Улица была прямой словно стрела, но проходившей по холмистой местностивсе время вверх-вниз, человек появлялся и исчезал за очередной вершиной, я-оно боялось, что где-нибудь он свернет, спрячется в тенино нет, тот мчался прямо, даже не слишком часто оглядываясь за собой, у него имелась конкретная цель, вслепую он не удирал..
Понятным это стало лишь тогда, когда температура воздуха упала настолько, что хриплое дыхание перешло в душащий кашель, и мороз вонзился в горло винтообразной сосулькойа человек в желтом пальто бежал прямо в объятия люта.
Вдоль всего приречного бульвара горело всего несколько фонарей, из глубины поперечной улицы растекался желтоватый отсвет; блеск льда пробивался сквозь падающий снег и летне-зимний предрассветный полумрак. Лют перемерзал над бульваром от одного дома к другому, повиснув на высоте второго или третьего этажа. Из мостовой там вырастали снежные иголки, воздух дрожал, деформируемый неземным холодом. Удивительно прозрачные сосульки свешивались под ледовым созданием словно хрустальная борода, будто перевернутое поле стеклянной пшеницы.
Человек в желтом пальто бежал прямиком в этот лед. Сейчас он пересечет границу мороза от люта, это смерть даже для зимовникая-оно теперь прекрасно поняломартыновец, проваливший заданиев люте было единственное его спасение; вот-вот, и он сбежит.
Я-оно вырвало из под пальто Гроссмейстера, развернуло слои пропитанного олифой полотна и бархата, тряпки и обертки отбросило, подняло оружие на высоту глаза. Раздвоенное жало скорпиона сравнялось с рогом ящера. Покрепче стиснуло змеиные сплетения; рука не дрожала, было слишком холодно, ее просто заморозило с пальцем на хвосте змеи.
Желтое пальторог чудищажалозрачок. Нужно ли задержать дыхание? Или прищурить другой глаз? Не пострадает ли запястье от отдачи? Куда стрелятьв ногу, в руку? Ладно, лишь бы остановить! Я-оно нажало на змеиный хвост.
Гроссмейстер взорвался морозом. Все правое плечо, через перчатку, от пальцев до плеча, поразил холод. Я-оно заорало. Холод, огонь, разницы нетболь одна и та же, только вектор другой. Здесь я-оно вложило руку в пятерню мороза. Черное послевидение все так же пульсировало под веками, картина молнии тьвета, когда грохнул револьвер, и когда тунгетитовая пуля ударила в землю, в лед рядом с ногой убегавшего мартыновца. Понятное дело, промах. Вопль погас в перемороженном горле, я-оно, кашляя, согнулось пополам. Гроссмейстер не выпал из ладони, потому что примерз к перчатке, которая сама примерзла к коже. Правая рука совершенно не чувствовалась; она висела сбоку, словно деревяшка, словно тяжелый протез.
Теперь уже кричал человек в желтом пальто. Я-оно подняло голову. Тунгетитовая пуля взорвалась, словно шрапнель Льда, охватив волной черного холода все в радиусе нескольких метров. Из выбитой в земле дыры торчали длинные языки грязной мерзлоты похожие на гигантские бритвы-лепестки тюльпана. Поднятый с улицы свежий снег, обломки камней, грязь, глина и гравийвсе замерзло в одно мгновение, образовав в воздухе сложную скульптуру, произведение искусства экспрессиониста, подвешенное над чашей тюльпана на геометрически прямых струнах сосулек; те словно были вытолкнуты под небо из внутренностей неожиданно открывшегося цветка. И до сих пор еще мерцала вокруг ледяная пыль, медленно опадали хлопья инея.
Человек в желтом пальто очутился на самой границе пораженной площадки, лед его не поглотил. Но он сковал его ноги до колен, длинной ледяной пикой пробил бедро, придавил спину спирально развернутой плитой мерзлой материи, оторвал руку и покрыл лицо черным инеемно не поглотил в себя. Человек вопил. От желтого пальто остались только клочья.
Я-оно дышало через соболий воротник, чтобы холод не проникал непосредственно в легкие; уже не спеша, мерно, один вдоходин выдох на одну мысль. Так, орет, значит, может и говорить. Прижимая к боку не действующую руку, я-оно подошло к замороженному.
Тот дергал головой, иней кусками отпадал с его шеи; вот он рванулся на ледяном колу, и тут же треснул иней на векахмартыновец открыл глаза, глянул.
Отпустите! застонал он.
Скажете, и я вас отпущу.
Тот потряс головой.
