», внимательно выслушал рассказ Зинченко, уточнил, какого цвета были проявившиеся, а затем исчезнувшие буквыуж не синие ли? и поставил четкий диагноз:
Ваша надпись наверняка сделана водным раствором дихлорида кобальта. Это темно-синие кристаллы, с водой образующие кристаллогидратшестиводный хлорид кобальта. Он бледно-бледно розового цвета, и визуально совершенно сливается с белым листом, так что после высыхания раствора надпись невооруженным глазом не видна. Если бумагу нагреть, проявятся ярко-синие буквы. А вот если лист потом увлажнитьнапример, подержав над паромбуквы вновь исчезнут, поскольку образуется кристаллогидрат. Ну, или если долго держать бумагу под одеждой, где высокая влажностькак в Серёгином случае Вообще-то, этот химикат используют, например, метеорологи в индикаторной бумаге для определения атмосферной влажности, или, вот, в силикагелетоже как индикатор.
А давно этот самый дихлорид кобальта открыли?
Ой, да в незапамятные временаеще алхимики. Ладно, Мишкас днюхой тебя, а я досыпать пошел. Ифлакон «Лафройга» с вас, за ночную консультацию!