Александр УваровСЕРДЦЕ
Каждую весну сотни людей видят летающие тарелки. Но я предпочитаю пить в одиночку.
Жарким августовским вечером, когда разогретое жёлтое марево потекло ленивой рекой по широким асфальтовым руслам, подгребая душную пыльную взвесь; когда воздух стал плотной водой, горячей предгрозовой водой; когда кровь вязкой смолой застыла в вискахв тот вечер Дмитрий Иванович понял, что скоро умрёт.
Он и сам не мог понять, отчего вдруг возникло у него это предчувствие. На таком пустом месте, где и предчувствий-то никаких быть не может.
Не то, чтобы совсем не было к этому никаких оснований Конечно, сорок семь летне молодость. Не двадцать семь и даже не тридцать семь. Но ведь и не семьдесят
«А отец-то мой не крепкого сложения был, и не богатырского здоровья. Пить выпивал, конечно. Особенно почему-то перебирать стал выше всякой меры, когда на пенсию вышел. До пенсии-то ещё ничего. Так, пару стаканов по воскресеньям. По праздникам парочку. И с друзьями иногда Но сильно-то не пил, и вёл себя тихо. А вот как на пенсию вышелпонесло по кочкам счёт уж не на стаканына бутылки пошёл. И пошёл, и пошёл А вот всё равнодо семидесяти шести дожил. Ох, плохо, плохо мне отчего-то!..»
Не то, чтобы и прежде всё было хорошо. Как перевалила жизнь Дмитрия Ивановича за сорок годовстало всё не так. К нему пришли сны.
Сны рваные и неровные, выцветшие, будто старая, затёртая бесконечными прогонами, многократно склеенная на обрывах киноплёнка. Копия фильма, настолько плохая, что и звук в нём уже не слышен, половина эпизодов выпала куда-то безвозвратно, оттого и смысл не понять, да и вообще не разобрать ничего, кроме серо-белых мелькающих пятен и не услышать ничего, кроме шипения, смешанного с плавающим, невнятным гулом.
И дыхание ослабело, так что воздух стал проникать в лёгкие едва ли до половины.
И казалось, что и слова, отпущенные ему на жизнь, все уже кончились и, продолжая жить, стал он их говорить по второму, третьему или ещё какому-то, может быть, уже сотому разуслова всё одни и те же, когда-то им уже сказанные.
И ждал Дмитрий Иванович того момента, когда и жизнь станет описывать долгие круги, и станет он видеть себякаждый раз прежнего, разве только чуть хуже, чем прежде.
Но
Всё в тот вечера было как обычно. И немного, совсем не много не так.
И посвистывало под рёбрами на вдохе, и сердце болело в тот вечер, как обычно болело оно в такие вот душные летние вечера (ровной, давно привычной уже, домашней болью), и плотный, не глотаемый, будто из тугой резины слепленный комок всё так подступал к горлу, дни, и мелкие белые мушки в глазах прыгали при каждом резком повороте головы (а иногдаи при лёгком наклоне), и дышать
Всё, всё обычно
Если бы заранее поставить в холодильник пиво
Если бы догадаться, что вечер будет таким бесконечным
Я уже не молод, совсем не молод.
Вот с дыханием-то было и не так, что-то не так как прежде. Что-то в лёгких было сегодня не так. Как будто тяжесть дыхания стала настолько хорошо ощутимой, что стало ясно, так отчётливо ясно, как придёт смерть.
Она придёт тяжестью. Нарастающей тяжесть дыхания, переходящей в удушье.
Ты что?
И этот свист
Иваныч Чёрт ты старый! Ну что разлёгся опять?
Веник смочен водой, пыль липнет к прутьям.
Ноги хоть подними!
Так лежать и питьглоток за глотком. Сегодня суббота. А она не поверитподумает, что бездельник
Бездельник ты, Иваныч. Как пить дать! Вот машину продал, а зря
Вот так закроешь глазаи получится, что навсегда. Так просто это может случиться. А она будет мести пол Веник по линолеумушуршание, шуршание. Справа налево
Там, за окружнойземля есть. Мне соседка говорила. Огород вскопать можно, помидоры посадить. Знаешь, сколько на рынке сейчас помидоры стоят?
Не знаю, ответил Дмитрий Иванович.
И закашлял от ненароком попавшей в горло слюны.
«А ещё ведь и подавиться можно!»
Это всё потому, что, дармоед, на рынок не ходишь! заявила супруга его, Тамара Николаевна.
