Ллиана была одной из тех, кто с наступлением утра ушел первым. Ее одежда намокла от дождя и прилипла к коже. Мокрые волосы спускались ей на плечи длиннющими блестящими прядямисловно какие-то черные змеи. Она теперь думала только об одномкак бы вернуться в свою хижину, побыть наедине с собой, попытаться понять то, что сейчас происходит вокруг. Всего этого она была лишена после возвращения с той памятной охоты и во всем этом она очень сильно нуждалась. Морврин тогда попытался с ней поговорить, однако она испытывала в то время потребность отнюдь не в разговоре с отцом и отнюдь не в упреках, которые он наверняка при таком разговоре стал бы ей высказывать.
Ллиана не виделась со своими товарищами с того самого момента, как они покинули хижину, сооруженную ими из веток, и ими занялисьподальше от глаз остальных эльфовзнахарки. А ей очень хотелось поговорить с ними с глазу на глаз о том, что им довелось пережить возле той поляны. Больше всего ей недоставало сейчас, конечно же, Лландона. Она могла отдаваться и другимона была даже обязана это делать, однако тосковала она только по его рукам, коже, близости между их телами. Физическая близостьэто своего рода язык, при использовании которого врать невозможно, и эльфы пользовались им не меньше, чем языком, состоящим из слов. Положить ладонь на чье-то лицо, погладить голую руку Это были самые обыденные поступки эльфов, укреплявшие единство клана. Поцеловаться, прижаться друг к другу, лизнуть лицо или ладонь означало проявить знаки привязанности и нежности. Отдаваясь Лландону, она чувствовала нечто гораздо более сильное, чем просто удовольствие: ее охватывало ощущение полноты, умиротворения, абсолютного расслабления. Именно в этом она сейчас и нуждалась. Ей хотелось забыть обо всемпусть даже всего лишь на миг. Ей не хотелось чувствовать, что ее осуждают, ей хотелось чувствовать, что ее хотят. Ей хотелось не защищаться, а наоборот, сдаться
Шагая под усилившимся дождем, гулко тарабанящим по верхним веткам и листьям деревьев, она вдруг заметила, что случайно набрела на подземное жилище старого Гвидиона. Когда эльфы образовали огромный круг, Динрис и его люди, поскольку подростка-послушника нельзя было оставлять без присмотра, расположились неподалеку от входа в это жилище, однако всеобщее оцепенение этой ночи и проливной дождь ослабили их внимание, а потому ни один из них не заметил, как Ллиана неторопливо подошла к жилищу и прошмыгнула в него.
Как только юная эльфийка оказалась за кожаной завесой, служившей дверью, она почувствовала, что ее кожа покрылась пупырышками. Запах лекарственных трав, которые Гвидион оставил тлеть у основания постели, на которой лежал подросток, и наличие здесь огнякаким бы маленьким он ни былуже сами по себе вызвали у нее чувство тревоги, а тут еще к ним еще и добавились ошеломляющее волнение, вызванное ее безрассудным поступком, и панический страх от того, что она оказалась один на один со странным существом, которого, похоже, боялась даже ее мать. Она уже было хотела повернуть назад, но тут вдруг заметила краем глаза, как возле стены, сплетенной из веток, зашевелился какой-то нечеткий силуэт. Силуэт этот находился совсем рядом с постелью из мха, на которой лежал человек. Сдержав крик ужаса и естественное стремление встать в оборонительную позу, она постаралась вести себя спокойно. Ее рука, однако, все же скользнула к рукоятке кинжала.
Кто здесь?
Темнота жилища ее ничуть не смущала, однако силуэт находился по другую сторону от красноватых тлеющих углей, один лишь вид которых вызывал у нее неприязнь. Ее ладонь по-прежнему сжимала рукоять кинжала, и она уже собиралась повторить свой вопрос, но тут силуэт вдруг откинул муаровый плащ, которым прикрывал лицо.
Это я, прошептал он.
Ллав? Что ты здесь делаешь?
Ученик Гвидиона презрительно фыркнул.
Ну и вопрос задает мне принцесса! сказал еле слышным голосом. Я вообще-то нахожусь в жилище у своего учителя, если ты вдруг об этом забыла А вот что ты здесь забыла?
