Открылась дверь бального зала, поплыли звуки пианино и говор женских голосов; я-оно развернулось на месте.
В двери стоял Юнал Тайиб Фессар, в залихватско насаженной на голову феске и наполовину полным стаканом в руке.
Тута! воскликнул он. Вот куда от меня убежал, господин Мороз уважаемый, дитятко потерявшеесяесли кто не видел никогда рожицы невинной, так поглядитену чем не ангелочек ясныйpigsherrefseezдай-ка обниму, бедняжечку, иди-ка в объятия разбойника кровавого!
Он был пьян. На пороге споткнулся. Из под фески выглядывала белая полоса бинта, из под бинтабагровый шрам. Поезд как раз не сильно и раскачивался, но турок шел словно моряк на прорывающемся через шторм корабле: широко расставляя ноги и сгибая колени, подавая вперед торс, вытянув далеко в бок руку со стаканомдополнительным средством баланса. На голубой тужурке темнело свежее пятно.
Ничего не знает! Ни о чем не слышал! восклицал он. О, святая простота! Коссовского и Буланжера тоже не знает, а как жеон не везет здесь в вагоне опечатанные ледовые машинытак кто бы подозревал его в связях с тайной полицией, с князем, с Бог знает кем ещеон никого не знает, и ничего, совсем ничего не знает!
За спиной Фессара в дверях появилась симметричная фигура доктора Конешина. Он подавал знаки: беспомощные, гневные, предупреждающие, снова беспомощные.
Господин Поченгло быстро сделал шаг вперед, вынул у турка стакан из руки и выбросил его в окно, струя спиртного хлестнула по приоткрытому стеклу.
Снова начинаете! рявкнул он. Что, обязательно нужно нажраться?!
Фессар распахнул челюсти в карикатуре на улыбку.
У лютов так человек не упьется, так что нужно пользоваться, пока можно. Он хлопнул нижней челюстью, будто деревянной колотушкой. Потом стану прощения просить, ну так, нижайше. Тут он и вправду согнулся в истинно русском поклоне, головой до земли, то естьдо пола, до гладкого паркета, а поскольку тут же потерял равновесие, так как слишком широко расставил ноги, то подперся рукой, вторую поднимая за спину. Тем временем, эх, тем временем, пьян я как пес нечистый, но могу оказать соответствующее почтение господину гггрррафу, в жизни еще меня в делах так вокруг пальца не обводил, так что глубочччайшее мое почтение! И снизу, разогнувшись, словно пружина, он рванул вперед в бычьей атаке, теряя феску и развевая полами тужурки.
Я-оно без труда отскочило.
Турок врезался лбом красного дерева в железную стенку, за гудело, словно колокол. Порфирий вздрогнул, словно его самого ударили.
Rahim Allah, только и успел хрюкнуть господин Фессар перед тем, как упасть.
Доктор Конешин позвал стюардов. Поднял феску, отряхнул, склонился над турком. Ощупал его череп; ощупав, пожал плечами. Стюарды подняли купца в умелом захвате, один справа, второй слева, третий идет впереди, открывает двери, извиняется перед пассажирами. Доктор натянул феску на беспомощно качающуюся голову турка и закрыл за ним двери.
Алкогольные припадки, когда Аллах не глядит, буркнул господин Поченгло, но, и правда, у нас с ним подобные эксцессы не случались. И часто так?
Мне он казался человеком, твердо стоящим на земле, ответило я-оно, бросив окурок по ветру.
Поченгло в очередной раз вынул свой портсигар. Теперь угостился еще и доктор Конешин.
Ну а это? Порфирий провел пальцем вокруг головы. Откуда?
Я-оно скромно усмехнулось.
Не буду хвалиться, но это сделал я.
Доктор, развеселившись, икнул. Выдувая дым, он щурил глаза в сиянии вечернего солнца. Морщинки около его век тоже укладывались в зеркальном порядке.
Он не захотел ответить, когда я его спрашивал. Как вижу, это какие-то игры в сфере крупных финансов. Вы конкурируете друг с другом, n'est се pas? А тут, вижу, поляк с поляком, в дружеском согласии Вы ему что-то обещали, господин Бенедикт?
Я? Да Боже упаси! Он сам вбил себе это в голову.
Что конкретно? заинтересовался Поченгло.