И особенно резко, почти наотмашь, махнула веником. Так что с непросохших прутьев брызги полетели на диван.
Бога побойся, слабым голосом ответил Дмитрий Иванович. Я для кого баранку кручу? Для кого в три утра встаю? Для блажи своей?
Это твоя
«Вот ведь дура-то досталась!»
работа такая! ответил Тамара Николаевна, заметая мусор в совок. Это у тебя долг твойсемью обеспечивать. Баранку крутить не только на работе мог бы. Вот лежит теперь с самого утра, стонет. Чего ради? Жалости хочешь? Сочувствия? О себе только думаешь, Иваныч. О болячках своих. А это нехорошо, совсем нехорошо. Только и мыслей, что о плохом. Между прочим, у тебя двое сыновей взрослых. С Семьями, с внуками. Нашими же внуками. И много ли радости им на деда такого смотреть? Вот и дёргай тебя всё время, вот и дёргай
Шторы слегка качнулись от слабого, но уже не по дневному прохладного ветра.
Ветер подул ещё раз. Немного сильнее. И потомрезким, холодным порывом откинул лишь слегка прикрытую форточку, будто в досаде, что не пускают его. И потокомблаженным, влажным, предгрозовым, невидимым, то так ясно ощущаемым воздушным потоком заполнил комнату.
«Может, станет легче?»
Комок сглотнулся, и белые мушки отлетели от глаз.
А была бы машинакак бы всем помогли. Собрались бы в субботу, вместо того чтоб на диване-то лежать да стонать, поехали бы Слышь, что говорю?
Тамара Николаевна вздохнуладолго и тяжело.
Поехали бы, нарвали, накопали
Чего накопали?
Ну вот, теперь можно встать.
«Как в детстве радовала гроза Отчего? Что радостного в ней? Почему хотелось выбежать на улицу, прямо под ливень под молнии Как будто что-то ожидалось Новое Не то, что до грозы Или просто жизнь становилась другой. И улицы другими Тёмные, блестящие, безлюдные Отчего так?»
Картошку бы накопали! воскликнула Тамара Николаевна. Вот чёрт-то непонятливый!
Форточка качнулась и ударилась о раму. Замерлаи открылась снова.
«Воздух гудит».
Не хватало! Этого только
Тамара Николаевна отбросила веник, торопливо вытерла ладони о передник и, широко, почти по-мужски шагая, пошла к окну.
Ну точно, гроза находит! Неспроста духота такая с утра была, неспроста. Закрыть от греха ветром разобьёт или молния влетит
Она боялась молний. Особенно шаровых. Шаровых молний не видела никогда (только слышала истории о них). Истории были страшные. Шаровые молнии были живыми и безжалостными.
«Не хочу картошку»
Не закрывай, Тамар, попросил Дмитрий Иванович. Дышать же нечем Болею же я
«Копать Господи, для чего всё это надо?»
Симулянт ты хренов
Коротко блеснуло стекло, донёсся приглушённый стук деревянной рамы.
«Всё таки закрыла».
Ох, зря ты
Дмитрий Иванович приподнялся с дивана, локтём оперевшись на жалобно скрипнувшую спинку.
«Нет, ну для чего это?»
Тамара Николаевна подошла к нему. Посмотрела на него с внезапно проснувшейся жалостью. И протянула руку.
Вставай уж, дед. Хватит лежать. Чай пить будем
Дмитрий Иванович вздохнул и запустил ладонь под растянутую долгой ноской, потёртую, в ржавых пятнах, бледно-жёлтую майку. Помассировал грудь.
Вот легче стало, Тамар. И правда, легче.
«А сколько?»
Тамар
Ну?
Жена взяла его за локоть.
Помочь, что ли?
Тамар Я это
Дмитрий Иванович смущённо откашлялся.
Я вот давно спросить тебя хотел. Давно хотел Да как-то всё не решался, не решался что-то
Не тяни уж, она досадливо поморщилась («Ну что там ещё у тебя? Какая ещё блажь?»).
И сжала локоть, словно жестом этим стараясь прервать фразу, от которой на душе у неё едва ли станет легче.
Ох, и надоел ты мне, Иваныч!..
Но Дмитрий Иванович всё-таки успел спросить:
Нет, интересно же Коли я помру Нет, ты дослушай! Коли я помру, ты замуж опять выйдешь?
Она отдёрнула руку, будто глупый этот вопрос (да ещё и заданный будто нарочито детским, невинно-наивным тоном, для пожилого и местами уж седого мужика совсем неуместным) именно глупой невинностью своей задел её Да не просто заделожёг, как невзначай, обидным и слепым ненароком поднесённая к ладони спичка.