Из холода в холод человек родится, в холод уходит, холоден Бог; из холода в холод
Подошло поближе. Взрыв поразил его сзади и справа; мартыновец висел на этой кривой сосулине словно на наклонном шампуре или средневековой пике; ноги его вмерзли в лед, но, видимо, земли так и не касались; огромный ком мерзлой почвы выкручивал ему позвоночник под невозможным углом, мужик выглядел так, словно ему перебили шею. Оторванной руки нигде не было видно. Под плечом примерз короткий лоскут желтого материала.
Левой рукой показало на восточный горизонт, над городскими крышами.
Сейчас солнышко встанет. И лют тоже в противоположную сторону ползет. Растаешь, братишка.
Тот хотел плюнуть, но слюна примерзла к губам.
Так? рявкнуло я-оно. Значит, так будет? Тогда бывай здоров! И отвернулось.
Мартыновец заплакал:
Не оставляйте меня так! Уже говорю, говорю! Ну что я знаюкхрротец наш наиморознейший в пермской губернии говорил, чтобы следили, такой-то и такой-то господин польский, под именем ВенедиктакхррФилипповича Ерославского ехать будет Сибирским Экспрессом, и доехать не должен, отпустите меня!
А вы, выходит, слушаетесь отцов своих.
Господин!
А если бы я из поезда не вышел, тогда что?
Так вышли же, вышли, хотя мы и не надеялись О, Матерь Божья Святейшая, лучше бы и не выходили!..
И правда то, что патриархом вашим единственным является Григорий Ефимович Распутин?
Да отпустите же, Господи!
Только скажи: в других городах меня тоже ожидают? А в самом поезде? Есть кто? По какойтакой причине ко мне ненависть подобная, а?
Да откуда ж мне знать, что в других городах, пустите! А что в поезде! Для меня такое слово отца, словно лед на сердце Отпусти, милостивец, отпусти!
Но какая же причина, должна быть причина!
А такая, такая! Мартыновец покосился из под лепящего ресницы черного инея. Исхудавший, кожа в шрамах, с пятнами от старых отморожений, с несколькодневной щетиной на впавших щекахон казался карикатурой на сибиряка-каторжника, не хватало только кандалов. Правда, сейчас его сковывали оковы, более твердые, чем железо. Вы там ведь лучше знаете, кхрр. Зараза оттепельническая, или троцкист, или народник, или анархист, или там западник петербургский, или какой иной революционерв голове одно: разморозить, разморозить, разморозить Россию.
Чего?
Отпусти!..
Так что я там хочу сделать?
А зачем едете в святую землю? Все вы одним миром мазаны! Огонь нам в глаза! Но Господь послал России лютов. Так убить лютов! Батюшку Царя убить! Страну погубить! Все вы одинаковы!
Иисусе Христе, на кресте муки принявший, да о чем вы говорите?!
Ха, пушка, льдом стреляющая в руке, а он еще и запирается, убивца! Мужик снова дернулся. Если бы гнев и вправду сжигал живым огнем, мартыновец давно бы уже растопил сковывающий его лед. Ждут вас уже, ждут! И черт с вами!
Я-оно осмотрелось по улице. Этот разговор ни к чему не ведет. Левой рукой осторожно вынуло Гроссмейстера из правой руки, вернулось за полотном и бархатом.
Да отпустите же! благим матом вопил замороженный. Сами же сказали, что пустите!!!
Я-оно подняло тряпки, завернуло в них револьвер.
Что, вранья от правды не отличите?
Все больше огней загоралось в окнахкуда донесся грохот выстрела Гроссмейстера и крики мартыновца. Улицы в Екатеринбурге пересекаются под прямым углом, город выстроен по указам XVIII века, даже мост, пересекавший Городской Пруд, является простым продолжением улицы. В этом направлениимост; в томвокзал. Спрятав Гроссмейстер, быстрым шагом направилось к северу, массируя отмороженную руку. Слава Богу, что сейчас мороз, в противном случае наверняка какой-нибудь разбуженный мещанин уже приперся бы, чтобы узнать о причине ночного шума. Мартыновец продолжал вопить.
На вершине уличного склона приостановилось, глянуло через плечо. Снег все так же сыпал, первые лучи восходящего Солнца расщеплялись на кружащих в воздухе хлопьях, серебристых иголочках и сахарных крупинках. Вокруг люта и ледяной чаши кратера, вокруг окружавшей люта короны сталактитов и сталагмитов и висящего на одном из них человека, расцветали синие зарева, бил отблеск зимне-летней зари. Тучи на небе переместились, солнечное окошко в них закрывалось, и зарева гасли; затем разгорались зановона меньший промежуток временина большийна меньший Приливы дня на мелком шельфе ночи. Весь Екатеринбург был прикрыт белизной, при этом, в основном, плоскими поверхностями белизны, как будто кто-то поставил здесь вместо города аппликацию города из белого картона; а под этим солнцем картонки оживали, белизна порождала другие цвета. Даже лют лучился более теплыми красками, по разветвлениям его асимметричной мерзлоты стекали зимназовые радуги. Один только человек в желтом пальто, чем более теплый свет касался его лица, чем выше вздымались по его инею волны днятем более страшно он кричал. Когда лед, наконец, сойдет с его плеч, и мартыновец почувствует рану от оторванной рукикогда лед отпустит, и висящие над ним массы земли упадут ему на шею
Быстрым шагом я-оно направилось в сторону вокзала.