Ох, да совершеннейшая бредь. Будто бы изобретен способ свободного разведения зимназа, и будто бы я что-то об этом знаю.
Господин Поченгло замер с раскрытым портсигаром в поднятой руке.
Что вы об этом знаете?
Господи, Боже мой! Я-оно пнуло ногой стальную коробку двери. Еще один! Это проклятие какое-то! Да ничего я не знаю! Не о чем знать! Вообще ни в чем не разбираюсь!
Святая простота, буркнул доктор себе под нос.
Я-оно стиснуло челюсти. Эти двое очень внимательно приглядывались ко мне, крайне невежливо, не отводя глаз в течение долгих секунд, даже не делая вид, что это случайный обмен взглядами, как бывает в беседе, в обществе; нет, они глядели словно на удивительнейший экземпляр, экзотическое животное, загнанное в угол, ну, что оно теперь сотворит, чем их удивит, как развлечет? То есть: любопытство, легкая усмешка, щепотка сочувствия на лицах, склонившихся над глупым зверемвесь подобный театр.
Стыд стекал по всем органам тела: липкая, жаркая мокрота.
Какими словами должен воспользоваться лжец, чтобы изменить мнение о себе? Должен ли он признаться, что лжет? Даже, если не лжет? Но и не говорит правдыпотому что ее не знает. Рука дрогнула, невольно потянувшись за интерферографом. Ну, и как из этого выпутаться! Как замерзнуть! Я-оно опустило глаза, отвернуло голову. Льда! Льда! Льда!
Гаспадин Ярославский, произнес симметричный доктор, вы едете в Зиму к своему отцу, приятелю лютов, понимаете, он их доверенный дьяк из людского рода. Вы, Порфирий Данилович, знакомы с верой Бердяева? Знакомы вы с эгзегезами ледняцких и оттепельнеческих мистиков? Вчера мы из уст господина Бенедикта и того каторжника услышали целую концепцию управления Историей посредством управления морозниками. Вам это известно? Вы же из их города, так что должны знать. Что скажете? Зачем господин Ерославский едет к отцу на самом деле? Он приложил палец к губам, только подчеркивая симметрию, потому что строго посредине. Как поляк с поляком, о чем вы тут говорили? Уже в первый день господин граф, тогда еще господин граф, нам ясно высказался относительно собственного отношения к России и российскому народу. Если бы я верил в эти бердяевские идеализмы как лояльный подданный Его Императорского Величества.. не должен был бы поступить с ним, как наш капитан?
Я-оно попыталось небрежно рассмеяться; не вышло.
Пускай верят, во что хотят! выкрикнуло в сердцах. Так или иначе, все это останется совершенной чушью. То, что Зейцов говорил про Историюкак Бог общается с человеком посредством Историикак по ее прохождению, по последствиям ее форм можно прочитать Божескую мысль и Его замысел Так вот, это может иметь смысл только тогда, если мир управляется двузначной логикойесли, и вправду, такая История существует, то есть, если существует одно и конкретное прошлое нашего настоящего. Ведь если для прошлого и будущего остается истинной логика трехзначная, то Историй имеется столько, сколько звезд на небе, даже больше, для каждого человека различная, и различная для каждого человека в различных моментах его памяти; она изменчива, словно замыслы царя. И столько из нее можно прочитать смысла и порядка, что из очередных указов самодержцато есть, вообще ничего, поскольку такой историей управляют как раз случайные ассоциации, сонные кошмары и ночные страхи.
Но вы говорите, что в Стране Лютов
Да.
Что Лед
Да. Прошлое обязано замерзнуть, тогда оно становится Историей.Я-оно подняло глаза. Те глядели через седой дым, красное солнце размывало черты их лиц, и они размывались в розовый кисель. Я-оно отступило к приоткрытой панели, вошло в ветер. Вдох, выдох, вдох. Обязано замерзнуть. Столько Истории, сколько и Льда.
А ваш отецваш отец беседует с лютами
Так говорят.
И вы все еще не понимаете, в какой ситуации все это вас ставит? Доктор Конешин быстро глянул на Поченгло, как бы в поисках свидетеля невероятной тупости собеседника. Нет значения, что из этого является правдой; важно, что они в это свято верятледняки, оттепельники, защитники старого порядка и анархисты, социалисты
Ну, как раз не думаю, будто бы твердые марксисты этим морочили бы себе головы: они верят, будто бы История и так на их стороне, не нужно только мешать, и она сама свое сделает. Зачем бы им нужно было через Отца Мороза
Думаете, что среди российских марксистов нет таких, которые одновременно верят и теориям Бердяева? А ведь это оттепельники самые рьяные, таких берегись, они сделают все, чтобы уничтожить Лёд, изгнать лютов. Удивительно, что вы вообще выехали из Варшавы!