Вот ведь дурак! воскликнула Тамара Николаевна. Вот ведь посмотреть на тебя И что тебе в последнее время в голову лезет? То стонет по ночам, то рычит в подушку. Теперь вот о смерти заговорил Дел у тебя мало, а дури много. Вот и страдаешь на пустом месте. Так? Скажи ещё, что не так. Нет, как в детстве глупый был, так до старости не исправиться. Не стареешьглупеешь больше, Иваныч. Типун тебе!..
Потом, немного успокоившись, спросила:
А, может, не женился бы ты? И себя, и меня бы не мучил. И детей не травмировал. А, Иваныч?
Так и не было бы тогда детей
У тебя не было бы. А я бы себе и впрямь другого бы мужика нашла. И не после твоей смерти, а просто бы нашла. А ты бы мне вот все последние эти годы
Она вздохнула и отвернулась.
С полминуты молчала.
И потом, озлившись на слабость свою и на беспутного, с такими разговорами вконец расстроившего её мужа, вновь схватила его за локоть и резко, едва ли не рывком, потянула его с дивана.
Нет уж, дорогой! Хватит! Довольно мучить меня. И вопросами своими, и рассуждениями глупыми. Не хочешь житьне живи. Но меня не тревожь и на жалость не дави. Надоел, Иваныч, честное слово! Вставай! Вставай, ради бога, я тебе пива достану. Вместо чая Доволен?
Да я не про то
А я про то! Горе моё Хоть бы напился когда-нибудь, как все мужики нормальные. Всё бы с тобой понятно было. А то лежит, трезвый, да самоедством занимается. Беда с тобой, тёмный ты человек!
В час, когда гроза уходила прочь из Москвы и небо стало светлеть, пробиваясь в разрывы чёрных, тяжёлых туч жёлто-розовым светом ранней вечерней зари, экипаж космического аппарата с планеты Орнис звёздной системы Этанния направил на базу сигнал об успешной посадке в квадрате «Декес» сектора «Жёлтый» (а житель Земли, коему довелось родиться в России и пожить в славном городе Москве, непременно назвал бы это место промышленной окраиной подмосковного Реутова) и запросил разрешения на отключение системы защиты.
База сообщила о получении сигнала через три временных отрезка Единой системы мер поселений Этаннии. Смотритель базы почтенный правитель Канес поздравил экипаж с успешным окончанием полёта, категорически запретил отключение системы защиты и пожелал удачи в выполнении трудной и почётной миссии по спасению пилота Роэла, пропавшего (как стало известно из сообщений галактической службы поиска) в этом районе сектора «Жёлтый» ещё в прошлый сезон Цветения Лиловых Агнуарий.
«Сволочь!»резюмировал командир экипажа, пилот Белого Уровня в системе званий флота дальней космической разведки, уважаемый Горне Аллеон.
Перед этим, конечно, он лично отключил все системы связи (кто знает этих интриганов с базы они ведь не любят боевых, заслуженных пилотов могут, замыслов своих корыстных ради, и кабину корабля прослушивать).
«Сволочь! прошептал, от досады пустив длинную зелёную слюну, командир экипажа и запустил длинный фиолетовый палец в третью ноздрю (ноздрю тяжкий раздумий). Это как это можно? Без отключения системы защиты мы не сможем использовать сканеры биоконтроля. А без них Тут столько форм жизни! Может, есть и разумная Вот ищи этого остолопа Роэла в куче копошащихся эброгов»
(Тут замечу, что землянин вместо кучи копошащихся и совершенно неведомых ему эброгов непременно использовал бы сравнение с муравейником но на Этании нет муравьёв и Горне вспомнил только сиреневых, склизких, мелких, вечно копошащихся в красно-жёлтой земле его родной планеты эброгов).
«И сколько мы его так искать будем? И ведь только попробуй не найтитак сразу же Совет смотрителей обольёт нас потоками белой жижи. Зловонной белой жижи! Нас обвинят в том, что мы бросаем пилотов на произвол судьбы в самых гиблых местах галактики И ещё нас А, может, просто вылечить пару туземцев? Мы ведь лучшие врачи во Вселенной! Тогда можно будет указать в отчёте, что полёт был связан с гуманитарной миссией и»
Маде, что за треск я слышу? спросил командир пилота-наблюдателя.
