Мы уже прошли подземные коридоры и стояли около выходной двери. Я не хотел её открывать раньше, чем он закончит. Тем более, что он дошёл до самого интересного места.
Так, что Эдисон? перебил я его.
Она сказала, что он всё знает и закроет нам кислород в ближайшее время. Ты знаешь, я в нас тоже верю. Но если всё пойдёт не так, она так ни разу и не увидит то, что мы создали. Поэтому я тебя прошу, дай мне шанс показать ей Кристальный город. Я хочу, чтобы она знала, что не одна думает над коммуникабельностью людей. Может мои результаты её не впечатлят, но она, по крайней мере, не будет думать, что она одна об этом думает. Хоть в этом будет не одна. Понимаешь, Бит?
Да, понимаю, ответил я после некоторой паузы, я тебя прекрасно понимаю, дружище. Ты влюбился по самую макушку и ту уже не видать. Ты, наверно, и сам уже понял, что утонул так, что сам уже точно не всплывёшь наверх, что даже если ты истратишь все силы на то, чтобы этому противостоять, это будет всё равно, что руками пытаться остановить набегающую восьми балльную волну, стоя одному на побережье. Ни ты сам, ни кто-либо другой тебя в твоих желаниях уже не остановит. Да, это я понимаю. Я понимаю, что из всех нас ты рассказал это лишь мне, потому что точно знаешь, из-за твоей просьбы, я не буду считать тебя предателем. Возможно, ты и прав, я не могу предположить, что о тебе подумают Бертыч с Градским. Да, да, сейчас мы подставляемся ещё хуже, чем раньше. Сейчас в худшем случае не будет возврата, мы идём без страховки. Тебе, кстати, немного повезло, мне самому туда надо. Я, правда, хотел переждать. Но я не верю, что ты меня предаёшь! Ты ведь не предаёшь?! А?! Вижу, что нет. Ты влюбился, это единственное твоё оправдание. Кто бы мог подумать? Я думал, что ты никогда не оттаешь. И поэтому я всё же рад за тебя, пусть и такой высокой ценой приходится за это платить. Ладно, если мы друг друга понимаем, то давай заканчивать с романтикой. Ночь будет трудной. Веди уже к своей журналистке.
Грин стоял и молча смотрел на меня. В его глазах я видел, что был прав, хоть он ничего и не говорил.
Ты знаешь, ты верно сказал, я не выплыву один. И даже не хочу. Просто когда увлечения пересекаются с мыслями о смерти, на мой взгляд, главное не оставить человека одного. Он также, возможно, не сможет выплыть. Я хочу разбавить ей жизнь. Может это и не очень получится, но я не хочу сидеть, сложа руки. Однажды, давно мне это дорого обошлось. Я действительно уже ничего не контролирую ни в себе, ни в ситуации. Бит, ты прости меня! Если для тебя наша дружба хоть что-то значит, не руби меня с плеча. Я очень стараюсь не сделать ещё хуже, чем нужно. Да и вообще, мы казалось, что ты такой же, как ячеловек, который, дойдя до края, не отходит от него, а переворачивает куб жизни и идёт уже по другой поверхности.
Это называется максимализм. Идиотизмом это тоже называют. И вполне справедливо. Пошли!
Я открыл дверь и мы вышли в общий проходной коридор. Мимо нас, не обращая особого внимания, спешили студенты самых разнообразных видов в отношении внешности, занятости и характеру. Грин сверил часы, я последовал его примеру. По его словам, время былокак раз.
Глава 14 (суббота) Оладья. Стихийное бедствие. Рассказ.
Когда мы пришли к нужному залу, то обнаружили внутри довольно много народу. В основном все сидели и разговаривали, не приглушая слова. Столики с белым покрытием стояли беспорядочным образом и, казалось, заполоняют весь зал, как наплывшие льдины. Всюду сновали. Найти себе место оказалось трудным занятием, да ещё с нашим скарбом, но у дальней стены нам повезло. Какая-то группа сорвалась с места, оставив пустыми два сдвинутых стола. Пока мы садились, укладывая вещи рядом, один стол от нас утащили к шумной соседней компании. Но нам и того, что остался, было достаточно. Главным же сталоне проворонить третий стул для гостьи.
Вообще, стоило немного передохнуть. От рассказа Грина кружились мысли, которые, я считал, мне были сейчас некстати. Мне хотелось сосредоточиться на взломе и его последствиях, нужно было какое-то время посидеть, думая о совершенно стороннем, чтобы всё внутри улеглось.
