Нет! Один раз соврешь, и это замерзнет на века. Даже молчаливое разрешение проявления лжисколько зла оно способно устроить! Как тут выкрутить жизнь! И ведь еще далековато от Края Лютов, под Солнцем Лета. Провело рукой по гладкому скальпу, чувствуя под кожей мелкие выпуклости и впадины черепа, френологическую карту характера. Вот если бы так, путем деформации черепа, можно было перекроить себе душу Это ведь последний момент, последние станции перед Городом Льда. Раз не знаешь, кто ты такой, по крайней мере, будь уверен, кем ты не есть. Запихнуло бедную головушку в умывальник, под струю холодной воды. И вовсе не для того, чтобы протрезветь, чтобы мысли поскакали быстрее, чтобы прояснить умно, как раз, чтобы не думать ни о чем другом, кроме этой холодной воды, чтобы приостановить разтьмеченное воображение, которое уже перескакивает к следующей возможности, и еще к следующей, и еще последующей, а каждая из них одинаково правдива. Нужно выдержать, пока Тесла снова не затьмечит эту побитую, трясущуюся башку.
В шубе и шапке, с тростью в руке и папиросой в зубах ждало в коридоре у дверей, пока Экспресс тормозил; выскочило на перрон Зимы еще до того, как поезд остановился, при этом чуть не грохнувшись на землю. Снег не сыпал здесь столь густо, но землю покрывала та же самая трехслойная мерзлота: свежий пух на подмороженной грязи, лежащей на твердом льду. Ступаешь по этому пирогу, словно по обсыпающемуся гравию; земля убегает из-под ботинок, нот выкручивает в щиколотках.
Посапывая, поковыляло в зад состава. Зима, одна из последних стоянок, всего двести пятьдесят верст от Иркутска. Вокзал на зимназовом скелете, склады лесоматериалов, бараки и лавки под фонарями в мираже-стекле. Весь перрон и вагоны за «Черным Соболем», и вся округа в их свете выглядели охваченными зимназовыми радугами, словно замкнутыми в абажуре мерцающих рефлексов, где, медленно опадая, вальсируют снежные искоркив стеклянном шаре, заполненной фарфоровыми цацками для детской утехи; а над всем этим из-за вокзала склоняется паучий массив люта. Загрохотало в двери, раз, другой, потом громчетретийоткрыл Олег.
Доктор Тесла есть? Дайте-ка руку!
Папиросу выплюнуло под вагон.
Серб даже не удивился. Теперь, кроме него и Олега, не было никого; Фогель отправился за людьми князя Блуцкого, что были обещаны для охраны вагона на время стоянки. Чем ближе было к Иркутску, все становились более нервными.
Есть у вас здесь та динамо-машина? Или, быть может, скорее будет просто переставить ток в насосе. Пожалуйста!
Доктор Тесла голой ладонью погладил выбритую губу. Тьветные остаточные рефлексы переместились по его пергаментно бледной коже.
На плюс?
Плюс, так, плюс: больше тьмечи, Мороз! Плюс!
Не двигаясь с места, он куртуазным жестом указал на раскрытый насос Котарбиньского.
Стащило перчатки, подошло к машине. Как обычно, из нее выходили два длинных зимназовых кабеля, один законченный иглой со спуском.
Выставлено? Можно? Можно?
Машина работала с тихим урчанием.
Схватилось за эту иголку, второй рукой быстро, без раздумий, нажало на курок.
из окостеневших пальцев.
Наклонилось, подняло ее, чтобы снова нажать на металлический язычок.
удержать конвульсии.
Да успокойтесь уже, вы же весь синий!
Еще.
Высосете тьмечь из половины банки. Ну, сами ведь поглядите, у меня даже чай замерз.
Еще!
помогая подняться на ноги. Покрытая льдом машина зловеще блестела. Олег подал шапку, которая далеко откатилась среди тряпок и опилок. Правда, сразу не могло поднять рук, чтобы напялить ее на лысую голову, уж слишком сильно они тряслись. Хотелось согреть их дыханиемтолько дыхание было еще морознее, оно выплыло перед глазами тучей густого затьвета. Раскашлялось. Никола подал кружку исходящего паром чая, кипяток прямо из самовара. Стиснуло на кружке пальцы. Тогда-то заметило на коже ладони обширный узор белых и красных пятен, чуть ли не шахматная клетка в своей регулярности. Слюна щипала в язык; по внутренней части рта словно мурашки пробегали; через нос невозможно было дышать, приходилось разговаривать, широко раскрывая губы, тщательно и медленно артикулируя гласные, делая глубокие вдохи между словами. Глядело сквозь пар и сквозь тень дыхания. Ночной ореол, окружавший изобретателясерба, был, как никогда четким, светени нарастали под его руками, черный свет обливал его худощавое лицо; сейчас он был больше похож на гравюру Николы Теслы, чем на живого Теслу.
