Солнце перевалило за полдень, и степь дышала жарой, трещала мириадами кузнечиков, заливалась пением птиц. Где-то высоко над головой в ясном небе запел жаворонок. Соблазненный прохладой реки, Жуматай спустился к реке и, зачерпывая ладонями воду, попил, символически омыл лицо и, прищурив глаз, посмотрел на бултыхающегося как утка в воде следопыта.
- Эй! Жусуп (бедный)! Кончай воду мутить, вылезай! Байрам-ата ждет.
Но рыжебородый, его словно и не слышал, он только оскалился в ответ, и, прекратив мыться, поплыл против едва заметного течения вдоль берега. Туда, где росли белоснежные лилии. Вырвал несколько штук и уже с этим пучком вернулся на свой берег.
С неудовольствием взглянул на ветхий и грязный халат, он все-таки одел его на мокрое тело, а пучок лилий свернул и сунул в тощую суму после того, как вынул из неё кусок вареного мяса и выкинул его в реку. Касым насмешливо фыркнул:
- Совсем с головой не дружишь? Траву кушать собрался?
После этих слов он засмеялся, а вместе с ним засмеялся и Жуматай. Странный это следопыт, сразу видно, что в проклятой земле побывал. Оттуда обычно не возвращаются, а если и возвращаются то пустыми совсем, потерявшими дар Тенгри "сагыш", ни слова сказать не могут, а рот не закрывают. Так у них слюни и текут целыми днями. Глазами смотрят, а не видят ничего, ногами ходят, не зная куда. Говорят, они побывали во владениях Эрлика, и там духи умерших - камы, лишают их разума. Обижать таких людей грех, их уже боги обидели. И если потерянному повезет и его найдут люди, то обязательно такого приютят. Правда, не долго, до смены лун. Дольше проклятые не живут. Шаманы говорят, что это Эрлик приходит за беглецами. А Газарчи видимо, не всего себя потерял. И хоть про себя ничего не помнит, и говорит редко, молчун, но степь любит, помнит её всей душой, знает как родную мать. Хоть чем-то полезен, может быть, и то хорошо, лишний рот никому не нужен.
Газарчи, одевшись, вскочил на лошадь, пасшуюся неподалеку, и собрался в обратный путь. Он уже точно знал, что часть пастухов, охранявших табун, убили своих подельников, сымитировали нападение Аблая и свою смерть, а табун угнали продать, и угнали далеко.
***
Поистине, одна глупость порождает другую, и так цепочкой. И чтобы вырваться из порочного круга, нужно сесть под каким-нибудь фикусом, и прикинутся Буддой. Хотя, Будда уже давно ушел в нирвану, мир его праху. А я вместо того, чтобы приобщаться к учению, сидеть и ничего не делать, украл коней и теперь решал дилемму, отпустить их глупо, а продать некому. Ведь ближайшее стойбище, скорее всего, окажется их вотчиной, где коней опознают. И тогда меня там попытаются убить. Хотя вероятность того, что меня везде попытаются убить стремится к стопроцентной. Добрые люди кочевники, но чужеземец - это лишняя лошадь ( теперь три лошади), кое-какие вещи с трупа, которые могут пригодиться, и наконец, сам чужеземец, которого можно продать в рабство в Бухаре или Коканде. Но ради одного раба тащиться в такую даль никто не будет, так, что и стараться взять меня живым тоже не будут. Если я конечно не выйду к ним голым и с поднятыми руками, и то меня сначала пристрелят, на всякий случай, а потом поинтересуются, а не болен ли я чем? Зачем голым по степи бегаю?
