Нет, Том, не помирать. Только не легче. Совсем не легче
Он замолчал и слушал тихие ходики, что считали свои минуты в тёмном коридоре, да долетавшие изредка слабеющие басовитые перекаты дальнего грома.
Ну, чего? не выдержала странного этого молчания Тамара Николаевна. Вот так всю жизнь резину и тянешь.
Не люблю я тебя, Тамар, решился, наконец, признаться Дмитрий Иванович.
Тамара Николаевна, приготовившаяся услышать нечто ужасное (а не этот совсем уже младенческий лепет) всплеснула руками и с удивлением воскликнула:
Вот ведь тайну какую выдал! А то и так не видно было!
Да нет, серьёзно я
А тебе серьёзно вот что скажу, прервала его Тамара Николаевна. Или перестань меня доводить речами своими, или я точно тебя сдам куда следует. Чтобы мозги твои в порядок привели. Ты уже, смотрю, года два как свихнулся! И детям скажу, что отец у них
Странно всё как-то, будто и не слыша её, прошептал Дмитрий Иванович. И тебя не люблю, и даже детей уже не
Себя только любишь! прикрикнула на него Тамара Николаевна.
Нет, Том, грустно ответил Дмитрий Иванович. И себя тоже вот не люблю. Не хочется. Не хочется ничего. Я когда-то думал, что в жизни у меня всё по-другому будет. Какая-то иная жизнь должна быть, не та, что теперь Ведь для чего-то мозги есть, глаза. Душа, наверное, тоже есть. Есть душа, Тома?
У тебя-то?!
Нет, ты не ругайся, тихо говорил Дмитрий Иванович. У меня, допустим Должно быть, есть. Если мне вот так спокойно не живётся, так уж верно душа есть. Может быть душа у водителя троллейбуса? Или у механика из автопарка? Или вот у Семёна, что машину у меня купил? Или у Исмаила, что пивом торгует? Знаешь, платка у него возле перехода
Ты к чему это? обеспокоено спросила Тамара Николаевна. К чему ты мне всё это?..
Вот я и думаю, продолжал, не слушая её, Дмитрий Иванович (и голос его стал твёрдым и резким, будто решил Дмитрий Иванович сотворить что-то бесповоротное и неожиданное, и обретённая им только что решимость стала уже менять бесповоротно всю его жизнь). Думаю, Тома, что душа у меня есть. А кому она нужна, душа эта? Тебе она нужна?
Ну, это
Нет, ответил за неё Дмитрий Иванович. Тебе не нужна. Точно говорю, Тамар. Правда это, ты не обижайся. Деньги тебе нужны, или просто потому что «принято так». Ведь принято так, семьёй-то жить? Или привычка просто такая. И у всех привычка У детей даже, и то привычкаотцом меня видеть. Или не видеть, считать просто А так ли уж нужен я им? Или тебе? Или себе самому? У меня ведь у самого привычка к себе. А долго ли можно на одной привычке жить? Я ведь, Тома, в один нехороший день задумался над этим. К зеркалу подошёл и посмотрел на себя. Конечно, ничего там такого не увидел Майка вот эта, штаны обвисшие А вот странно стало, что такой тип на свете живёт. Кто он? А? Кто он такой? С чего это он думает, что жить должен? Вот не будь его Так, на самую малость, изменилось бы хоть что-нибудь? Понимаю, что глупость сговорю. Глупый, то есть, вопрос. И так ясно, ясно до вот этой вот нудной сердечной боли, что ничего, совсем ничего не изменится. И если я совсем бы не родился Разве только муж у тебя, Тамара, был бы другой. В той же майке И жили бы вы с теми же криками и ссорами. Мирились бы потом, конечно, куда же без этого И дети были бы. И всё остальное. А если б и его не было? Вот задумался над этим и так стало Чьё же я место занимаю, Тома? Ничьё, видно. И он, другой, будь он вместо меня, он бы тогда чьё место занимал? Ничьё! Как же жить-то так, Тамар? Одинникто и ничто, второй и сколько таких? Все? Или другие есть? Нет, наверное Нет Вот так и получается, что все мы неповторимые, у всех у нас души есть, да толку от этого Или нет ничего этогодуши и прочей селезёнки? Только кажется, только чтобы выделяться среди пыли
Знаешь, супруг дорогой, сказала веско Тамара Николаевна, оправившись от минутного шока, вызванного этим неожиданным монологом прежде молчаливого и косноязычного супруга. А не пошёл бы ты с мыслями такими? Далеко бы не пошёл? На хер, допустим? Если уж ты действительно спятил, то нечего меня в фантазии свои дурацкие впутывать! Я ещё сомневалась, нормальный ты или нет. Теперь уж чего сомневатьсяпсих! Псих и есть! И правильно сделал, что машину продалнечего дурака такого за руль пускать. Неизвестно, чего ты сотворишь в таком состоянии! Знаешь, с такими разговорами ты мне точно не нужен. Заберут тебя когда-нибудь, на старости лет будешь в палате с психами сидетьвот и будет тебе жизнь на пенсии! Душа у него, видите ли!..