Он поднял голую ладонь.
Так, ответило ему.
Так, подтвердил он.
И как можно скорее.
Месяц, самое большее, два.
Как только, так сразу.
All right.
Через нее.
Если официальнодевичью.
Ладно, неважно.
Только транспорт.
Не схватили.
Где.
Разумеется.
Ха!
Bien.
Допило холодный чай, поклонилось и вышло в желто-зелено-розово-лазоревую феерию ламп из мираже-стекла. Олег с грохотом задвинул дверь. Рядом, между вагонами, с винтовкой у ноги стоял мужик в ливрее князя Блуцкого. Он прижал шапку к коленям; сердечно поздравило его. Двинулось вдоль вагонов с примороженной от уха до уха улыбкой. Через несколько шагов поскользнулось и грохнуло в снег. В спокойном изумлении наслаждалось акварельными красками, по этому снегу протекающими. Подбежал человек князя, подал трость, отряхнул шубу. Цвета, цвета, так много цветов. Теперь шло медленно, приглядываясь ко всему с жадным вниманием, свойственным детям, сумасшедшим и смертельно больным людям. Даже головой крутило осторожно и мягко, направляя глаза на окружающие виды словно тяжелые стволы крупнокалиберных орудий. Итак. Вечер. Зима. Снег. Лют. Вокзал. Люди. Вагон. Вагон. Вагон. Дусин. Неужели надо вот так от меня убегать! Весь запыхался. Ведь сами же напрашиваетесь на несчастье, как Бог свят! Приветствовало его крайне вежливо, словно давно не виденного приятеля. Тот отступил, наморщив брови. Вагон. Вагон. Их квадратные окна: светящиеся отверстия в стене теней, за кружевной занавеской снега. Ведь в купе, естественно, горит свет, электрические лампочки в белых и красных абажурах, и как только глаз обращается в сторону сияния, он тут же слепнет ко всему окружающему мраку, в отношении всего остального свет, затопленного в этом мраке и полумраке; и вот так перескакиваешь между этими окнами, словно между страницами книги, фотографического альбома, от снимка к снимку, от tableau к tableau, загипнотизированным взглядом. Видит: Frau Блютфельд, склоняющаяся над Herr'ом Блютфельдом, в чем-то энергично убеждающая его с помощью размашистых жестов, захваченная в этом tableau в профиль, она высвечивается на запотевшем стекле массивным силуэтом, с выдающимся бюстом и с волосами, скрученными в высокой, пирамидальной прическе. Следующая картинка: капитан Насбольдт, выглядывающий через закрытое окно, с руками за спиной, с короткой трубочкой морского волка в зубах. Дальше: дети французской пары, приклеившие к стеклу розовые личики, а за нимина фонеспособные защитить тени родителей. Женская рука, появляющаяся из-за наполовину задвинутой шторы, запястье в кружевах, длинный мундштук с папиросой, струйка дыма, плавное движение этой руки, словно опадающая нота менуэта. Князь Блуцкий-Осей, дремлющий с носом в книжке, с неестественно выкрученной над головою рукойстарец, замороженный во всей своей старческой беспомощности. Прокурор Разбесов, разглаживающий на вешалке свой прокурорский мундир, повернутый спиной к окну-картине, так что электрическое tableau показывает лишь широкую, неестественно выпрямленную спину бывшего артиллериста, и нет в этой картине ничего от стервятника, ничего нет фальшивого. Богач и его слуга, склонившиеся над столиком, над шахматной доской, слуга подливает хозяину кофе, хозяин двигает ладью. Красавицавдова, машинально расчесывающая черные волосы, в то время как пальцы второй ладони танцуют на нижней губке, на полураскрытом в улыбке рте. Два брата, сидящие в купе vis-a-vis, неподвижно и молча, со скрещенными на груди руками, две сухие мумии, два бездушных профиля. Monsieur Верусс с лошадиной челюстью, играющий на своей пишущей машинке словно на пианино, одной рукой, не глядя на быстро прокручивающийся бумажный листок. Мороз стиснул горло и разорвал легкие. Встало на покрытом льдом месте. Подошел Дусин, прикоснулся, заговорил: громче, потом еще громче. Я-оно не могло пошевелиться, не могло отвести взгляда. Венедикт Филиппович! Венедикт Филиппович! Видно, стояло так очень долго, потому что он уже кричал и дергал; в конце концов, это обратило внимание Верусса, он глянул над машинкой. Между нами падал снег, три аршина ветра и снега перед освещенным стеклом, он падал на лицо и векидаже и не моргнуло. Верусс тоже не моргнул. Отступило на шаг, второй, третий; подмороженная грязь трещала под подошвами, пятый, десятый шаг, шторы радужной метели задвинулись перед глазами, заслоняя золотой tableau атделения, весь вагон Люкса номер один, длинный массив поезда и черный червяк зимназового паровоза под мотыльковыми крыльями зорь.