И действительно зачем? Пускаться одному в дикие степи равносильно самоубийству. Но так уж сложилось. Назрела одна проблема. Вернее ряд проблем обрушилось на нас снежным комом, лавиной. И боюсь, мы выберемся из-под лавины не все, если вообще выберемся. Описывать суть проблемы сложно, но если упрощенно - некие не очень дружественные гуманоиды своими не гуманными экспериментами повредили пространственно временной континуум. Между реальностями образовалось нечто в виде черной дыры, и в результате этого возникло ряд проблем, решать которые нужно было немедленно и сразу в нескольких мирах. Кх-м... Пришлось оставить "докторшу" одну, она заверила меня, что присмотрит: И тот, кому положено найдет то, что положено. Не знаю, что она нашла в этом мачо ? Мускулистый весь такой, прыгает как заправская обезьяна по развалинам города. Там, конечно не сахар, но ситуация вполне просчитываемая, справится моя девочка, подтолкнет незаметно, как умеет. Немезидушка моя. А вот в месте прокола я оставил справляться с проблемой Афганца. Он конечно неофит, дури в нем, как во мне по молодости, но в целом мыслит правильно. Дисциплинирован, исполнителен, бывший офицер, понюхавший пороху. Разберется он с гуманоидами, по крайней мере, мне очень в это хотелось верить. Так же как хотелось верить в то, что Дервиш еще жив. Он отправился в степь месяц назад и пропал. Сукин сын! Ни слуху, ни духу. А ведь основной выброс был где-то здесь. И хоть в голове не укладывалось, как может среди степняков выжить этот рыжеволосый голубоглазый русак. Но он сказал, улыбаясь, что его примут за своего, он все разузнает, справится, и я поверил. Просто потому, что это Дервиш. Уж и не знаю, магией ли он, какой владеет? Силой ли убеждения? Но когда он говорил, что сделает это, то всегда делал. Поспорили мы с ним как-то, до хрипоты, до пены у рта, что не сможет он, и я проспорил. Дервиш стал библиотекарем при Иване Грозном, и мне пришлось отдать ему дневник Джузеппе Бальзаме. А он потом надо мной издевался. Да не Иван Грозный, а Костя ...Сидел потом и хихикал, читая рецепты вечной молодости, которые я по пьянке надиктовал доверчивому итальянцу. Кто же знал, что он не только поверит, а и пустится во все тяжкие. Это я конечно лукавлю, знал кем он будет, не без этого. Просто дневник пришлось из реальности изъять. Помимо вздорных рецептов, в дневнике было точное описание событий, которые произойдут в ближайшие 20 лет, чем Джузеппе и воспользовался, пугая встречных и поперечных своими предсказаниями, и нажив на этом некоторые деньги.
Ага! Вот, кажется и юрты на горизонте появились? Надо заехать. Черт! Как сейчас ситуацию разруливать? И где искать Дервиша? Детектор мой скончался, или маячок сломался? Но Дервиш не пеленгуется. Остается только заезжать во все поселения и допрашивать всех и каждого, не видел ли кто рыжебородого чужеземца?
***
Назад в стойбище Газарчи мчался во весь опор, что сопровождающие еле поспевали.
Выслуживается, думал Жуматай, зло пиная коня пятками по ребрам, а таким неземным казался, глазами словно одно небо видел, и с Тенгри говорил. Безумец! И зачем я так коня гоню? Ладно, если бы следопыт сбежать хотел, так нет, он в стойбище скачет. Пусть скачет, мне конь дороже, загоню - прирезать придется. Рассудив так, Жуматай придержал коня, глядя на него, отстал от следопыта и Касым. И вскоре они уже трусили на лошадях недалеко друг от друга, а следопыт скрылся от них в облаке пыли....
Газарчи только это и было нужно. Примчавшись в стойбище к белой юрте Байрама, он заходить не спешил. А постоял в нерешительности, и, переводя дух, чуть в сторонке от входа, наблюдал, как женщины около юрты отжимают простоквашу и выкладывают на старую выделанную шкуру белые колобки творога. Высохнув, колобки превратятся в сыр "курт", мало уступающий по твердости старому прянику. Курт был ужасно кислый, но для аромата и вкуса его добавляли в сурпу. " Я оказывается, знаю, что такое пряник?" - отвлеченно подумал следопыт, все внимание которого было приковано к девчушке в темно-синей бархатной безрукавке каркеспе. Хороша! Хороша была старшая дочь Байрама, но старовата...16 лет ей исполнилось в этом году, а замуж не спешила. Уж сколько ей Байрам выгодных женихов предлагал, и сами иные приезжали желая породнится с уважаемым Байрам-атой. Но всех отбрила строптивая Сауле. Тот глуп, этот уродлив, другой стар, четвертый жирен. И такая острая на язык, что у женихов всякое желание взять себе такую змею в дом пропадало. Говорили, что сам Байрам свою дочь побаивается. Вот и следопыт стоял в нерешительности, и пристально смотрел на Сауле, пока она не почувствовала его взгляд и не подняла глаза. Тогда Газарчи вынул из котомки белые лилии, сорванные им в реке, и аккуратно положил перед собой на землю. Девушки, работающие вместе с Сауле, этот его поступок заметили:
- Глянь, Сауле! Да он к тебе никак сватается?!
- Травой, как лошадку тебя подманить хочет!
И девушки прыснули от смеха заливаясь, словно скворцы весной, а Сауле лишь слегка улыбнулась. На шум вышел из юрты Байрам и, увидев следопыта, рассердился:
- Э? Тебя за смертью посылать? Посмотрел? А зачем не заходишь? Почему молчишь?
