Он снял мокасины и, радуясь, что можно дать отдых ногам, прошёл по прохладным половицам в по-утреннему сумрачную комнату с непривычной для него старой мебелью: узкие лакированные шкафы, такой же узкий сервант с горками фарфоровой посуды за стеклом, небольшие, жёсткие на вид кресла.
Чего застыл? Садись! Хозяин слегка подтолкнул его ребром подноса. Вот сюда, к столу. Что, мебель понравилась? От бабушки досталась, антиквариат, сто лет в обед, сейчас из ДСП уже ничего не делают. Держи кофе и пирог. И рассказывай. Звать-то тебя как?
Он растерянно замер, не зная, что ответить, и вдруг ему послышался хрипловатый голос отца. Он выпрямился и твёрдо сказал:
Лёшка. Не Алексей, а Лёшка.
Хорошо, тогда я Мишка. Будем знакомы! Парень шутливо стукнул в его кружку своей.
Что Жаклин? Просила что-то передать?
Нет, она сказала, вы можете мне помочь Лёшка пытался найти нужные слова.
Ты когда её видел?
Вчера, мельком, а говорил в прошлое воскресенье.
Как она? Мишка спросил напряжённым голосом.
Хорошо Лёшка запнулся, ведь о Жаклин не знал почти ничего. Я не буду врать, я мало с ней общался, но она Наверное, её можно назвать моим другом.
Мишка внимательно посмотрел на него, кивнул, видимо, заметив что-то особое в лице Лёшки:
Говори. Если она послала тебя ко мне, значит, дело очень серьёзное.
Лёшка вздохнул, прикрыл глаза и стал рассказывать. Всё. И то, о чём не говорил тогда Жаклин о детях-уродах в подвальной лаборатории, о разговорах с отцом, о непонятной ему самому неприязни к Лене в те детские дни, и о смазливой медсестре, слова которой подтолкнули его к поискам сведений о своём прототипе. И о жизни в «Баялиге», об упрямом нежелании хоть что-то читать, чему-то учиться, узнавать новое: люди-то живут и без знаний, книг, им достаточно того, что есть в торговом центре, значит, быть умнее плохо, глупо, неприлично. О последней неделе, когда всё сложилось в цельную картину. И о бегстве в ночь, неожиданном для него самого, но вроде бы хорошо спланированном. И самое главное о жгущем чувстве вины перед отцом и Леной, от которого не избавиться, которое, как и одиночество, стало его спутником и наяву, и во сне. Мишка молчал, Лёшка сквозь опущенные ресницы видел, что тот внимательно следит за его лицом. Но в этот раз он не контролировал свою мимику хватит с него притворства!
Лёшка замолчал, но хозяин квартиры сидел, всё так же молча рассматривая его лицо. Потом вздохнул и разжал кулаки:
Ты не врёшь. Не думал, что когда-нибудь увижу молодого параллельщика, им всем уже за восемьдесят. Но такой взгляд только у них. Досталось тебе Он снова ненадолго замолчал, потом встал: Я согрею тебе поесть. Хочешь, идём на кухню, хочешь, оставайся здесь.
Лёшка пошёл за ним. Небольшая, квадратов восемь, кухня, оставшийся от когда-то стоявшей здесь угольной плиты выступ дымохода, старинная, опять же из ДСП, мебель и залитая убежавшим кофе газовая плита тоже почти антиквариат в мире победившего электричества и готовых блюд. В раковине стояла начищенная до золотого блеска медная джезва.
Садись сюда. Мишка резким, отрывистым движением указал на стул в углу. И мне не помешаешь, и снаружи тебя никто не увидит. Суп будешь? Гречневый, с шампиньонами.
Я всё ем. Лёшка пожал плечами.
Оно и понятно, капризничать тебе никто не давал, усмехнулся хозяин. Пока греется, буду говорить. Я тебя не перебивал, так что и ты пока молчи, потом спрашивать да возражать будешь. Отец твой преступление совершил. Сиди! Не в том преступление, что тебя оттуда вытащить смог, а в том, что с этими экспериментами связался. Судить его не могу. Был бы он жив, ему бы официально обвинение предъявили. Только суды разные есть. Он неправ, но Параллельщики они другие. Не все выдерживали. Ты же сам знаешь, что такое одиночество. Это не только твоя беда, так у всех параллельщиков. Тебе это с генами передалось, ты же клон. Плюс ещё эта запись информации в мозг. Отец твой хотел от этого одиночества спастись, а когда семью потерял Не могу его судить. Да и расплатился он за всё, и тебя смог человеком воспитать. Больше его за Лену виню знал, во что девчонку впутывает. Ладно. Держи суп, а я тут приберу пока. Сейчас вот что решать надо. Первое: куда тебя прятать и как. Кэт эта тебя под землёй найдёт, а если с хозяевами центра стакнётся Значит, прятать тебя нужно далеко. Но и запирать в четырёх стенах нельзя ты за эти годы на несколько жизней вперёд в тюрьме насиделся, вернее, в пыточной. Да и учиться тебе нужно, ты парень умный. Второе: нужно узнать, жива ли Лена.