Юнал Тайиб Фессар, опершись о колесо дрожек, стоял над трупом бандита и курил свою сигару.
О! выплюнул он дым. Так он не побежал за вами?
Кто?
Человек князя.
Извозчика я-оно заметило в переулке, тот присвечивал фонарем жандарму, который присел возле трупа с разбитой головой. Снег падал на разлившуюся по снегу кровь.
Думаю, нам следует возвратиться в поезд. Может случиться, что местная полиция пожелает нас задержать.
Ммм?
Чтобы мы были свидетелями по делу.
Турок глянул с нездоровой заинтересованностью.
Советник Дусин уже занялся этим. Что с вашей рукой, господин Бенедикт? Вы ранены?
Советник Дусин?
Я же говорю вам, это люди князя.
Кто?
Фессар выглядел озабоченным.
Э-э, нам и вправду будет лучше вернуться в поезд. Прошу
Ничего со мной не случилось! отпихнуло я-оно руку купца. Откуда Дусин?
А кто их тут подстрелил? Я имею в виду, этого Я же и говорю, люди князя Блуцкого.
Я-оно снова глянуло в глубину переулка. Жандарм обыскивал карманы покойного.
Нет, не этого, сказал турок. А даже если и так, все равно не признаются, исключительно неприятный вид. Пошли.
Я-оно задрожало.
Кто
Ну я же вижу, что вы едва на ногах стоите. Впрочем, мог бы нас и подвезти, наш гений-полицмейстер и сам справится, сейчас я
Нет!
Тогда пошли, пошли!
Шли мы по собственным следам. За кем побежали люди князя? За парнем с черными глазами? За остальными бандитами? Наверняка.
Сибирхожето сделает все, чтобы сохранить монополию, тихо говорил Юнал Тайиб, глядя строго под ноги. Когда Тиссен попытался поставить холодницу на гнезде над Дунаем, четыре пожара у них случилось, один за другим, пока, наконец, люты назад не ушли. Вам нужны протекторы-защитники. Князь едет во Владивосток, как вы тогда с ним договорились? На кого вы можете рассчитывать там, на месте? Кто в это вкладывает деньги? Кто имеет паи? Мы бы могли вам помочь. Скажем, исключительные права на новые месторождения и холодницы в Индии, Малой Азии и Африке, на двадцать пять лет. Что? Ладно, пускай будет пятнадцать. Все гарантии на месте, и я сразу же открываю аккредитив на сто тысяч через час, как мы прибываем в Иркутск, моего слова будет достаточно. Так как? Je suis homme d'affaires, господин Бенедикт.
Понятия не имею, о чем вы говорите.
Точно так же, как понятия не имели, что вас тут поджидают, а? Я же не слепой, вы же чуть из шкуры не выскочилитолько зачем было под тот нож лезть? Вы же так договорились с советником Дусиным? Что вы будете изображать приманку, а люди князя их перестреляют? И весь тот театр вчера за обедом нужен был только для этого? Правда, сейчас он уже мало на что пригодится. Вот, поглядите сами: madame Блютфельд, наш господин писака-журналист, уже болтают, вокзальный сторож уже все им выболтал; улица, вроде, и пустая, а одна минуткаи все слуги обо всем все знают. Скажем, что какая-то банда хотела нас ограбитьправда, долго это не удержится два трупа или три?
Два.
Два. Не нужно было выходить из купе Зачем вы туда шли?
Я-оно присело на вокзальной лавке. К счастью, те пассажиры, что дискутировали в свете перронных ламп с проводниками и рослым извозчиком, в эту сторону не глядели. Волна снега встала в воздухе поперек путейсморщенная занавеска мороза. Слышны ли были выстрелы и здесь, на вокзале? Проезжал ли кто-то из них по той улице? Жандармон сам прибежал, или же его вызвал Дусин? Фессар прав, это уже не имеет значения, сплетню уже не удержать.
Но вы все-таки ранены. Сейчас я разбужу доктора Конешина.
Нет! Я-оно поднялось. Это не рана. Сейчас я соберусь с силами.