Газарчи двинулся на встречу уважаемому, боясь повернуть голову в сторону девушек, ему почему-то страшно было увидеть, как Сауле смеется вместе с сестрами и презрительно смотрит на него. А она не смеялась, а тоже отвернулась, словно ничего не произошло.
Но Газарчи этого уже не видел. Он покраснел, и, не поворачивая головы в сторону девушек, быстрыми шагами устремился к Байраму. С Байрамом ему пришлось говорить долго. Тщательно выбирая слова, чтобы наиболее точно описать, что он увидел.
- Значит, говоришь, ножом пырнули, а потом стрелы воткнули? Да-а-а..., - покачал Байрам головой, - И следов приходящих со стороны ты не увидел? - сощурился Байрам, в раздумье, поглаживая рукой длинную козлиную бородку, - Это точно?
Следопыт кивнул, мол, даже если бы они угнали табун в ту же сторону, с которой пришли, он бы заметил. И потом стеганный дырявый халат, брошенный чуть дальше от пути следования табуна, рядом с рекой, заставляющий предположить, что убитого утопили. Но почему не утопили вместе с халатом? А положили на виду? И потом... на халате кровь и дырка от ножа или сабли. Но кровь попала на халат снаружи, а не когда он был на теле...
- И что? - не понял Байрам.
- А вот что, - спокойно сказал Газарчи вынул из-за пазухи пышак (Байрам инстинктивно отшатнулся), и ткнул им себя в левую руку. Пробив халат, нож вошел в руку. Затем следопыт скинул с плеча рукав и вывернул. Кровь, брызнувшую из раны, ватный халат обильно впитал в себя.
- Видишь? Пятно внутри больше чем снаружи? А на том шопане наоборот. Как будто его порезали, а потом налили сверху крови. Я даже не уверен, что это человеческая кровь. Конечно, если бы это был халат с одной подкладкой - тадагай шопан, а не толстый ватный, то кровь разошлась бы одинаково, что внутри, что снаружи..., - бормотал следопыт, но Байрам его уже не слышал.
- Ай, молодца! - Байрам хлопнул тяжелой пухлой ладонью Газарчи по плечу - Верно говоришь! Обмануть захотели старого Байрама! Со славным Аблаем поссорить?! Куаныш! Возьми нукеров и приведи мне жен этих ублюдков!
- Кого? - сонно отозвался Куаныш, стоящий в пяти шагах за хозяйской спиной. Куаныш постоянно маячил около хозяйской юрты и являлся по первому зову. Хоть он был и недалекий, но крайне исполнительный.
- Жен пастухов, которые пропали баран! - гневно рявкнул Байрам, оборачиваясь. И Куаныш сразу скрылся из виду.
- А ты молодец, следопыт! Молодец! Иди к женщинам, пусть тебя покормят - проговорил Байрам, и, потеряв к Газарчи всяческий интерес, откинул полог юрты.
***
Семь или восемь юрт, не много. Около юрт только женщины и дети, которые первыми заметили мое приближение и показывали остальным на меня пальцем. Впрочем, особого оживления я не заметил. Ну, одинокий всадник, ну, чужак. У меня что? Табличка на груди? Чужой? Вроде и одет неброско, как все. И лицом не белый однозначно. Весь в пыли и загаре от жаркого солнца, даже бритая наголо голова не блестит, все пылью покрыто. Однако, увидев издалека, меня сразу записали в чужеземцы. Что ж, будем пробиваться моим излюбленным методом - на авось.
- Саламатсызба! - выкрикнул я, когда до стоящих около ближайшей юрты людей оставалось метров двадцать.
- Салама..., - невнятно и недружественно отозвались встречающие.
- Ертай здесь? У меня к нему дело...
- Какой Ертай? - вопросил старый дед, и сразу мне не понравился. И дело было не в том, что смотрел он с откровенной подковыркой, и даже не потому, что напоминал мне одного старого зануду, царствие ему небесное. А... И предчувствия мои тут же оправдались.
- Ертай сын Серика, внук Амантая, правнук Расима, праправнук Тулегена, Пра-праправнук Ериже, пра-пра-пра-пра....
Пра, твою дивизию! Я тихо про себя матерился, пока дед перечислял 7 колен предков неведомого мне Ертая. Ёшкин кот! Как сложно найти порой человека, если тысячу человек зовут одинаковыми именами, а до изобретения фамилии еще лет 800! Турки только в 20 веком фамилиями обзавелись, а до этого там жили 4 миллиона с именем Мустафа, остальные 3 миллиона Серики. И чтобы не перепутать, нужно было знать как минимум семь поколений своих предков. Кто от кого произошел. "Раваим родил Савоафа, Савоаф родил Еноха и братьев его". В общем, сплошным почкованием мужики размножались, или делились как амебы.