Лёшка впервые за свою жизнь покраснел от стыда. Он на самом деле не думал, что стало с девушкой, хватило того, что узнал о смерти отца.
Не сообразил, да? Мишка, вымыв плиту, сел к столу. Не переживай, бывает. Запомни на будущее, а себя сейчас не кори. Третье: надо остановить все эти эксперименты, продажу людей. Что смотришь? Ну да, людей; они же не куклы, они чувствуют, думают, страдают. Не привык, чтобы их сразу людьми считали? Привыкай! Мир не центр и не притон Кэт, мир намного больше, и хороших, умных людей в нём больше, чем плохих. Плохие, к сожалению, заметнее, и власти у них часто больше это да. Но и мы не лыком шиты. Держи добавку. Оголодал совсем?
Нет, но такой вкусноты не ел никогда. Лёшка на самом деле поражался вкусу вроде бы простого супа.
Так он же домашний, мать готовила. Ладно, пошли дальше. Значит, у нас три задачи: спрятать тебя, узнать о Лене и закрыть центр, вытащив из него всех детей и твоих клонов, так? Мишка поставил перед гостем стакан с чаем. А ты совсем пацан.
Нет, мне уже двадцать пять психологически.
Ты как считаешь? Год за десять? Нет, тут другая математика. Судя по тому, что ты рассказал, у тебя вообще нельзя определить психологический возраст. Кое в чём ты любому фору дашь, да беда в том, что знать это нормальным людям незачем. А в обычных человеческих делах, отношениях ты ребёнок совсем. Где тебе было опыта набраться? Поел? Пошли в зал, думать будем. Хотя нет, думать я буду, а ты спать ложись. Не бойся, не сдам я тебя, и что бы ни придумал всё сначала тебе скажу, ты решать будешь.
Мишка проводил его в другую комнату, небольшую, с узким окном в толстенной стене и каким-то разлапистым цветком на подоконнике.
Вот. Одежду другую дать? В твоей спать неудобно, да и приметная она слишком.
Лёшка растерянно кивнул и вскоре получил на руки старый спортивный костюм.
Если умыться надо, вот там ванная и туалет, указал в коридор Мишка. Я пока постель разберу.
Когда Лёшка, вымывшись и переодевшись в тесноватый для него костюм, вернулся в комнату, кровать была уже перестелена. Мишка, взглянув на него, улыбнулся:
Хорош, на самом деле хорош. И стойкий: гнёшься, но не ломаешься. Когда разогнёшься, им мало не покажется. О чём думал, когда ко мне ехал?
Вопрос был задан слегка шутливым тоном, но с искренним интересом и участием, и Лёшка рассказал, ничего не скрывая и не стесняясь. Он вообще плохо понимал, чего нужно стесняться, а чего нет. Мишка довольно кивнул:
Ты молодец! Сам додумался до того, чему других и за сто лет не выучить. Ложись и спи. Не помешаю, если я здесь работать буду? Не хочу, чтобы ты думал, что я куда-то ушёл.
Лёшка пожал плечами: спать хотелось жутко, и было всё равно, сидит кто-то в комнате или нет. С Мишкой даже спокойнее.
>*<
Просыпайся, третий час уже, ночью не уснёшь. Лёшку осторожно потрясли за плечо. Он открыл глаза и непонимающе огляделся, потом вспомнил всё произошедшее и облегчённо вздохнул: он пока в безопасности. Мишка сидел на краешке кровати и улыбался ему:
Проснулся? Пойдём обедать. Ты у меня весь суп слопал, так что на обед картошка с колбасой.
По квартире на самом деле плыли запахи жареных картошки, лука и колбасы.
Лёшка медленно встал, разминая ноющие мышцы; ему казалось, что за ночь он находился больше, чем за весь прошлый год, к тому же не по ровной беговой дорожке, а по холмистому городу, что ещё больше вымотало непривычное, хотя вроде бы и постоянно тренировавшееся в спортзале тело. Так же ныло и где-то внутри, но не от физической усталости, а от пришедшего во сне понимания: он не знает, как себя вести, как говорить и как понимать людей. Как привычное только к спортзалу тело не знает, что такое ходьба по улицам, так и разум, вроде бы хорошо изучивший мир по фильмам, информации в сети, общению сначала с отцом, Леной и сотрудниками центра, а потом с Кэт и завсегдатаями «Баялига», спотыкался на каждом слове, жесте, выражении эмоций. Это вызывало ощущение отстранённости, инакости, хотелось привычно спрятаться за маской равнодушного «болванчика»-охранника. Но закрываться нельзя, как нельзя всю жизнь провести в стерильных бездушных условиях центра научного или торгового, не имеет значения, потому что и там, и там главной была выгода, а не человеческая жизнь.
