Но я уже стала наживкой, и теперь от этого никуда не деться. Дай мне попробовать себя в деле, Диана, ну пожалуйста
«Наркотик». Так квалифицировал это Женс, заправлявший этой ужасной работой. «Когда почувствуешь извращенное наслаждение от того, что стал отравой для ненавистного тебе человека, то уже не сможешь от этого отказаться». У Веры наркотик уже светился в глазах. И я поняла, что она никогда не откажется от этого дела.
Мгновение я молча смотрела на сестру: вот ее восемнадцать лет, сдерживаемые в маленьком точеном теле пламенной волей, и она так же жаждет справедливости, как в ее годы жаждала ее я. Разве смогут остановить ее мои слова?
Ладно. Но как только его схватят, ты серьезно подумаешь о том, чтобы все это оставить, сказала я Вере.
Конечно же! Ее лицо осветилось радостью. Клянусь!
Вдруг она кинулась ко мне. И я ощутила юность, пульсирующую на моем плече, пока губы ее без устали твердили «спасибо»; она так крепко сжала меня в объятиях, что едва не задушила. Вот какой эмоциональной, какой страстной была моя Вера!
А знаешь что? Иногда мне кажется, что я делаю это не ради папы и мамы, а ради себя самой Чтобы чувствовать себя по-настоящему хорошо.
Конечно, она была права. В действительности мы никогда не жертвуем собой. Мы делаем именно то, что хотим делать, то, чего всегда хотели. Нас и выбирали ровно потому, что удовольствие мы получали, разрушая тех, кто разрушал других, и полностью, без остатка отдавались этому делу. Мыначиненные местью бомбы, и рядом с воплощенной жестокостью нам ничего не стоит взорваться.
Я отвела с лица пряди волос и улыбнулась:
Прекрасно. Поговорю с Падильей о своей отставке, но тебя упоминать не буду.
А если он сам заговорит обо мне? робко поинтересовалась она.
Скажу, что ты вольна поступать, как захочешь. Ты же совершеннолетняя, правда? А теперь тебе надо вернуться на сцену. Позже поговорим.
Со взволнованной улыбкой она сопровождала меня до дверей гримерки, как телохранитель какой-нибудь. На первых трех подмостках продолжали разыгрывать ту же сцену из «Ричарда III»: мужчины с мужчинами, мужчины с женщинами, дети друг с другом. На последней сцене Элиса Монастерио ждала, пока вернется моя сестра. Она бросила на меня уничтожающий взгляд. Я не стала обращать внимания: мы друг другу не нравились, но меня это не волновало. Дождавшись, пока Вера поднимется на сцену, я подошла к Ольге Кампос, координатору репетиций, которая наблюдала за происходящим, попивая травяной чаек.
Ольга, прошу прощения за беспокойство, но мне нужно увидеть Падилью. Ты всегда знаешь, где он. Не могла бы ты его позвать?
Ольга тоже когда-тодо повышения, вознесшего ее на эту должность (произошедшего, как болтали злые языки, благодаря ее романтической связи с Падильей), была наживкой, причем довольно хорошей. На ней был черный халатиктакой же густо-черный, как и ее кудри, и в полутьме подвального помещения лицо ее казалось висящим в темноте, словно пара к бумажному стаканчику. Она вскинула черные брови, едва взглянув на меня поверх своего напитка:
Это срочно, Диана? Я до чертиков занята
Очень срочно. Хочу просить его, чтобы он вышвырнул мою сестру из отдела, причем немедленно. Без выходного пособия. Хочу всего лишь, чтобы он ее отставил.
Наконец-то я добилась своего: она обратила на меня внимание. Отодвинув от губ стаканчик, она нагло на меня уставилась. Ольга была несколько грубовата: зубы ее были такими же мощными, как и слова. Она ощущала себя королевой в этом мире новичков.
Эй, ты чегообкурилась? И расхохоталась. Или вообразила, что Падилья станет тебя, идиотку, слушать?
Если он этого не сделает или сделает недостаточно быстро, может случиться, что я поговорю со СМИ. Они будут просто счастливы меня выслушать, уверяю тебя. Я им расскажу о театрах, о подвалах вроде этого, где в интересах правительства натаскивают детей, где тренируются парни и девушки, готовясь вводить сумасшедших в соблазн, а также поведаю обо всех и каждой из операций, в которых участвовала лично. Может, и фотографии им предоставлю. Им очень понравится.
Не думаю, что меня кто-то еще слышал. Жесты и реплики на сценах не прерывались ни на секунду. Что касается Ольги, то она продолжала сверкать своими лошадиными зубами. Я знала, что она мне не верит: доносительство просто не укладывалось в логику нашей профессии. Но я надеялась, что по крайней мере мои угрозы ее подстегнут. Она ткнула в меня пальцем:
То, что ты сказала, даже не смешно, дрянь ты эдакая. Окей, я позабочусь, чтобы Падилья как следует надрал тебе задницу. Работу ты потеряешь.