А Грин тем временем достал карманник и позвонил. Говорил он недолго. Кроме короткого приветствия он объяснил, как нас найти, и дал отбой. Мы откинулись вальяжно на стульях, лично мне захотелось в этот момент прикрыть глаза и совсем забыться на хоть минуту. С молчаливого согласия Грина я так и сделал, но народ же явно засуетился ещё больше и зашумел громче на тон. В общем, довольно быстро я понял, что отдыхать нужно не сейчас, растёр лицо руками и, облокотившись на стол, стал смотреть по сторонам.
Быстро она доберётся, как думаешь? спросил я от нечего делать.
Сказала, что не сразу, пауза получается у нас с тобой, ответил он в тон мне, у тебя может вопросы есть ко мне?
Свои вопросы, я не знаю, кому задавать, я смотрел на поверхность стола, пытаясь за что-то ухватиться взглядом, но он был пуст, и не хотелось заполнять, как обычно, эту пустоту клюквенными фантазиями. Когда обстановка по времени менялась с быстрой на медленную мне всегда становилось нехорошо. Как будто всё во мне по инерции улетало вслед за бегущими минутами. Грин, видимо, это почувствовал.
Слушай, сказал он, пока у нас есть время, Бит, давай я тебе кое-что зачту. У меня с собой неоконченный рассказ. Называется «Душевный мост». Могу прочитать, если есть желание послушать.
Я отказываться не стал.
Так вот, начал он, эта история из давних времен, которые мы и не помним уже. В одном небольшом, но значимом городе был магазин музыкальных инструментов. Однажды в его дверь вошёл высокий господин со своей подросшей дочерью. Одет господин был очень достойно, не сказать восхитительно, это говорило сразу о том, что делами он занимается очень ответственно и, несомненно, является почётным горожанином. Дочка была одета подобающе и выглядела, как маленькая прелестница. Лицо вот только её отеняла небольшая вуалька и было видно, что она давно не улыбалась. Впрочем, её отец тоже не выглядел весельчаком. Эта весьма достойная пара, видимо, знала, что хотела купить, потому, как сразу от двери направилась к стойке продавца.
Так просто, правда, к сути их дела перейти не удалось. Продавец был занят. Он рассчитывался с мальчишкой совершенно противоположного вида. Про таких обычно говорятсын ремесленника. И покупал он скрипку. Почему подрастающий мальчик делает такую дорогую покупку без родителей, было непонятно, но, впрочем, и неинтересно. О чём-то перекинувшись парой фраз с продавцом, он радостно поднял за гриф изящный инструмент и посмотрел на него через свет, льющийся с окна. Скрипка сверкала, смычок тоже. Он быстро сложил всё это обратно в футляр и, схватив, убежал. Подошла очередь достойной во всех отношениях пары.
Высокий, прежде всего в чине, господин объяснил, что для его дочери нужен самый мелодичный инструмент, ведь благовоспитанные учителя в один голос утверждают, что у девочки идеальный слух, хоть за всю жизнь она не проронила ни слова. Но они доказывают, что овладение искусством музыкального исполнения отточит слух настолько, что разбудит и голос. И ещё выбранный инструмент ей должен понравиться, иначе ничего не получится.
Продавец понял просьбу почётного горожанина и начал подряд предлагать все инструменты, какие были у него в магазине. Не один из них не вызвал не только хоть какого-либо оживления в девочке, но и даже тени улыбки. В конце концов, продавец сдался, но в счёт компенсации потерянного времени сделал один маленький подарок. В футляре скрипки, которую купил мальчуган, был скрипичный дубликат. Он представлял из себя копию купленной скрипки, только очень маленькую, размером с ладонь, помещённую в собственный маленький футлярчик. На самом деле, это была безделушка от самого мастера скрипок, как шутливая прибавленная подпись, к созданному творению. Своего рода визитная карточка изготовителя. И, видимо, единственное, что можно было бы ответить на вопрос: а это здесь зачем?
Так воттолько этот дубликат и был тем, что девочка приняла. Величественный господин был не очень доволен, а продавец вне себя от счастья, так как отделался бесплатной ненужной вещичкой, которая мальчику почему-то оказалась не нужна, хоть мог и расплатиться жизнью, если не своей, то уж точно магазина. Так, по крайней мере, ему мерещилось из черт осанки почётного горожанина, хотя у того и в планах такого не было, он думал лишь о том, что дочка, по всей вероятности, точно не заговорит.