Пока я это думал, шал (старый) успел перечислить половину предков второго Ертая, и тут я его оборвал:
- Да именно этот Ертай, он здесь?
- Здесь, - кивнул дед.
- Ертай! С тебя суюнши за добрую весть! - крикнул я в редкую толпу, - Аманжол прислал тебе в подарок этих двух коней!
- Айна лайна! - воскликнули некоторые впечатлительные женщины, и лица присутствующих явно потеплели. Но больше всех обрадовался некий мальчишка лет 12, который буквально прыгал от радости выше головы.
- Мама! Мама! Мне коней подарили!
И в этот момент я почувствовал, что попал... Собственно, идея подарить трофейных коней, седла с которых я заблаговременно срезал, посетила мою голову, когда я подъезжал к аулу. Идея мне понравилась, и я тут же нашел несколько причин, как использовать её с пользой. Во-первых, заручится расположением жителей, во-вторых, расспросить хорошенько: не слышал ли кто о рыжебородом урусе? В третьих, просто переночевать и поесть что-нибудь горячего. И тут выясняется, что коней я дарю какому-то мальчишке. Ну, что болван? - проговорил я себе - Тебе еще повезло, что Ертай тут какой-никакой, а оказался, и подарку от несуществующего Аманжола обрадовался. Я бы на его месте тоже обрадовался. Дареным коням в ж*** не смотрят. Стар я все-таки для таких импровизаций. Ведь не мальчишка, как заяц по временам и весям скакать. Практически всегда готовился, в дневник все произошедшее записывал, и сам себе из прошлого оставлял, чтобы оказавшись в этом прошлом быть готовым к любому повороту событий. А тут значит, такая вот внеплановая командировка получилась. И где тут дневник в степи оставишь? А? Сегодня это холмик, тут речка, а там дерево. А что было в этой степи лет 300 назад? Если холмик этот еще ветром не намело, и дерево не выросло, а река русло изменила? Да, уж...
Пока я размышлял, ситуация сама собой устаканилась. Вернее укисюшалась. Меня, как дорогого гостя, мамаша Ертая, буквально вцепившись за руку, притащила в своё жилище и налила полную кисюшку кумыса. В белом густом кумысе плавали какие-то черные крапинки. И я, стараясь думать, что это всего лишь кусочки почерневшего жира (кумыс сбивается в большом кожаном бурдюке, и жир быстро окисляется и чернеет), а не насекомые, залетевшие на запах, практически залпом выпил. И надо сказать, напряжение меня отпустило. Кумыс утолил жажду и расслабил тело. При этом голова оставалась светлой и мысли ясными. Не дожидаясь пока я попрошу добавки, хозяйка мне тут плеснула еще. Хм. Такими темпами я тут и заночую. Только бы отец Ертая пораньше из степи вернулся, пока я спать не лег, а то мне сцены ревности и эксцессы не нужны. Хотя кто его знает, как еще может обернуться. Сейчас Батагоз (так звали мать Ертая) принимает меня как посланца Аманжола и вероятнее всего думает, что это родственник мужа. А если у мужа нет в родне никакого Аманжола? И что я тогда буду делать аферист несчастный?
- Выпейте пока чаю дорогой гость, - с улыбкой сказала Батагоз, - Сейчас Ертай барашка зарежет, бешпармак кушать будем.
На улице жалобно заорал барашек, которого 12 летний Ертай уговаривал стать бешпармаком.
***
Наскоро поев у глиняной печи, сложенной прямо у юрты, следопыт сбежал к реке, протекающей неподалеку от стоянки кипчаков. Там он просто сидел и смотрел на быстро текущую мутную зеленую воду. Но крики истязаемых жен беглых пастухов долетали и до сюда. Одна из женщин вместе с детьми успела убежать к родственникам, но нукеры Байрама отправились за ней в погоню. И без сомнений они её найдут. Куда она еще могла сбежать, как не к родителям? Ничто неизменно в этом мире - предательство, боль. Газарчи вздрагивал от криков, словно это его мучили и пытали. А ведь отчасти это было так. Это он виноват, что сейчас бьют женщин. Если бы не сказал, то никто бы их пальцем не тронул, наоборот... Но если бы следопыт сказал, что это работа барымтачи Аблая, то началась бы резня, и в этой войне пострадало бы гораздо больше народа. И плакали вдовы по убитым мужьям, и пухли бы с голоду сироты. Но как не успокаивал себя этими мыслями Газарчи, все равно ему было плохо на душе. Очень плохо. Все внутри переворачивалось, протестуя против насилия. Бог мой! Что же это делается?