«Вот стучит внутри, вот здесь»подумал Дмитрий Иванович.
И встал из-за стола.
Пойду я, Тамара, пойду Не знаю, куда. И зачемтоже не знаю. Не могу, не могу так больше. Спасибо тебе вот. И квартиру подметать надо, и картошка нужна Нужна. Чаю вот попили Полегчало немного. Права ты, Тамара, права. Нечего тут думать. Хорошоживи. Плохотоже живи. А как иначе? Всё так, всё Вот и у нас всё так. Пойду я, Тома. Теперь уже надо идти Оденусь вот только.
Тамара Николаевна посмотрела на мужа задумчиво и несколько отстранённо (так мать смотрит на непутёвого, вконец измучившего её сына, которого, пожалуй, едва ли уже исправишь и ничего с ним не сделать, ничего в жизни его уже не имзенить, разве только можно дождаться какого-нибудь финала нет, вовсе не чудесного, не хорошего или просто так, ни плохого, ни хорошего нет, непременно плохого финала, ибо с ним, непутёвым негодяем, только плохого и можно дождаться, но лучше уж плохой финал, чем такие вот мучения). Она вздохнула и вытерла руки кухонный, серым от сплошным жирных пятен полотенцем.
Давай, иди, сказала она. Ты уже сколько раз грозился из дома уйти? Помнится, раз восемь уже грозился. Всю жизнь у тебя таккак что не по тебе, как никто не захочет тебя, бедного, пониматьтак сразу уйти грозишься. Ну и уходи! Хотя бы один раз попробуй. Оно тебе полезнопопробовать. Хоть поймёшь, что это такоебез дома жить, без жены. Куда пойдёшь-то?
Дмитрий Иванович развёл руками и улыбнулся, почему-то робко и виновато.
Вот-вот, продолжала Тамара Николаевна. Сам, дурак, не знаешь. На вокзал, что ли? На лавке спать с бомжами? Пока милиция тебя не загребёт. Давай, иди. Надоело тебя удерживать, Иваныч. Вот правду говорюнадоело. Самой уже посмотреть хочетсякому же ещё ты про свои болячки будешь рассказывать, да про то, что душу твою тонкую никто не понимает, травят тебя все. И листки свои забирай! С ними походи, людям покажи! Пусть хоть они посмотрят, с каким идиотом мне жить приходится. А то мне поплакаться некому, так ты мне помоги. За двоих поплачься. Расскажи, какой ты несчастный и какая жена у тебя мученица, что тебя терпит. А я уж ладно, делами своими глупыми займусь. Ванну займу, хоть волосы в кои-то веки вымою. А то ведь с тобой совсем грязью можно зарасти. Займёт ванну, воду включити сидит там часами. Чего сидишь-то? На воду смотришь? Вот иди теперь, иди! Дай мне одной побыть, замучил уже!..
Тамара Николаевна ходила по квартире и, размахивая руками, говорила ещё что-то, говорила, говорила, говорила Иногда срывалась на крик, и, проходя мимо письменного стола, заваленного листками с разноцветными размытыми пятнами, не выдерживала и стучала на ходу ладонью по нервно прыгавшей столешнице.
Но Дмитрий Иванович уже не слушал её.
Он и сам не понимал толком, как же ему удалось решиться на это (о чём он раньше и подумать без внутренней дрожи не мог) уйти из дома. Вот так просто, без особых скандалов (не считая, конечно, этогокухонного, чайного, привычного), без долгих сборов (и сборов вообще), без планов и надежд, вообще безо всякой подготовки. Просто взять и уйти.
«А что, подумал Дмитрий Иванович, полагаю, что все великие свершения именно так и делаются. Просто берутся и делаются. Просто так. А если начать думать да обсуждатьтак мыслями всё и закончится. А если начать сборы какие-нибудь, так непременно выясниться, что в мире есть масса вещей, без который совершенно невозможно прожить дольше трёх или, скажем, двух дней. И забрать их с собой никак нельзя. Нет, лучше не собираться совсем. Просто ничего не брать, кроме»
Он снял с книжной полки перетянутый бечёвкой альбом с рисунками. Переоделся (так, как ходил когда-то к гаражуджинсы в бурых подсохших пятнах полусинтетического машинного масла, серая рубашка с широким воротом и болотно-зелёная куртка с капюшоном полезная штука, дождь ведь ещё продолжался).