Я ее уже потеряла, ответила я. Твое делопозвать Падилью и ни во что не вмешиваться.
Я отошла в сторонку. Вера и Элиса снова остановились передохнуть и теперь слушали рекомендации своего постановщика, но Элиса не преминула-таки воспользоваться моментом и еще раз стрельнуть в меня глазамидерзко, вызывающе, словно догадываясь о моих намерениях.
6
Элиса Монастерио Диану не любила.
Она думала об этом, пока шагала по тихим улочкам, обхватив себя рукамине потому, что на улице было очень холодно, и не по причине своего чересчур легкого облачения, а следуя канону той маски, которую исполняла. «Воображала и зазнайка. Безмозглая зазнайка, живущая на проценты. И вот теперь, когда сама вышла на пенсию, она, видите ли, не желает, чтобы сестра догнала ее, доросла до того же уровня».
В глубине души Элиса знала, что суждения ее не вполне справедливы. Легко можно поверить, что Диана желает лишь защитить сестру. Элиса и сама бросилась бы на ее защиту, если бы представился случай. Верно и то, что Верановичок, ее все еще шокирует экстравагантность их работы и в большей, чем это допустимо, степени пугают некоторые упражнения. Но разве это достаточная причина для того, чтобы закрыть перед носом Веры дверь в профессию?
Элиса с легкостью могла бы признать, что ревнует: слишком уж высок престол, на который Вера поместила Диану. По мнению Веры, на всем белом свете не было никого, способного сравняться по значимости со старшей сестрой. Три дня назад они вышли из «Хранителей» после репетиций и разговора с Падильей, Вера склонила голову на плечо Элисы и зарыдала; имя сестры ей даже не пришлось упоминать.
Он сказал, что мне нужно еще поработать над стилем
Над стилем?..
Он собирается держать меня в резерве А возможно, я вообще не смогу быть наживкой
Не веря своим ушам и приходя в ярость, Элиса заключила Веру в объятия, тихонько целуя ее волосы.
Значит, твоя сестрица в конце концов смогла на них надавить, процедила она сквозь зубы.
Но это было ошибкойВера тут же рассердилась:
Нет-нет, Диана не имеет к этому никакого отношения. Падилья принял это решение только сегодня утром
Какое совпадение! Как раз в тот день, когда Диана пришла в театр поговорить с Мигелем.
Элиса! Взгляд Веры, обращенный на нее (Элиса это запомнила), выражал нечто среднее между мольбой и агрессией. Моя сестра изменила мнение, я же рассказывала. Она обещала, что ничего ему обо мне не скажет.
«А если уж Диана что-то пообещала, так это незыблемо», думала в раздражении Элиса, вспоминая бедную Веру, пластом лежавшую на кровати в их маленькой квартирке-прикрытии в районе Леганес и безутешно рыдавшую. Все ее будущее меньше чем за минуту оказалось скомкано и выброшено в корзину. А все почему? Падилья был, конечно, тот еще сукин сын, и нрав его не на шутку испортился, когда его дочка стала инвалидом, Элиса хорошо это знала. Но так же хорошо знала она и другое: он как директор отдела никогда не изменил бы свое мнение о Вере, если бы Великая Сестрица не влезла в это дело. Элиса была уверена, что именно всемогущая и влиятельная Диана Бланко, одна из лучших наживок испанской полиции, несет ответственность за принятое Падильей решение.
Она могла бы простить Диане, что той достается все Верино восхищение, но никогда не простит ей и малейшего вреда, причиненного подруге. «Какой бы сестрой ты ей ни была, какой бы великой Дианой Бланко ты ни была, на это у тебя нет никакого права». Девушка обожала подругу и в какой-то степени чувствовала за нее ответственность. И если Диана претендовала на роль матери, которой у Веры практически не было, в таком случае сама Элиса принимает на себя роль настоящей старшей сестры. Сестры, чьи отношения с Верой приобрели такую степень близости, о которой Диана не может и мечтать.