А славный мальчуган в это время нёсся по дорогам города домой, к отцу. Денег скопленных ими вместе хватило на скрипку, о которой просил мальчик. Это было радостное событие. Отец был счастлив, хоть сам не понимал от чего. Дело в том, что передавать ремесло сыну оказалось очень сложной для него задачей. Сын никак не хотел начинать вникать в тонкости дела. Простые вещи ему давались, но навык дальше не развивался. Незадолго до этой покупки отец был более свободных взглядов на будущее сына и поэтому отдал по просьбе отрока его в музыкальную школу. Там тот продержался недолго. Изучение гамм и нотного стана были явно не для него. Поэтому пришлось вернуться в профессию. Но как уже понятно, особо ничего не шло. Поэтому отец и недоумевал, почему сын попросил заработать, и при этом сам же и зарабатывал, на скрипку, если в музыкальной школе ничего не вышло. Правда, видно было, что мальчик счастлив и что ремесло бросать не собирается. Видимо, поэтому отец сидел очень благодушный, слушая не перестающий сбивчивый рассказ о том, как эта скрипка важна.
Потом он ушёл спать, в этот день чуть пораньше, и мальчик остался один. Был уже вечер, правда, ещё не поздний. Мальчик приложил скрипку к плечу и не смело провёл смычком по струнам, пытаясь вспомнить школьные уроки. Проиграв несколько раз запомнившиеся ноты, он перешёл к незатейливой мелодии, которая в свою пору лучше всего получалась. Вышло не так уж плохо. В небе уже показалась луна, смеркалось, мириады сверчков и цикад взялись за своё пение. Он смотрел на всё это с балкона и пытался почувствовать, что же происходит с миром вокруг него в эту секунду. Потом пальцы стали подбирать ноты для этого настроения. Осторожные движения смычка озвучивали их. Всё получилось довольно неуклюже. Но именно ради этого он хотел скрипку. Ради того, чтобы самому выбирать мелодию для неё.
В тот вечер и дочь почётного горожанина не очень хотела спать. Она видела разочарованные вздохи родителя, но ничего не могла сделать, чтобы развеять навалившееся тяжёлое настроение. Она не могла объяснить ему, почему из всего предложенного взяла именно этот даже не инструмент, а макет инструмента. А ведь всё было просто, эта вещь не была куплена. Она была подарком совершенно бескорыстным. В момент его передачи продавец ведь не знал, как девочка его воспримет. Он отдал его просто так, по зову сердца, без видимых на то причин. Лишь для того, чтобы дать ребенку хоть что-то, раз все остальные его услуги, коими он, конечно, гордился, остались неприемлемыми.
И вот когда девочка осталась в комнате одна, когда дом, и без того не очень людимый, затих, она открыла маленькую крышку футляра и поставила подарок на стол. Крошечная скрипка была хороша. Она была очень похожа на настоящую, в ней были даже натянуты струны. Может она даже и играла, но попробовать девочка не решилась. Она смотрела на неё зачарованно и представляла, как та играет. Придуманная ей мелодия звучала в голове переливисто и ярко, сменяя разные оттенки настроения. В девочке родилось что-то похожее на вдохновение. Стараясь не терять эту нить, она придвинула бумагу с чернилами и пером и постаралась описать впечатление, рождённое в ней. Она попыталась оформить это в небольшой сюжетный рассказ, но именно из-за сюжетности писать было трудно. Когда она выдохлась и перечитала написанное, то осталась больше довольной, чем наоборот. В конце концов, завтра всё, что необходимо, можно исправить и написать начисто. С этой ценной мыслью она отправилась спать. Футляр, подаривший ей такой вечер, она решила не закрывать, чтобы выпорхнувшее из него настроение не исчезло.
Утром она показала написанное отцу. Тот долго и внимательно читал, пока не прочёл всё дважды. То светлые, то тёмные тени пробегали по его лицу, предельно невозможно было понять: нравится ли ему прочитанное или нет. Когда же он наконец отложил рукопись на стол, во взгляде его читалась тихая радость, подтверждённая излишней влажностью глаз. Его дочь говорила. Пускай и письменно. Всё-таки учителя были правы, хоть и сами не знали, о чём советовали.
