Они ведь тебя ненавидят, а не меня, Катюша, прошипела Елена Андреевна. Ненавидят и боятся.
И хорошо.
Когда-то давно Екатерину это задевало, но ради чувства власти, которое давал дар, можно было потерпеть. К тому же страхом и ненавистью она умела питаться.
Что ж ты так неаккуратно Митенькой пообедала, свет мой? Я бы и не заметила тебя, если бы ты до Харбина дотерпела.
Елена Андреевна не отвечала, да ответ и не понадобился. В приближавшемся туманном очертании Екатерина увидела плотный сгусток под сердцем, там, где женщины вынашивают ребенка.
Пусти, гудела летавица. Ее голос менялся и уже совсем не был похож на человеческий. Скрип металла о металл, вой ветра в темном тоннеле.
Между ними оставалось совсем немного. Морозный узор на щупальце стал заметнее, приобрел объем и засветился голубым. Екатерина сосредоточилась и со всей силы дернула на себя.
Щупальце отделилось неровно, как будто у человека вырвало руку или ногу. Туман захлестал наружу, а летавица захлебнулась криком, упала на землю, снова обрастая плотью. Она ползала по земле, сдирая тонкую белую кожу снега с коричневой земли. Изо рта у нее вырвалась струя крови.
Екатерина подошла ближе, как вдруг почувствовала острую боль в левой руке: в последней попытке выкачать чужую жизнь зубы щупальца впились в ее запястье. Она брезгливо схватилась за основание и услышала, как летавица смеется, захлебываясь кровью.
Зря я к Владимиру Леонидовичу привязалась, ты же по нему с ума сходишь. Да и он по тебе, хоть и ведет себя как дамский угодник.
Екатерина отбросила щупальце в сторону и посмотрела на существо, сидевшее у ее ног. По молочно-белому подбородку летавицы текла красная, вполне человеческая кровь. Она умрет через несколько часовбез щупальца эти создания безвредны и не могут питаться, как бабочки без хоботка. Екатерина мучить нечисть не любила. Она сложила руки вместе и сосредоточилась: следовало покончить с этим за один раз.
А теперь я тебе кое-что расскажу, прошелестела летавица. Ее глаза выцвели, она как будто читала что-то у Екатерины над головой. У тебя от Сабурова ребенок будет. Кровь у нее на губах превращалась в пену. И жить ему во время перемен.
Екатерина начала медленно разводить руки в стороны. Тело летавицы поднялось в воздух, растянулось крестом в прозрачном голубом небе, она тоненько, по-девичьи заплакала. Позади снова раздался крик: «Елена!» но Екатерина продолжала. Нечисть окружили искры, они как будто поднимались изнутри, просачивались сквозь кожу.
Вдруг стало тихо.
Екатерина стояла, выпрямив руки, дрожа от напряжения, и наконец собрала пальцы вместе.
Летавица исчезла.
Полосой на белом снегу легла морось из крови.
Екатерина повернулась к поезду, поставив руку козырьком над глазамиякобы от солнца, а на самом деле позволяя истинному облику исчезнуть, скрыться под привычной человеческой маской. В двух шагах от нее стоял, сложив руки на груди, Тен Цунан.
Чистая работа, сказал он. Хотя вы в Охранке все делаете по-другому.
Екатерина опустила глаза и усмехнулась: ее коричневые следы были видны на белом снегу, следов одаренного китайца рядом не было.
У вас чище, ответила она.
Сейчас, когда Тен Цунан не скрывал свой дар, она видела яркое огненное сияние над его головой. Он был похож на нее и не похож одновременно: другая школа, другие методы воспитания чувств.
Летавицы могут видеть будущее, когда умирают. То, что она сказала, проклятие.
Екатерина пожала плечами.
Я знаю. Только это не остановить. И выбора тоже нет. Она посмотрела на вагон, который гладило рыжеющее солнце. Рельсы проложены, билет куплен, конечная остановка известна. Важнее, что я буду делать, пока поезд идет: читать книги, пить чай или ругаться с Чаевской.
Тен Цунан улыбнулсяглаза так и остались сощуренными щелочкамии помог ей взойти в вагон.
В тамбуре, бледный как полотно, стоял Митя Карпов, его держали мать и Дмитрий Христианович, тяжело дышавший. Страха в Мите не было: только горе. Екатерина даже проверила, не остались ли серебристые нити летавицы внутри, хорошо ли зарастает темная дыра? Всё было в порядке.
Она любила меня, прошептал Митя.
Екатерина собиралась пройти мимо, но потом всё-таки ответила:
Нет, Михаил Александрович. Она просто хотела кушать.
Черные крылья
Лери ПЭН
По сумрачной реке уже тысячелетье
Плывет Офелия, подобная цветку;
В тысячелетие, безумной, не допеть ей
Свою невнятицу ночному ветерку.
Артюр Рембо
Черные крылья ворона парили над темной водой, иногда птица опускалась ниже, будто что-то искала. Наконец, она села на сырой камень, поросший мхом, и уставилась на кромку воды, где волны с шумом разбивались о землю. Ворон нахохлился и хрипло закаркал. На поверхности воды что-то появилось, и волны выбросили на берег венок из увядших цветов. Затем показался еще один, а за ним еще и еще. Темные воды избавлялись от того, что им не принадлежало. Птица закричала в последний раз и, схватив острыми когтями мертвые цветы, взмыла ввысь, унося смерть вместе с собой.
***
Сверкнула молния, и дождь забарабанил по стеклам, когда ночную тишину разрезал испуганный крик. Рита резко села в постели, с ужасом вспоминая черные крылья и пустые глазницы ворон, которые пытались выклевать ей глаза. Она сказала себе, что это всего кошмар, всего лишь раскаты грома, разбудившие ее, а не стая орущих черных птиц, царапавших лицо и хватавших за волосы. Рита попыталась воссоздать в памяти сон целиком, но помнила лишь темные перья и привкус крови на кончике языка. Все понятно, она прикусила щеку во сне. С детства девушка ненавидела свои сны: слишком реальные, они постоянно сбывались. Но преследовавший ее в последнее время сон был другим. Рита ни за что бы не поверила, что в реальности безобидные птицы окажутся безглазыми и будут на нее нападать, хотя предчувствовала, что этот сон дурной знак.