Всё это осознавалось Лёшкой не словами, мыслями, а ощущалось тёмной тяжёлой растерянностью и прорывалось в странно-неуклюжих движениях и мимике. А ведь ещё неделю назад он гордился своим тренированным телом и умением контролировать выражение лица. Всё оказалось миражом, обманом, ничего общего не имеющим с настоящей человеческой жизнью.
Пойдём. Мишка шутливо пихнул его в бок. Странно это. Он взрослый, а ведёт себя совсем не так, как те люди, которых привык видеть Лёшка: не серьёзно-скучный, не развязный и не инфантильный, а одновременно собранный и дружески-озорной.
Поедим, тогда говорить будем. Мишка поставил перед ним большую тарелку с картошкой и колбасой, придвинул миску со свежим помидорным салатом. Ешь, домашние. Не знаем уже, куда девать, урожай в этом году небывалый.
Салат тоже оказался невероятно вкусным, наверное, потому, что до этого Лёшка никогда не ел домашних овощей, только магазинные, долгого хранения глянцевые, без вкуса и запаха. А эти пахли солнцем, свежестью, сладко-кислым соком, да ещё и зеленью и чесноком, которого все знакомые Лёшке женщины терпеть не могли. Нет, Лена, кажется, его ела, и Жаклин любила, но они не в счёт.
Поел? А теперь поговорим. Мишка опёрся локтями о стол. Спрятать тебя в этом городе нереально, значит, придётся переехать. Защитить тебя могут милиция и контора
Контора! Лёшка сказал это сразу, потому что за последние дни поверил в неё как в единственную надёжную точку во всём безумном мире. И в неё верил отец.
Спасибо за доверие. Мишка качнул головой в шутливом поклоне. Значит, этот вопрос отчасти решён. Второй вопрос: как быть с Леной? Ты что-нибудь о её прошлом знаешь? О родных, друзьях?
У неё бабушка в Дебрянске. Лёшка вспомнил улыбку девушки, когда она говорила о бабушке. Ей Ленину зарплату перечисляли, кажется.
Тогда можно выяснить, что бабушка о Лене знает и получает ли деньги. С третьим вопросом хуже всего. У нас, насколько знаю, центр никогда ни в чём не подозревался. Нет зацепок.
Отец говорил, что архив в фотографии Жени. Лёшка снова вспомнил ночь первого бегства, в груди зажгло.
Посиди. Мишка на мгновенье сжал его плечо, потом отошёл к окну.
Всё нормально. Лёшка вздохнул. Где эта фотография, я не знаю, знаю только, что Женя его жена.
Тогда она может быть только в одном месте, Мишка обернулся, на кладбище.
Что? Лёшка ничего не понимал, ведь никогда не видел могил.
Фотография на памятнике. Главное, чтобы люди из центра нас не опередили. Ну что, звонить в контору? Предупреждаю: если согласишься, тебе придётся пройти полное обследование. Моей веры в тебя недостаточно, да и доказательства против центра
Звони! Лёшка резко встал. Я всё решил, когда шёл к тебе.
>*<
За закрытой дверью шёл разговор. О нём, о Лёшке. Не секретный, обычный деловой. Все говорившие отлично знали, что он их слышит, и говорили и для него тоже. Просто так было удобнее, что парень в нём не участвует, потому что разговаривали специалисты, обсуждая результаты его обследования. Если он будет в комнате, им придётся прерываться, объяснять ему непонятные моменты, и разговор станет слишком сложным и долгим, а если Лёшка сидит в соседней комнате, то и тайн нет, и отвлекаться на него не нужно.
Он откинулся головой на высокую жестковатую спинку старого дивана, прикрыл глаза. Он живёт здесь, в конторе уже вторую неделю, ни на минуту не оставаясь один, снова в четырёх стенах, но, как это ни удивительно, впервые чувствует себя по-настоящему свободным. С его мнением считаются, ему всё объясняют, и скажи он хоть один раз «нет», обследований бы не было. И это требует от него ответственности, обдуманного выбора, уважения к тем, кто уважает его. Лёшка ни разу не сказал «нет». Именно потому, что мог.