Нашёл в коридоре старый полиэтиленовый пакет (жёлтый кажется, с рекламой какого-то хозяйственного магазина Дмитрий Иванович ещё, помнится, когда-то там дюбеля покупал, чтобы вот эту вот книжную полку наконец-то повесить). Завернул папку в пакет (чтоб не намокла!).
Подошёл к двери.
Сказал:
Ну, вот Лев Толстой тоже вот
Давай, вали! заявила супруга, на мгновение высунувшись в коридор. Граф хренов!
Дмитрий Иванович кашлянул, ребром ладони вытер уголки рта. Взялся за ручку, открыл дверь. Вышел в на лестничную клетку. Постоял так, в проёме раскрытой двери, с полминуты. Сделал шаг вперёд. И, обернувшись, решительно закрыл за собой дверь.
«А куда дальше тянуть? подумал он. Ведь и впрямь помру скоро?»
«Ключи я не взял, подумал он. Как домой теперь попаду?»
«И деньги я не взял, подумал он. Как теперь»
А! он махнул рукой. И хрен с ним! Не возвращаться же теперь
Он подошёл к лифту и нажал кнопку вызова.
Гроза разбудила его.
Дождь залил его ложе из картонных коробок, что устроил он рядом со старым сараем на школьном дворе.
Фёдор потёр глаза, неуверенно, шёпотом ругнулся (и тут же боязливо огляделся по сторонамбыли случаи, когда сказанные им нехорошие слова его жестоко били дети, игравшие в футбол на рыжем, пыльном пятачке возле школы).
В тот день Господь был милостивне дал умереть от жары (послал посредине дня недопитую кем-то и оставленную в кустах у железной дороги бутылку пива), предупредил дальним громом о подступающей грозе и увёл куда-то проклятых подростков с их страшным, тугим, звенящим, каменным в лихом ударе футбольным мячом.
Фёдор помолился бы Господу (молиться Фёдор умел! Были временаон и в церковь ходил ту, салатно-зелёную с золотыми гранёными куполами, что на проспекте). Но Он запретил. И молиться, и в церковь ходить.
Потому, что это отвлекает.
От чего отвлекает хождение в церковь и кому может помешать корявая и тихая его молитваФёдор понять не мог. Но подчинился.
Потому, что Он необычайно умён. Велик. Грозен. Всесилен.
Даром, что живёт в подвале и спит Нет, не на картонках от коробки, в которой когда-то был телевизор
Какой телевизор?
Сам сунг сунг
Сам суй! радостно выпалил Фёдор и захихикал, довольный немудрящим своим остроумием.
Молния сверкнула над школьной крышей и через мгновение тяжёлый, раскатистый, оглушающий, динамитный удар грома обрушился на кудлатую и белую от пыли бомжовую голову.
Фёдор испуганно сжался и, воровато оглядевшись по сторонам, торопливо перекрестился.
Да ладно, ладно тебе Шучу я
Спит он на куче преющих от подвальной сырости тряпок, потерявших цвет, насквозь пропитавшихся Его мочой, потому что Он не человек какой-нибудь презренный, чтобы вот так запросто, по нужде из подвала выходить.
Потому, что Онне человек
«Вот Он узнает, что крещусь И что собакам разрешаю в помойке рыться».
Он не любит собак. И глаза у Него
Бр-р! Ливень-то какой!
Фёдор окончательно проснулся. И понял, что за полминуты пробуждения своего успел изрядно вымокнуть. Расползшаяся от дождя картонная коробка противно хлюпала и быстро темнела от заливавшей её воды.
«Ничего».
Фёдор хотел было вскочить, но вовремя вспомнил про незалеченный за лето радикулит (конечно, спать на чём попало считайна земле нет, был весной старый матрас, да отобрали Никифор с Людкой молодые, заразы, здоровые отобралипялить друг-друга под кустами, кобель с сукой! чтоб им сдохнуть!).
Поэтому он встал медленно, жалея поясницу и почти не сгибаясь. Сначалана четвереньки, потоммедленно, медленно вверх.
Натянул коричневый свитер на голову и побрёл к навесу над входом в школу.
В подвал он не пошёл. Во-первых, далеко. Пока добредёшь (а бежатьнет, не получиться, возраст не тот) вымокнешь.