Турок качал головой.
За чем-то ведь вы туда шли, толькоза чем?
Вы не поймете никто этого не поймет а рассказывать нельзя Тем не менее, попытку я-оно сделало:Я не должен был идти. Меня предупредили. Никаких причин у меня не было. Наоборотвсе причины: против.
Фессар первым поднялся в вагон и помог подняться по ступенькам. Я-оно оперлось спиной о коридорную стенку.
Я все думаю, ну откуда у меня в памяти это имя. Юнал Тайиб машинально потянулся за часами, рассеянно глянул на циферблат. Еще час, самое малое. И вот только сейчаскогда подумал про карты, что ходят по Стране Лютовнет, нет, не Гроховскоговедь в тех землях работает множество польских ссыльных. Она должна была попадать мне в рукикарта? отчет? может, патент? Герославский, правильно? Герославский. Был такой геологу Круппа? Жильцева? А в последнее время это имя и в списках разыскиваемых. Какое-то знаменитое дело, причем, религиозное. Все из-за этого, правда?
Я-оно не отвечало.
Из-за этого, шепнул он. Брат? Отец? Родственник. Наконец-то, открыл метод. Турок спрятал потухшую сигару, стянул перчатки. Можете ничего не говорить, уже понял, понял.
Ну что он понял? Я-оно стискивало зубы, с подобной болью было невозможно ясно мыслить. Впрочем, турок и вправду не ожидал ответа.
Но ведь за ваш билет платит царское Министерство Зимы! Это меня и сбило с толку. Политика, думал я. А тут еще выскакивает князь Блуцкий-Осей. А как же! Министерство с самого начала было вотчиной оттепельников: фон Цельке, Раппацкий А Победоносцев, в свою очередь, обязан оплачивать ледняков, даже если ему этого и не хотелось. И так оно и крутится
Вы простите, мне уже нужно
Hay hay, olurФессар поклонился и отодвинулся, давая пройти в узком коридорчике. Какое-то время он еще постоял там, опершись на трость, в тяжелой своей шубе похожий на старого медведя.
Я-оно долго сражалось с потерявшими чувствительность пальцами левой руки, пока не попало ключом в замок.
Но двери атделения были открыты.
Проходите, прошу.
Он сидел на стуле под окном. Шторы затянулчерный костюм и тень вместо лица, а на коленях котелок, больше ничего не было видно. Вернулось воспоминание про чиновников Зимы, их первого образа, попавшего в зрачки после пробуждения. Никогда не спрашивают разрешения войти; власть принадлежит им.
Закройте двери.
Я-оно включило свет.
Павел Владимирович Фогель заморгал, поправил на носу очки.
Закройте дверь, гаспадин Ерославский, у меня нет времени, так что слушайте. Мне говорили, что было бы лучше ничего вам не знать, только так было бы нечестно. Наше
Я-оно сползло на кровать, голова ударилась об обшивку. Седоволосый охранник сморщил брови.
Наше задание заключается в охране доктора Теслы и его аппаратуры. Мы получили информацию, что в самый последний момент ледняки внедрили к пассажирам класса люкс еще одного человека. Как-то мы узнали, что Вазов у нас в руках. Вазовым мы занялись в первый же день; все пошло не по плану, и мы очень благодарны вам за вмешательство; тем не менее, по этой причине вы подставили себя опасности. Фогель склонился к постели. Вы меня слушаете? Нам не известно, зачем вы нужны Зиме, и мы не знаем, что у вас общего с Его Высочеством. Но теперь мы знаем, что ледняки считают вас угрозой, не меньшей, чем доктор Тесла. Наша же задачаохранять доктора Теслу и его аппаратуру. Вы понимаете, что я вам говорю?
Я подста на отстрел.
Возможно, я и не должен был Делайте, как считаете нужным. Теперь вы знаете. Это может быть каждый из них.
Каждый и никто, и все вме
Что?
Тссс. Вот скажите мне, Фогель. Почему ледняки? Какое мне дело до Кхррр.
А ваши дела с Зимой? Вы зачем туда едете?
Мой отец Зима мне так сообщила, будто он разговаривает с лютами.
Ах! Вы еще удивляетесь? При дворе Бердяева тоже почитывают. Сам я чиновник государственного порядка, меня не ставили выпрямлять Историю, на Лед я не молюсь. Но такие имеются, есть, и тут, и там.
Это не имеет
Что с вами? Вы себя хорошо чувствуете?
Он поднялся, заботливо склонился, электрический свет позолотил седые волосы. В стеклах его очков отразилось искривленное в маске страдания лицо с ястребиным носом и черными усамичье же это лицо знакомое. Он протянул руку. Я-оно закуталось в плед.