На секунду девушка остановиласьпосле того как чуть было не потеряла равновесие, попав ногой в выбоину на тротуаре. На ногах у нее были жуткие фиолетовые туфли на толстенной платформе, известные в «Хранителях» как «котурны», сейчас уже здорово выпачканные. Мелкий дождик, неустанно сеявшийся всю ночь, усилился, и она слышала, как капли шлепают по ее волосам, заплетенным в тугую замысловатую косу. Задница у нее окончательно замерзла, что неудивительно: ягодицы были совершенно голыми, выпирающими из двух круглых отверстий ее пурпурных легинсов. Вещь этав высшей степени секси: обволакивает ноги, как испарина. Но после трех ночей, проведенных в них, Элиса уже привыкла. Весь ее костюм был тщательно продуманным маскарадом, имеющим целью привлечь к себе внимание приверженца Жертвоприношения. В любом случае, несмотря на странные ощущения от костюма и определенные неудобства, связанные с холодом и слишком тесной одеждой, ей нравилось разгуливать в таком виде. Кроме того, она находилась под действием наркотиков. Не то чтобы это было позарез необходимо, тем более не после трех одинаковых ночей, но ведь никогда не лишне принять одно из тех снадобий, которые слегка затуманивают мозгикак раз настолько, чтобы не заснуть. «Призаприм», «Диалдрен» любое сгодится. Наркота заставляла иногда замедлять шаг и расставлять ноги, чтобы не упасть, но в то же время расслабляла, что помогало не сломаться маске.
Потому что на самом-то деле Элиса нервничала. Трудно оставаться спокойной, имея дело с таким типом, как Наблюдатель, который бродит где-то поблизости.
Девушка задавалась вопросом: используют ли наркотики «профессионалы», такие как Диана Бланко? Да какого черта, конечно же должны использовать! Ведь есть и такие маски, когда необходимо быть слегка приторможенной, даже не слегка, а настолько, чтобы лошадь неслась вскачь сама по себе, без вмешательства всадника-сознания. И сама Элиса принимает наркоту вовсе не потому, что опыта не хватает, все наживки принимают, и совсем не для храбрости. Это просто работа такаястранная, но захватывающая.
Она снова принялась думать о Вере, рухнувшей в бездну страданий из-за идиотского решения шефов. И дала себе слово, что завтра поговорит с Падильей. Даже если ничего и не добьется, то хоть попробует выпытать, повлияла ли на это решение Диана, и если да «Да ладно, забудь об этом. Чего ты добьешься? Диана Бланко уже сошла со сцены, вышла на пенсию, а что касается Веры Думаешь, она снова получит работу, если ты докажешь ей, что Диана использовала свое влияние? Самое вероятноеПадилья вышвырнет заодно и тебя». Но эти мысли нашептывал ей ее злой демон. Она отогнала их от себя, еще раз встряхнув головой. Она слишком любит Веру, чтобы не попытаться восстановить справедливость.
Элиса чувствовала, что губы ее под слоем помады стали шершавыми, а лицомокрым от дождя. Она обеими руками вцепилась в длинный ремень сумки, в которой не было ничего ценного. Это всего лишь вещица из театрального реквизита, и единственным достоинством этой сумки был ремень: предполагалось, что вид голого, выступающего из топа ядерно-синего цвета плеча, да еще перечеркнутого ремнем, должен привлекать филиков Жертвоприношения. В теории.
Девушка прошла мимо заляпанных баковтаких же грязных, как и вся улица. Себя она ощущала примерно такой же: грязной, покрытой песком, словно капли дождя содержали песчинки. Конечно же, так могло быть, ведь Элиса шагала по тротуару вдоль громоздившихся сооруженийграндиозного и нескончаемого строящегося объекта, который должен был стать гигантским форумом в римском стиле. Это был один из самых амбициозных проектов в Мадриде. Горожане называли его Цирком, что, по мнению Элисы, было более чем уместно, поскольку речь шла именно о цирковом трюкефокусах с недвижимостью в исполнении частных фирм и мэрии. Многие сравнивали его со строительными работами, которые велись после того случая с бомбой 9-N пятнадцать лет назад: что-то грандиозное, что никогда не заканчивается.
А пока что не было ни театра, ни чего-либо даже отдаленно на него похожего, только уходящие вдаль дюны, огромный котлован в окружении арок в самом дальнем углу, а посрединескопище прожорливых сложнейших машин, замерших по случаю позднего времени. В те годы Цирк, его строительная площадка и окрестности, расположенные к югу от Мадрида, превратился в излюбленное место бродяг и настоящий заповедник диковинной ночной фауны. Наркодилеры, организованные и стихийные банды, а также ночные бабочки появлялись и исчезали в пятнах света от галогеновых фонарей и мерцавшей рекламы. Редкие автомобили, словно призраки, проносились по грязным дорогам, и только автобусы, казалось, жили здесь собственной жизнью: останавливались, изрыгали из своих утроб пеструю молодежь и двигались дальше, как огромные обувные коробки, расцвеченные огоньками. Под каменными аркадами зимними ночами пылали разведенные бродягами костры. Среди царившего здесь запустения не было никого, оказавшегося тут без цели что-нибудь раздобытьеду, наркотики или тело. Место это мало подходило для одинокой девушки, но в то же время входило в число отобранных психологами «охотничьих угодий». «Тебе достался Цирк, Элиса, объявил ей перфи Начо Пуэнтес в понедельник вечером, пока она в гримерке приводила себя в порядок. Но не беспокойся: местечко с низкой вероятностью». Что означало следующее: скорей ты умрешь, рассеченная пополам молнией в ясную ночь, чем встретишься там с Наблюдателем.