В тот день Мишка при нём позвонил по древнему телефону с кнопками (невероятное в конце двадцать первого века дело) и с крохотным экранчиком, на котором высвечивались одни лишь цифры. Говорил он недолго, только сказал, что дело срочное, сложное, может повлиять на ситуацию если не в мире, то в стране. Нужно выслушать и спрятать человека. Да, этот человек у него, он, Михаил, будет сопровождающим. Хорошо, они подождут.
Ну вот и всё. Мишка отключил телефон. Часа через два будут. Пойду вещи собирать.
Зачем? Лёшка не понял, снова пришёл страх, что его будут контролировать, руководить им.
Боюсь оставить тебя одного. Мишка сказал это очень серьёзно и ласково. Тебе защита нужна. И от себя самого тоже, может, даже больше, чем от других.
Лёшка, не очень понимая, всё-таки кивнул, соглашаясь скорее с тоном, чем со словами. И заметил на шкафу фотографию: несколько смеющихся подростков на фоне летнего, заросшего старыми деревьями двора. Этот двор, ещё больше заросший, Лёшка видел утром, когда шёл сюда. Мишка проследил его взгляд, взял фотографию в руки.
Моя компания. Как говорится, ребята с нашего двора. Фотке уже больше двадцати лет. Вот это Жаклин, а это я.
На фотографии смеялась худая девчонка-подросток, обнимающая за плечи мальчишку на несколько лет моложе себя. Мишка ласково улыбнулся, и Лёшка, не знавший тонкостей человеческого общения, с любопытством спросил:
Ты её любишь?
Да. Мишка ответил очень серьёзным и ласковым голосом. Она мой лучший друг.
Друг? Лёшка не понимал.
Друг. Мишка поставил фотографию на место, взглянул на парня. Любовь бывает разная. И дружба тоже любовь, очень сильная, за неё тоже отдают жизнь. А то, чему учили тебя эти продажные шлюхи, противоположно любви.
Они не продажные, это я вырвалось у Лёшки.
Не-е-ет. Мишка говорил с ласковой грустью и в то же время зло, презрительно. Жизнь очень сложна, и проститутки подчас честнее и целомудреннее «образцов морали». А это продажные шлюхи! Они продаются не для того, чтобы выжить, не для того, чтобы кому-то помочь, а за толстый слой чёрной икры на бутерброде, за новую побрякушку, за модные шмотки. И покупают других. Продают и покупают себя и весь мир. Именно они шлюхи! А ты ты ничего не знал и не понимал. Они продавали тебя, но ты ты не продавался. Но теперь, зная, что к чему, ты должен будешь сам делать выбор. То, чему учили тебя, что они привыкли называть «любовью», не любовь. Сношаются даже амёбы, но разве это любовь? Когда такие, как Кэт, будут тебе говорить, что любовь это инстинкты, голое желание, и всё сводится к одному, что дружбы нет это ложь, осознанная ложь, попытка принизить человека, втоптать его в грязь, забрать у него последнее, чтобы нажраться самим. И когда ханжи и проповедники станут кричать, что физическая любовь грех, это тоже осознанная ложь, тоже стремление сломать человека. Любовь разная, и ты научишься видеть её А Жаклин сейчас плохо Она Вряд ли она была бы рада тому, что произошло, даже будь ты взрослым, но так Она наверняка места себе не находит Тихо!
Из коридора донёсся щелчок дверного замка, послышался шум и весёлый мужской голос:
Мишка, ты где? Принимай сумки! О, у нас гости!
Мишка поспешил в прихожую.
Потише! Закройте дверь! Ма, привет. Опять сумки тащила?! Да, у нас гость, но мы скоро уезжаем. Я с ним, очень надолго.
Мы думали, ты с дачей поможешь, раздался мягкий женский голос.
Не могу, простите. Нужно помочь человеку, это очень важно. Очень хорошему человеку. Не удивляйтесь, он не совсем обычно себя ведёт, жизнь у него тяжёлая была. Лёш, познакомься, это мои родители.
В зал зашли пожилые мужчина и женщина. Мужчина был высок, худощав и черноволос, как Мишка, а женщина кругленькая, маленькая, в старом джинсовом костюмчике, какие бывшие Лёшкины пассии даже на половые тряпки не пустили бы, с добрым улыбчивым лицом почти без косметики тоже недопустимая глупость и нищета по мнению приятельниц Кэт. Она подкатилась к Лёшке, протянула небольшую мягкую ладонь с каёмочками свежей земли под короткими ногтями и обратилась как к малышу:
Здравствуй. Зови меня тётя Аня.
Виктор. Мужчина тоже протянул руку сильную, в мелких ссадинках от недавней работы; такие же были у отца, когда он учил Лёшку рубить дрова для костра. Не люблю по отчеству, а «дядя» тем более. Вы сейчас уезжаете?