Ллиану разозлил этот вопрос, но еще больше ее возмутил тон Ллава Ллева Гиффаребенка без имени, которого Гвидион как-то раз привел с другого конца леса и которого он с тех пор называл своим племянником. У Ллава имелись все основания находиться сейчас у изголовья постели пленника, но Ллиана, тем не менее, была уверена, что друид не в курсе, что его ученик находится здесь и что он разгневался бы, если бы об этом узнал. Она нашла подтверждение этому своему предположению, когда опустила глаза и встретилась взглядом с Махеоласом. Послушник не спал, и, когда Ллиана посмотрела по очереди на них обоих, по выражению их лиц ей показалось, что они вдвоем что-то замышляли и она им помешала.
Смотреть на него запрещено, сказала она.
Значит, тебе лучше отсюда уйти, разве не так?
Кто это?
Этот вопрос задал Махеолас: он, приподнявшись на одном локте, пытался разглядеть лицо Ллианы в тусклом свете тлеющих углей.
Он разговаривает на нашем языке! воскликнула Ллиана.
Это был не вопрос, но Ллав, тем не менее, на него ответил, заговорив еще более дерзким тоном.
Все разговаривают на одном и том же языке! Эльфы, люди, карлики и даже гномы, живущие в своих грязных норах. Так пожелали богикак захотели они и того, чтобы одни лишь эльфы знали древний языкязык магии, рун и деревьев. Фор тхам нитх леод свикан аефре метод сонд
С кем ты разговариваешь? спросил Махеолас сдавленным голосом (он сощурил глаза, но так и не смог ничего толком рассмотреть в темноте). Ты назвал ее принцессой?
Ллиане было хорошо видно пленника, и, разглядывая его, она пришла к выводу, что данное существо, из-за которого сейчас гудел весь лес, оказалось в общем и целом не таким уж и опасным. Припарки из листьев, удерживаемые оболочкой из глины, которые Гвидион в течение нескольких ночей накладывал на синяки и царапины Махеоласа, очень сильно поспособствовали заживанию, а окуривание дымом привело к окончательному выздоровлению.
От одеяния послушника у этого человека ничего не сохранилось, кроме его коротких штанов, и поэтому на нем сейчас была просторная муаровая туника. В такой одежде он очень был похож на них, эльфов. Его уши были маленькими, цвет лицакрасноватым (хотя с точки зрения людей послушник был необычайно бледным), а волосыочень коротко подстриженными, однако, судя по его внешности и манере говорить, народ, которому он принадлежал, был родственным народу эльфов. Гвидион всегда говорил, что люди являются одним из Племен богини Дану. Однако оказаться совсем рядом с одним из них было чем-то необычным. Все то, что старый друид рассказывал Ллиане и ее товарищам в течение уже многих лун, превращалось из рассказов в реальную действительность, и это было для Ллианы настолько интересно, что вызывало у нее блаженную улыбку.
Если люди и в самом деле существовали, то, значит, было правдой и все то, что рассказывали об их городах. Получалось, что за пределами леса и в самом деле имелся целый мирмир, населенный людьми, карликами, монстрами и прочими созданиями. Мир, о котором пели в своих сказаниях барды, мир жестокий и, несомненно, уродливый, но при этом неизвестный, новый, чарующий.
Нет, это не принцесса, резко ответил Ллав. Во всяком случае, не в том смысле, который ты вкладываешь в это слово. Здесь у нее нет никакой власти. И уж во всяком случае онане тот, кто может тебе помочь, если тебе в голову пришла такая мысль!
Нет! Мне такая мысль в голову не приходила! Но Онадочь короля?
Ядочь королевы Арианвен, заявила Ллиана резким тоном. И я, по крайней мере, обладаю достаточной властью над самой собой для того, чтобы слышать и понимать то, что вы говорите!
Прости меня
Махеолас приподнялся и вытянул шею по направлению к Ллиане в довольно комической манере. Гвидион как-то раз сказал, что люди не способны видеть в темноте. Это, вероятно, было правдой, если судить по тому, как этот человек таращил глаза, но так и не мог ее, Ллиану, рассмотреть, хотя она находилась всего лишь в трех или четырех шагах. Ллиана показала ему язык, сморщила нос, снова показала язык, а затем, вспомнив о том, что здесь находится еще и Ллав, перестала кривляться.
Ты знаешь, почему меня держат в этой норе почти в полной темноте? спросил подросток. Ллав, подросток произносил это имя не как «Ллав», а как «Лау», и Ллиана едва удержалась, чтобы не рассмеяться, говорит, меня держат здесь ради того, чтобы я выздоровел, но я ведь уже здоров Мне стало бы еще лучше, если бы я снова увидел дневной свет, но мне не позволяют уйти из этой тьмы
Это чтобы ты не убежал, пробурчал Ллав. Пока ты находишься в темноте, ты никуда не убежишь.