Электрические разряды в атмосфере, мой командир, ответил Маде. Опасная планета, мой командир. Много окиси водорода, азот в атмосфере, тройная сила тяжести Да ещё эти разряды Может, ну его?
Роэла? уточнил командир.
Пилот смущённо всхлипнул.
«Хорошая мысль», заметил Горне.
И сказал:
Давайте-ка посидим здесь пять временных отрезков. А потом пошлём запрос в метрополию. Может, владыки неба будут милостивы и Роэла к тому времени найдут
«Что вряд ли! Он пропал так давно, и до сих пор его не нашли. Едва пять отрезков что-то изменят».
Или объявят ушедшим от нас навсегда. Или на этой дикой и опасной планете у нас просто произойдёт поломка и
И мы не сможем продолжать поиск! радостно воскликнул догадливый пилот.
Тамара Николаевна расщедрилась (или вздохи мужа так разжалобили её) и позволила Дмитрию Ивановичу выпить лишнего.
Он выпил две бутылки пива вместо положенной ему на вечер субботы одной, по слабогрудости и общей вялости быстро захмелел и чай пил вяло, больше для вида и приличия отхлёбывая с присвистом, едва прикасаясь губами к краю красно-маковой чашки.
Вот ещё скажи, что тебе плохо со мной, подначивала его Тамара Николаевна. Живёшь ведь с женой как у Христа за пазухой. И сготовлю я тебе, и выпить налью, и мою, и чищу и глажу
«Бу-бу-бу-бу», шептал ей в такт Дмитрий Иванович (едва ли понимая хоть половину из услышанного) и согласно кивал головой.
Вот признайся, ирод, продолжала Тамара Николаевна, ведь легче тебе стало? Легче?
Выждав с полминуты, сказала:
Легче! Этого ты и добивался. Это ведь фокус мне известен: стоны твои да жалобы на жизнь. Да разговоры всякие дурацкие. Ты кого другого можешь разжалобить, а мне финты твои давно, Иваныч, известны. Это ведь у тебя всю жизнь таккак что не по тебе, так сразу слезу давить. И никто тебя, дескать, не любит, и никому ты не нужен. А как внимания добьёшьсятак всё. Снова в себя ушёл, сидишь бирюк бирюком. И слова от тебя приличного не услышишь. Правильно на робте тебя не любят
Это тебе кто сказал? встревожено спросил внезапно очнувшийся от забытья Дмитрий Иванович.
Не бойся, Тамара Николаевна попыталась иронично улыбнуться, но жалость к болезному мужу не успела ещё уйти из её сердца, отчего улыбка получилась кривой и вымученной. Не начальник Пётр, сменщик твой, на прошлой неделе звонил. Опять пришлось про больничный врать Не было ведь больничного?
Не было, признался Дмитрий Иванович.
И отчего-то пальцем размешал чай. И палец тщательно облизал.
Ну хватит же! воскликнула Тамара Николаевна и протянула ему чайную ложку.
Не было, подтвердил Дмитрий Иванович и начал размешивать чай, в который сахар он так и не положил.
А мне врать пришлось, со вздохом сказала Тамара Николаевна. За тебя В который раз уже?
Чего?
Симулируешь в который раз? посуровевшим голосом спросила Тамара Николаевна. На работу сколько раз не выходил? Людей обманывал, меня подводил?
Много, легко и простодушно признался Дмитрий Иванович. Много Не помню
Петр-то помнит, заметила Тамара Николаевна. Лично егочетыре раза из-за тебя на работу таскали. Он мне высказал Слушай, а чего это мне всё высказывает? И чего это я всё должна выслушивать? И как он всё тебе при случае припомнит, и какое место он тебе начистит Хоть бы немного гордости имел! Его жена всяких тут должна
И Тамара Николаевна в раздражении отодвинула чашку и встала из-за стола.
Тома, тихо сказал Дмитрий Иванович.
Тамара Николаевна замерла. В последний раз муж называл её Томой в общем Нет, не припомнить уже. Много, много лет назад.
Том А я ведь
Дмитрий Иванович вздохнул и потянулся к холодильнику.
Нет там больше пива! жёстким тоном сказала Тамара Николаевн и ладонью прижала приоткрывшуюся было дверцу.
Я это
И Дмитрий Иванович закашлялся мелким, неровным кашлем.
Что, опять помирать будешь? с пришедшей всё-таки (вслед за раздражением) иронией спросила Тамара Николаевна.
Нехорошо, нехорошо и опасно, когда женщина обретает способность иронизировать. Женская иронияне насмешка. Плохо это, совсем плохо