Видно, меня защищали. Как вспоминаю Я-оно скривилось. Хотя, сейчас вспомнить могу все, что мне только не подсунут.
Пойдете, шепнете словечко отцу Поляк! Сын участника заговора против царя! Некоторым оттепельникам это, может, как-то и на рукуно ледняки! Как вы вообще еще живой ходите?! Чудо, не иначе! Симметричный доктор, уже без следа веселья, зато явно возбужденный, пыхал густым дымом и дергал себя за бакенбарды, в этом освещении совершенно огненные. Как вы себе это представляетеведь здесь, в поезде, все знают, и на месте, в Иркутске, тоже будут знать, как только поставите ногу на земле Льда, там ведь половина высаживается. Вам же не дадут покоя!
Да что вы обо мне так беспокоитесь, самое большеезарежут меня где-нибудь в темном закоулке, вам какое дело?
Ах так, ведь пробовали уже, тогда, в Екатеринбурге. Парень, ты же на смерть туда едешь!
Господин Поченгло машинально сбил пепел за окно. В задумчивости он нажал косточкой пальца на край глазницы, веко поднялось над по-птичьи вытаращенным белком, светень блеснула под бровью.
С другой стороны глядя, отозвался он, раз хотят убить, то, глядя с другой стороныэто власть! Я правильно понимаю? Вы говорите отцу; отец, который, видно, сам своей воли не имеет, говорит лютам, они замораживают Историю. Война или мир, единовластие или анархия, Россия или Польша, революция или же не революциятак? Господин Бенедикт! Можно ли вообще представить большее могущество на Земле для человека, чем сила ручного управления Историей?
ОТТЕПЕЛЬ ДО ДНЕПРАРОССИЯ ПОДО ЛЬДОМПАРТИЯ ПРИКАЗЫВАЕТВЕСНА НАРОДОВ. Я-оно начало грызть ноготь.
Порфирий выбросил окурок. Одной рукой передвигая по пикейному жилету, будто вслепую разыскивая часы или табакерку, вторую он протянул со стороны солнца, обнимая, прижимая к себе в жесте огромного доверия и сердечности.
Будут к вам приходить, в пояс, так, в пояс кланяться, дары всяческие к ногам твоим складывать, уговаривать, подкупать, умолять, грозить, да, грозить наверняка тоже станут, но и даватьвсе дадут за власть над Историей!
Да что это вы ему на ухо насвистываете! рявкнул симметричный доктор с другой стороны карминово-золотого водопада. На что уговариваешь? Чтобы пользу вашу в том высматривал? Чтобычто? На аукцион Историю выставил? Ах, душа купеческая!
А вы, доктор, спросило я-оно, а вы знаете, какой должна быть История?
Ага, с Королевством Польским «од можа до можа», чтобы Российская Империя в пыли валялась, фыркнул доктор Конешин.
Я-оно сбросило с плеча руку Порфирия.
Но ведь я серьезно спрашиваю. Бердяев считает, будто бы люты исказили ход Истории. То есть, достаточно отвернуть Зиму, и все будет так, как быть должно? То есть, и вправду, Историю нужно вручную подстраивать?
Если бы существовал такой способ, прикрыв глаза, грея лицо в солнечном блеске, размечтался доктор Конешин, если бы имелся какой-то научный метод для познания того, что быть должно, а не что быть только может, но что быть обязано
Вы имеете в виду Бога?
Да зачем нам еще и Бог?! Историяэто не сообщение от Бога; разве что в точно такой же степени, как созвездия на небе, химические рецепты или композиция кишок и печени в организме. То есть, если бы имелся научный способ познания, точно так, как по виду кишок узнают, какой организм поражен болезнью, какой же представляет собой образец здоровья и биологической правильноститакой вот способ распознать Историю больную и здоровую; тогда, да, вы бы могли искривленную Историю выпрямить, то естьвылечить; и это была бы единственно правильная польза ручного Историей управления.
Господин докторатеист, совершенно не удивившись, заявил Порфирий Поченгло.