Прошло немного лет. Мальчик перенимал ремесло отца, но тот внезапно скончался, не завершив до конца таким образом семейное образование сына. Тому, правда, больше нравилось выделывать всякие штуки на скрипке и гонять голубей с дворовыми сверстниками, нежели прилежно проводить часы в мастерской. Но тут было объявлено тревожное время и подходящих юношей стали забирать в армию, укреплять границы. Без единственного родителя он быстро попал в набор и оказался в числе военных воспитанников. Не понятно было насколько придётся расстаться с ремеслом, но со скрипкой он не расстался. После отбоя часто можно было слышать тягучие переливные мелодии. Очень скоро, вопреки уставу, в это время желали слышать его музыку почти все офицеры, так что мальчик стал негласным символом своего подразделения. Видимо, чувствовались родные мотивы в его нотах, играл он до сих пор только то, что идёт в голову, а там жила оставленная им Родина.
Да и новое дело неожиданно стало поддаваться, взявшейся ниоткуда, сноровке. Очень скоро он обнаружил, что смел. Точнее не пасовал, когда знал, как выполнить задачу, пусть даже это было бы и трудно. Когда дело перешло из тренировочного лагеря на пограничные стычки, добавилась решительность дотащить до дома раненого товарища, чем бы самому это не грозило. На такое не все решались. Но если совсем честно, он не очень понимал, за что воюет. Переходы границы совершались с обеих сторон, и с обеих сторон росло напряжение, которое всё больше выражалось в ночных потасовках. Пуль и крови становилось всё больше, и путь домой уже почти растворился в утренних построениях, где всё чаще кого-то недосчитывались. И хоть на погонах и груди юноши копились звездочки, своих мелодий он не оставлял. Они, как и прежде, играли самыми разными красками: коротко-трельные сменялись протяжными, игривистые серьёзными, радостные сменяли грустные. Скоро звёздочек стало столько, что он был произведён в младших офицерский чин.
Девочка тоже подросла. Но, по мнению её отца, взрослость совершенно не соответствовала её юным годам. И выражалась прежде всего это не в одежде или манере держаться, а в том, что лилось на страницы её сочинений. Оценив сама по себе качество написанного, она без особого совета от родителя стала направлять свои рассказы в литературную газету. Для начала ограничилась посылкой по почте. Те, увидев имя на конверте, не то чтобы стали печатать из уважения к почётному горожанину, просто не стали раздувать из искры пламя и отдавали, как есть, произведения на суд общественности, без всяких псевдонимов. В конце концов, если это вызовет негативную реакцию, то он, горожанин, и сам мог с ней разобраться. Рычагов влияния у него должно быть предостаточно. Помимо давления на редакцию. Пусть он сам выясняет свои отношения с городом, предоставив газете избранное место посредника. Но город был не против рассказов, и вскоре волнения по этому поводу забылись.
Другое дело, когда местную газету прочёл газетчик более широкого масштаба, от которого столицей веяло за километр. Случилось это, когда девочка совсем уже превратилась в юную писательницу и регулярно заполняла подходящую ей колонку в недельном выпуске. Столичный господин добился аудиенции в их доме, само собой отец присутствовал при разговоре. Предложений рассыпанных газетчиком было много. Ощущался выбор. Но сразу выбрать ничего не удалось, расстались, договорившись держать связь. Собственно, вся трудность была в том, что говорить она, как и прежде не могла и выражалась письменно. Конечно, это затрудняло общение, а в столице говорить надо было много и быстро. Отец мог последовать за ней в помощь, каким-то образом доверив свои дела сторонним людям. Наверно, это тяготило бы его, но он готов был справиться. Дочь взяла ночь на размышления.
Как и много лет подряд, она уселась за стол. На улице за окном было уже довольно темно. Она достала чистый лист, взяла перо, хотя ничего определённого писать не собиралась, и взглянула на открытый скрипичный футлярчик. Сколько же волнений доставила эта маленькая скрипка ей! То под неё писалось о чём-то тягостном и тяжёлом, мысли закручивались в тугое сплетение, чувствовалось, что от напряжения сильнее бьётся в венах пульс, то было легко, как в детстве на качелях, когда ветер летел сквозь волосы, забирая с собой все мечты и надежды, оставляя только тёплое чувство, которое, казалось, никогда не кончится. Каждый раз, садясь, она не знала, каким будет её настроение. И герои её рассказов также в этом повиновались ей. Может поэтому они так нравились? Она не знала. Под налетевшим вновь вдохновением она написала отцу письмо, где говорила, что останется здесь и, если и будет печататься ещё где-то, то только посредством почты. Как, впрочем, и прежде.