Во-вторых, Он не велел Его сегодня беспокоить. Только если найдётся больной
«А меня-то ты не лечишь», горестно прошептал Фёдор.
И снова боязливо огляделся по сторонам.
Кто Его знает? Может, Он и мысли читать умеет. Говорил, вроде, что умеет
Больше всего на свете Фёдор боялся побеспокоить Его.
И потому побрёл пережидать грозу под навес.
Голова поспела к ночи, распухла, из глаз закапал тёмный, будто вишнёвый, сок.
Боги этого странного мира говорили с ним, но не хотели видеть его. Они прятались за трубами, верещали мерзко, показывали острые белые языки, скалили жёлтые зубы.
Они бежали в серые сплетения труб. Цеплялись когтями за коричневое небо, небо в мелких трещинах, небо осыпалось пылью.
Было весело и легко.
Странный мир, но весёлый и чистый.
Хотелось спать.
На пятом временном отрезке поступил вызов экипажу спасателей.
Горне Аллеон переключился на канал экстренной связи.
Хвала владыкам неба, электрические разряды в атмосфере планеты не стали помехой для сообщений с базы.
«Конечно, не стали, удовлетворённо отметил Горне. Мы ещё и не такое видали за четыре жизни наших странствий! Вот, помню, в звёздной системе Легны такая планета попалась Кажется, вторая по удалённости. Вот там бури были! Это даже не сравнить»
Сообщение с базы, заметил Маде и подал командиру прозрачную пластину, на которой прыгающий рубиновый луч переговорного устройства мгновение назад вырезал линии срочного сообщения.
Вовремя, радостно булькнул Горне. Я начал было скучать, раздражаться и И вот, пожалуйстабоги не оставили нас даже здесь, на окраине цивилизованного мира. Какая приятная, милая. Прозрачная, тёплая пластинка! Да, я знаю, что это всего лишь термическое воздействие. Не надо мне подсказывать, Маде! Но, поверь мне, это особое тепло. Тепло надежды на скорое возвращение Ник чему показывать язык, я и без того осторожен в словах своих! Но я Нет, я чувствую, чувствую, что есть для нас хорошие новости. Так, посмотрим
«Отмена поисковой свяжитесь»
Ну, вот, сказал Горне. Что я говорил? У меня ведь предчувствия. Интуиция! И она меня, в отличие от нашей техники, никогда не подводит. Никогда!
Что там? спросил Маде.
Его, как младшего по званию, так и не обучили чтению кодовых полосок, применявшихся для таких вот срочных сообщений, потому он в глубине души завидовал командиру и мечтал обучиться тайком великим командирским премудростям, а там и сдать тест первого пилота, а там Но т-с-с! Этих командиров, кажется, обучают ясновидению, телепатии и прочей магической дряни Осторожней надо с ними быть, осторожней!
Просят срочно связаться, торжествующим тоном выпалил Горне. Просят! Срочно! И дают сигнал отмены для поисковой операции. Чудо! Нам не нужно выбираться наружу, не нужно бродить по этим дикими краям, рискуя встретиться с местными дикарями и чудовищами, которые (чувствую это, а предчувствия мои всегда верны, в чём и ты, друг Маде, смог сейчас убедиться) непременно населяют эту планету. Не нужно
Мы должны лечить, напомнил Маде. Командир знает порядок. Одно посещениеодин больной. Мы добры
Командир знает, Горне помрачнел.
А потом решительно свистнул.
Это обычаи А есть порядок! Свяжемся с базой, получим подтверждение отменыи домой! В конец концов, одного туземца мы успеем вылечить и перед отлётом. Трудно ли это, с нашей-то техникой? Которая, впрочем, иногда подводит
И Горне приложил ко лбу контактный датчик визуальной связи.
Дмитрий Иванович после получасового скитания по улицам под ослабевшим, кропящим через силу, но до мелкой дрожи холодным дождём обрёл спокойствие и мир в душе.
Он забрёл на школьный двор (там, где старый яблоневый сад, поредевший от времени и набегов мальчишек), сел прямо на траву, спиной прислонившись к стволу.
И заснул.
Когда проснулсяуже стемнело. Дождь, как видно, давно прошёл, так что и с крыш перестало капать. Только воздух, свежий и влажный, с едва уловимым и странным в городе запахом моря, был всё ещё грозовым, не растерявшим пьянящую вольность молний.
Но с нагретого за день асфальта шли испарения, и уже собирался над городом серый, душный, ночной туман.
Дмитрий Иванович потянулся и выпрямил затёкшую спину. Болел позвоночник, и ломило в затылке, но