Лечить раненого можно только ночью при свете Луны-Матери, сказала Ллиана неуверенным тономтак, как будто она разговаривала сама с собой. Однако никто не должен быть лишен дневного света.
Она медленно попятилась, протянула руку и приподняла край завесы, закрывавшей вход. За ним показался светящийся тумансерый и тусклый, однако даже и его хватило для того, чтобы на время ослепить Махеоласа. Ллиана подождала, когда его глаза привыкнут к свету, а затем, когда он бесстыже уставился на нее, выдержала его взгляд.
Да ведь ты же одного возраста со мной! наконец прошептал он. Одного возраста со мной!
Эта новость его, похоже, очень обрадовала. Ллиана улыбнулась в ответ на его улыбку, а затем опустила приподнятый ею край завесы.
Вполне возможно, сказала она, пожимая плечами. Тебе сколькопятьдесят две зимы? Или пятьдесят пять?
Что?
Люди не живут так долго, усмехнулся Ллав. Тебе следовало бы послушать песни Ольвена о них! Вот емудесять или одиннадцать зим, не больше
По какой-то непонятной этим двум эльфам причине их безобидный вроде бы разговор произвел на подростка удручающее впечатление: ослепленный темнотой, Махеолас попятился к своей постели из мха с таким обескураженным видом, что Ллиана не знала, что и сказать. Затем она вспомнила о том своем порыве, который заставил ее зайти в жилище Гвидиона, и о тех многочисленных вопросах, которые недавно стали нарушать покой ее внутреннего мира.
Зачем ты пришел в лес? спросила она ласковым голосом.
Послушник ответил не сразу. Ему стало казаться, что он утонул, исчез, был затянут в темное небытие, лишенное какой-либо устойчивости и какой-либо определенности. Если возраст его собеседников и в самом деле был таким фантастическим, то тогда уже само время становилось чем-то нереальным.
Да и вообще все, пожалуй, стало невообразимым с того момента, как он и Неддиг отправились на поиски лесорубов. Каждое событие, каждое обстоятельство, каждое мгновение его теперешней жизни становилось абсурдным и смехотворнымкак будто его жизнью теперь управляла какая-то нелепая воля. Если это была воля Бога, в которого призывали верить монахи, то тогда Бог этот проявлял безграничную жестокость. Впрочем, во всех этих событиях все-таки должен быть какой-то смысл.
Эльфы истребили всех переселенцев, возглавляемых отцом Эдерном, и едва не убили его, Махеоласа, а затем другие эльфы его спасли и ухаживают за ним. Они поместили его в этой норе, не пуская к нему почти никого и не задавая ему никаких вопросов. Кто знает, сколько времени он провел здесь, вдали от солнечного света: несколько дней или несколько недель? А затем этот ученик, которого одни эльфы называли «безымянным», а другие«Ллавом», начал приходить к нему и часами молча пристально смотреть на неготак, как смотрят умалишенные. Он вызывал у Махеоласа страх, пока не стал приносить ему небольшие гостинцы: чернику, грибы, иногда цветы. При этом они друг с другом почти не разговаривалитак, обменивались двумя-тремя фразами. Ллав довольствовался тем, что разглядывал Махеоласа, причем иногда таким нарочито чувственным взглядом, что Махеолас снова начал его бояться, но уже совсем по другой причине.
Послушник поднял глаза и различил силуэт Ллианы. Черты ее лицакоторые он, правда, видел весьма нечеткопоказались ему нереально красивыми. Впрочем, все эльфийки отличались удивительной красотой. Как и Ллав, она пожирала его глазами, словно зачарованная, но при этом, по крайней мере, что-то говорила Если она и в самом деле была принцессой, то тогда, пожалуй, она так или иначе могла бы помочь ему сбежать.
Мне пришлось отправиться в лес вместе с монахом, наконец ответил Махеолас на заданный ему вопрос. Меня не спрашивали, хочу я это делать или нет.
Вместе с монахом?
Ты не знаешь, кто это такой?.. Это святой человек. Человек, который служит Богу. Отец Эдерн, мой наставник
У нас тоже есть свои наставники.
Ллав в знак подтверждения этих слов энергично закивал.
Ну так вот, мой наставник привел нас сюда, чтобы мы построили здесь деревню во имя Господа.
У нас говорят, что люди получили от богини Дану равнины, огромное море и его берега. Разве этого недостаточно?