Элиса все это знала и принимала. Она была начинающей, а в «Хранителях» ходили слухи, что девчонок вроде нее используют исключительно в качестве стаффажа. «Ну и что? Так все начинали. В том числе и небожители вроде Дианы Бланко, Клаудии Кабильдо, Мигеля Ларедо и Ольги Кампос, разве нет?» И если ей нужно растрачивать себя три ночи в неделю в роли статистки, она пройдет через это. Ей еще достанутся великие роли, когда придет ее черед. Хуже всего то, что случилось с Верой, которую уже лишили будущего. «Бедняжка Вера Но пока что выброси ее из головы»
Хлоп-хлопее туфли на платформе в окружающей тишине замершей стройки производили звуки, подобные пистолетным выстрелам. Больше ничего не было слышно, только журчала вода, стекавшая в ливневки. Сейчас около двух ночи, и уже час с лишним Элиса не видела ни одной машины. Еще полчасаи она уйдет со сцены: достанет из сумки дождевик, наденет его и сядет в автобус, который отвезет ее обратно в Монклоа, где в машине на подземной парковке хранятся ее вещи. Она переоденется и снова станет Элисой Монастерио, которая возвращается в свою квартирку-прикрытие, где Вера, наверное, не спит и ждет ее, беспокоится за нее и в то же время завидует. И так до следующего раза. Итоги дебюта? Охрененный холод, пара встреч с пьяницами и хулиганамивот и все. Но девушка решила, что все не так уж плоховедь у нее прибавилось опыта.
Издалека какая-то тень двигалась ей навстречу. Присмотревшись, Элиса поняла, что людей двое. Похоже, мужчины, по всей видимости молодые, и столь же очевидно, что с тем же намерением не трогать ее, какое демонстрирует дождь по отношению к ее уже промокшей русой головке. Девушка покрепче вцепилась в сумку и без колебаний устремилась им навстречу. Страшно ей не было. Она была наживкой в разгар представленияв костюме, с должным образом подготовленным телом и сознанием. Настоящая наживка, даже если и новичок, но умеющая и защищаться, и нападать.
«А если один из нихНаблюдатель? И отлично: тогда именно ты его и обезвредишь».
На губах девушки появилась легкая улыбка, когда она вдруг подумала, что сказала бы мама, увидев дочурку в пурпурных штанах, оголявших задницу, шагающей мимо Цирка в полном одиночестве навстречу двум незнакомцам. «С ней наверняка случилась бы истерика», сказала про себя Элиса.
Но больше всего ненавидела она в своей матери не истерики, а мужчин, которых у той было никак не меньше, чем истерик. По крайней мере, именно так думала Элиса, которая жила с матерью до тринадцати лет, того возраста, когда девочка начала отвечать на неадекватное поведение матери собственными срывами. Когда с ней это случалось, Элиса съедала всю еду, которую мог вместить желудок, а потом выблевывала ее, непереваренную, в унитазв точности так, как поступали древние римляне во время оргий. В то время она была толстенькой и пустой девчонкойбез будущего, и не раз ей в голову приходила мысль свести счеты с жизнью. Единственное, что ее останавливало, это что матери ее, по всей видимости, было вообще плевать на то, что делает дочка, а той хотелось, чтобы маме было не плевать. Но, как думала Элиса, невероятно трудно было по-настоящему заинтересовать эту сеньору, проводившую время, как будто руководя работой двух бутиков роскошного дамского белья в Мадриде. Без сомнения, они были куском, который ей удалось урвать у отца Элисы, когда тот решил их оставить. Отец был большим семейным секретом: дочь знала, что он политик, что-то вроде депутата, но мать никогда о нем не упоминала, а если и отступала от этого принципа, то только чтобы оскорбить егов очередной истерике, сопровождаемой битьем зеркал, фарфора или того и другого сразу. Тем не менее в целом она не страдала оттого, что муж покинул ее, когда она была беременна Элисой, и больше не возвращался. Возможно, потому, что с тех пор денег у нее было вдоволь, как и мужчин, она могла получить любого, какого ни пожелает. Последний из тех, кого довелось увидеть Элисе, оказался чернокожим массажистом: именно ему под ноги она выблевала в тот день съеденный обед, после чего мать решила наконец отвести дочку на прием к психологу.