Господин Дусин, произнесло я-оно на морозном выдохе, немедленно бегите стеречь доктора Теслуmonsieur Верусскоторый вовсе не monsieur Веруссон сейчас взорвет его вагон.
О силе презрения
Панна Елена Мукляновичувна поправила pince-nez на ястребином носу Павла Владимировича Фогеля. Седой охранник переложил наган из одной руки в другую, вытер внутреннюю часть ладони о полу сюртука и кивнул. Проводник провернул ключ в двери купе Жюля Верусса, нажал на дверную ручку. Фогель вскочил вовнутрь.
Его нет!
Я же говорил! раздраженно буркнуло я-оно. По одному взгляду он догадался; я выдал себя; и он теперь знает, что мы знаем. Забрал бомбу и пошел взрывать арсенал Теслы.
Так чего мы ждем? Уезжать отсюда, как можно быстрее! бросила панна Елена.
Начальник Экспресса покачал головой. Он вынул часы-луковицу, глянул на циферблат.
Двадцать пять минут.
Выглянуло через окно.
Он ушел в метель, мы никак его уже не найдем. Нужно стеречь Теслу и его машины, это единственный способ.
Фогель по коридору направился к двери вагона.
Елена повернула на месте.
Пан Бенедикт, подождите, я возьму пальто!
Прежде чем она вернулась, вынуло из-под расстегнутой шубы Гроссмейстера, развернуло зимназовый револьвер из тряпок, проверило тунгетитовые пули в барабане-бутоне, слегка пошевелило спуском-змеей. Начальник поезда сконфуженно приглядывался ко всему этому, дважды открывал рот и два раза сглатывал невысказанные слова. Под конец лишь с мрачной миной перекрестился.
Я-оно машинально потирало стволом по ребру другой ладони.
Прибежала панна Мукляновичувна.
Уже шепнула она, запыхавшись, думала, что не ждать женщину
Вам хотелось приключений.
Но может убьют!
Действительно. Этим и отличается настоящее приключение от воображения о нем. Указало на проход. Прошу.
Она еще глянула на Гроссмейстераогромные темные глаза на бледном личикеи пошла вперед.
Вышло на перрон. Застегнуло шубу. Трость в левой, Гроссмейстер в правой руке, лед под ногами. Со стороны вокзала бежал мундирный железнадарожник, с ним урядник и два полицейских с винтовками. Панна Елена разглядывалась по сторонам, вжимая лицо в пушистый соболий воротник. Лют нависал над путями, распялившись над Экспрессом, над складами с углем и дровами, над боковыми ветками и локомотивами. Пульсирующий свет мираже-стекольных ламп разрисовывал морозника волнами водянистых красок: бледной зелени, морской синевы, неяркого персика, пережженной желтизны. Даже падающий снег, ба, сам воздухони тоже переливались теми же самыми цветами.
А если это не Верусс?
Застучало палкой по мерзлой земле.
Панна сомневается? Здесь Шерлоки Холмсы рождаются на камне, то есть, на льду.
Пан Бенедикт все шутит, нервничая, фыркнула девушка.
Пишущая машинка, панна Елена. Дедукцию следует проводить не только из того, что существует, но и из того, что не существует. Я иду к Тесле, вы или идете со мной, или же не идете, прошу решать, но сейчас жекоторая Елена Мукляновичувна въезжает в Край Льда.
Она глянуластранно.
Вы снова выглядите как-то иначе. Тени под глазамия слышала, что потом, ночью, вас пришлось относить
Так вы идетеили нет?
Елена сунула руки глубже в карманы.
Думаете, что я испугаюсь?
Есть у меня такая надежда, это правда.
Она высвободила из легких глубокий вдох, облако пара развернулось перед нею шелковым веером. Когда оно исчезло, девушка глядела уже по-другому, другая гримаса морозила ее лицо. Елена выпрямилась, подняла голову. Ожидало молча; ведь знало, насколько это трудно, насколько болезненнои насколько стыдливо, когда смотрят люди, когда глядит хотя бы один человек. И дело здесь не в банальном страхе. Это совершенно другой вид тревоги. Даже те, которые никаким образом не способны выразить ее на языке второго рода, испытывают в такой миг всемогущее чувство несуществования. Ожидало покорно, метель шумела в ушах.