Я не знаю, что и от кого получили люди, а в богинь сейчас верят только язычники, сказал послушник окрепшим голосом. Отец Эдерн избил бы тебя палкой, если бы услышал от тебя такие слова Вы пребываете в невежестве, но вы в этом не виноваты. Я помолюсь о вас
Ллиана сначала подумала, что он шутит, и из вежливости выдавила из себя улыбку. Ллав же пожал плечами и с огорченным видом покачал головой.
Ну вот, опять началось, процедил он сквозь зубы. Сейчас станет рассказывать нам о своем боге.
Не о моем Боге, а о единственном Богеотце, сыне и святом духе! загорячился Махеолас. О Боге, которому принадлежит все, что есть вокруг нас, в том числе и этот проклятый лес!..
Махеолас замолчал так же внезапно, как до этого начал говорить.
Вот почти и все, что я о нем знаю, продолжил он затем унылым тоном. Впрочем, а зачем нам вообще нужны боги, а?
Ллиана и Ллав одновременно закрыли лицо ладонямикак это было принято делать у эльфов, когда кто-то сильно повышал голос или богохульствовал.
Элиандский лес твоему богу не принадлежит, стала терпеливо объяснять Ллиана, когда снова стало тихо. Этот лес испокон веку был и является землей «высоких эльфов».
Ну да Знаешь, что у нас говорят? Есть только один Бог, есть только одна земля и есть только один народ!
Махеолас, вдруг развеселившись, насмешливо хмыкнул, а затем глубоко вздохнул.
Вы, конечно же, не поняли ни одного слова из того, что я вам говорил Это, впрочем, неудивительно. Вы никогда не покидали этот лес и не знаете о мире ничего. Каким бы ни был ваш возраст, я в любом случае взрослее вас!
Ллиана нахмурилась: ее уязвила слепая надменность этого подростка. Гвидион, как и во всех других случаях, был прав. Ей не следовало вступать с этим человеком в разговор Используя охотничьи жесты, она показала Ллаву, чтобы он вышел, и тот сразу же это сделалкак будто только и ждал от нее такого требования. Махеолас, естественно, ничего не увидел и не понял. Единственное, что он заметил, так это то, как отодвинулась и затем быстренько снова вернулась на свое место завеса, закрывающая вход.
Ты еще придешь!
Отчаяние, прозвучавшее в его голосе и сменившее в нем надменность, заставило Ллиану на мгновение засомневаться. Однако она уже слишком сильно рассердилась, чтобы продолжать этот разговор. Она пришла сюда, чтобы найти ответы на свои вопросы, а нашла здесь еще больше вопросов, сомнения и смятения. Когда она уже отодвигала завесу, чтобы выйти, Махеолас крикнул ей вслед:
Ты еще придешь!
Выйдя из жилища, Ллиана постаралась сделать так, чтобы охранявшие это жилище эльфы ее не заметили. Это потребовало от нее полной концентрации внимания. Лишь когда она уже незаметно отошла от жилища друида на довольно большое расстояние, до нее вдруг дошло, что последние слова подростка-человека были не вопросом, а утверждением, и это ей весьма не понравилось.
Это не понравилось бы ей еще больше, если бы она заметила, что Махеолас, произнося последние слова, улыбался.
Несмотря на то что Нуада получил серебряную руку, он ослаб и больше не мог оставаться королем Племен богини Дану. Большинство его подданных требовало, чтобы король уступил трон Бресубогатырю, покрывшему себя славой во время битвы и сумевшему выжить вопреки полученным им девяти ранам.
Очень многиеа среди них и сам Нуадапредпочли бы кого-нибудь другого, потому что, хотя им и была известна доблесть Бреса, они также знали, что его душа не была душой справедливого и доброго правителя. Главное же заключалось в том, что они боялись, как бы секрет рождения Бреса не подорвал когда-нибудь его власть. Однако они подчинились воле большинства.
Рождение великана Бреса было настоящим чудом. Красотой он был обязан матери, дочери Племен богини Дану, носившей имя Эриу, а огромной силойсвоему отцу Элате, сыну Дэлбаетха, принцу фоморов, вышедшему из моря. Эти двое виделись друг с другом лишь один раз, однако в результате их физической близости родился такой совершенный ребенок, что мать дала ему имя «Эохайд Брес», то есть «Эохайд Прекрасный». Через неделю после своего рождения он выглядел так, как будто ему уже две недели от роду, через месяцкак будто ему уже два месяца, и так далее, а потому в день начала битвы он был уже похож на двадцатилетнего.