Этого я не сказал. Просто, Бог в Истории мне ни для чего не нужен.
Я же и говорю: атеист, повторил Поченгло.
Или же правы мартыновцы, медленно произнесло я-оно, и История была искажена уже давным-давно, поскольку мир во власти Злого, и только должен прийти истинный Бог, который излечит во всем мире то, что больное, то естьи саму Историю тоже, Историю оздоровит прежде всего. Онне люди.
Он? вскинул бровь господин Порфирий. То есть, Лёд? Люты?
Я-оно коснулось языком вспухшей губы.
Чтобы посмотреть на Историю как лютзаморозиться, то есть, напитаться тьмечью, залиться тьмечью до каменного Мороза
Чем?
Не то, что можно, но то, что должноделаетправду
Вы себя хорошо чувствуете? Поченгло приблизился снова, наклонился, прижал губы к уху. Ты на солнце стоишь, шепнул он, смотри, доктор тоже, в конце концов, заметит, тьвет выжигаешь, словно старый рабочий из холадницы.
Прочь! взвизгнуло я-оно. Да пошли вы! Искусители! Не стану я лгать!
Отпихнуло Порфирия и подскочило к железной перегородке. Выскочив на смотровую площадку, захлопнуло двери и оперлось спиной о холодный металл. Пытались ли они добиваться, силой открывать? Даже если и так, то совершенно того не почувствовало. Все звуки внутренней части вагона остались за дверью: здесь же был только машинный грохот «Черного соболя», свист ветра и гипнотический ритм зимназа, избиваемого теплой сталью: длук-длук-длук-ДЛУК. Вздохнуло полной грудью. Ритм проходил от колес через подвески и тележку, через стены и дверив тело, в кровь и в кости, вовнутрь черепа, подгоняя тот мозговой поезд, о котором почти что забыло: длук-длук-длук-ДЛУК, мысль-мысль-мысль-МЫСЛЬ!
Нужно протрезветь. Терпкий привкус испуга все еще щипал язык и нёбо (вкус испуга, а может, теслектрического тока). Ведь впервые с полной уверенностью допустило возможность того, что с самого начала все было правдой: люты замораживают Историюфатер разговаривает с лютамиМинистерство Зимы посредством сына желает управлять отцомлютамиИсторией. Ледняки и оттепельники, поляки и русские, социалисты и мартыновцы, охранка и пилсудчики, Тесла и Сибирхожето, те и другие, те и вот эти, каждый будет тянуть в свою сторону, а если не перетянут, то убьют, чтобы не дать возможность другим фракциям перетянуть на свою сторону.
Это страха что говорит разум? Нужно это обдумать трезво. Султан серого дыма расстилался на небе над Экспрессомкогда задирало голову, между одним и другим вагоном видело мчащуюся по вечернему небу дымовую реку; если же глянуть прямо, вдоль состава, в глаза бьют рассерженные огнями заходящего Солнца зори и радуги, и миражные арки холодных цветов, выбиваемых на краях черного локомотива, половина горизонта терялась за феерией этих мерцающих отблесков. Транссибирский Экспресс пробивался сквозь тайгу в шуме расталкиваемого воздуха и грохоте сотен тонн стали, но выглядело это так, словно его тянула упряжка из бабочек; огромная туча мотыльков, опережающая, окутывающая, прижимающая сам паровоз.
Трезво. Если Лёд сдавливает в окружающем мире лотку Аристотеля, и только там, подо Льдом, существует История, то естьнепрерывность между прошлым, настоящим и будущим; а в мире Лета с трехзначной логикой царит лишь хаос миллионов возможных вариантов прошлого и будущегоесли так, то люты ни в коей степени не исказили Истории: люты формируют Историю, единственно истинную, единственно возможную. А все, что вне Льдаэто не-История, очередной мираж инея в историческом масштабе.
Но если прав Николай Бердяев, и История реализовывалась в правде, пока не появились люты, которые заморозили ее в самом буквальном смысле, то есть: затормозили на бегуесли правы все их ледняки и оттепельники, и от выживания Льда зависит сохранение России в ее нынешней форметогда какое значение для Истории имеет разница в лотке Зимы и логике Лета? Ведь это уже как раз не иллюзия. Доктор Тесла построил машины. Он качает тьмечь. Теслектрические поля тунгетита изменяют саму природу мира.