Вздохнув второй раз, панна Елена приподнялась на цепочки и быстро чмокнула в замерзшую, заросшую щеку.
Спасибо.
Идя затем вдоль поезда, ежесекундно она то подбегала, то приостанавливалась, нетерпеливо оглядываясь через плечо; только я-оно не пробовало ускорять, опасаясь несчастного случая с Гроссмейстером, если бы снова покатилось кубарем на этом льду. А метель тем временем сделалась плотнее, если не считать размазанного над землей зарева огней, мало что проникало сквозь клубящийся туман. Люди пробегали туда и сюда, ветер приносил их обрывистые окрики, свистки, стук вагонных дверей, хруст растаптываемого льда. Уже поднимало руку с Гроссмейстером, когда из радужного снега выпадала очередная фигураа это оказывался салдат, полицейский, лохматый железнодорожник, человек князя или капитан Насбольдтон тоже с револьвером, приготовленным к выстрелу. Усмехнулся, извинился, поклонился девушке, побежал дальше.
И снова набегает толпа, дышала Елена, а потом окажется
Что?
Он мог попросту испугаться и сбежать, иногда пан Бенедикт способен перепугать.
Пишущая машинка, панна Елена. Ведь вы сами описали его методику той ночью, с коньяком. Ведь кого мы искали? Пассажира, который купил билет в последний момент, ибо в самый последний момент ледняки узнали о компрометации и решили посадить в Экспресс еще одного агента. Следовательно, Зейцов; следовательно, Поченгло, очередные подозреваемые. Нокогда вы сами купили свой билет? Вы и Мариолька Белчик, так когда купили, а? вы его не покупали! Я-оно крутило головой в тупом изумлении. Вы все мне выложили, а я не понял; впрочем, вы сами тоже не понимали. Поездкаэто магическое время, панна Елена. Мы являемся теми, кем видят нас незнакомые. Каким образом вы можете подтвердить истинность Бенедикта Герославского? Каким образом я могу подтвердить правдивость Елены Мукляновичувны? Не могу! То же самое касается и любого из путешествующих. В большинстве паспортов нет даже подробных описаний личности. Так что делает агент? Выискивает среди пассажиров Люкса одинокого мужчину, такого, у которого наверняка нет никаких старых знакомых среди других, едущих в Сибирь, и
Жюль Веруссэто не Жюль Верусс.
Не знаю, как его зовут. Настоящего Верусса наверняка уже давно сожрали волки. Этот Не-Веруссмогу поспорить, он даже не иностранец. И говорил он неуклюже и беспомощно не потому, что не знает русского или немецкого языка, но потому, что его родной языкрусский. Я же говорил вам: следует проводить дедукцию так же и по тому, что не существует.
Мы прошли мимо группки пассажиров из купейного, с любопытством разглядывавшихся по перрону, то есть, по тому его небольшому фрагменту, который могли видеть от ступенек вагона, от которых далеко не отходили: два пузатых и бородатых купца, музыкант с собакой, баба, завернутая в три платка, так что между складками красной ткани были видны лишь монгольские глаза; худой попи как только их заметило, они тоже обратили внимание и давай выкрикивать вопросы да пальцами тыкать: о, большой левольверт, черный, о молодая красавица рядом, о, хромает, тот самый авантюрист из князей да богачей, он это, из-за него вся эта кутерьма, точно, тьфу
Сбежало, как можно скорее, в снег, почти догоняя панну Елену.
Самый первый вопрос, кха-кхрр, который мы должны были себе задать: почему не начался скандал после того, как я разбил голову Фессару.
Он не пошел жаловаться.
Я не имею в виду бедного турка! В чьем купе мы оставили на ковре кровавую лужу?
Ах! Письменная машинка!
Открывает свое атделение, входит, смотрит: в его отсутствие кто-то истек кровью у него на полу. Что делает после того, кха-кха, человек нормальный? Бежит к праваднику, к начальнику, поднимает грандиозный скандал. Что сделал monsieur Верусс?
Панна Елена уже вжилась в логическую рутину доктора Ватсона, слушая в радостном напряжении, настолько возбужденная и увлеченная, что в ней вообще не оставалось места для страха; мороз не мороз, розовый румянец и так заливал бледные щеки. Ответила она на половине вдоха, заглатывая ветер и снег.