Ещё через какое-то немалое количество протяжных лет один уж слишком бравый офицер был взят в плен враждебной стороной. Не совсем были понятны мотивы его вылазки: из-за лихости или нет, но точно не из тщеславия, из-за ценностей или денег, то точно не ради богатства, из-за глупости или незнания, но отряд свой спас, хоть сам и попался. В темнице оставили ему рубашку без мундира, брюки без ремня да скрипку по просьбевсё равно толку от неё было никакого. На утро был назначен расстрел, никакие данные он передавать не собирался, а тогда и церемонится с ним было нечего. Он играл всю ночь, почти не переставая, охранникам такой пленник был только в радостьвсегда было слышно на месте он или нет. За время до рассвета он, кажется, переиграл всё, что сочинил. А может добавил и новое. Когда за ним пришли, он попросил скрипку оставить при нём, ему позволили.
Вполне себе здоровая, прекрасная молодая женщина проснулась летним утром с глубоким чувством наполненности, прилива сил и вдохновения. Она ощущала себя отдохнувшей настолько, насколько можно так себя почувствовать за недельный отпуск. В её теперь уже собственном загородном доме этому способствовал не только сон. Нежный и свежий воздух с ароматами полевых цветов, с гудением насекомых, который господствовал в спальне всю ночь, просторные комнаты с высокими потолками, дающие разбег мысли, экономка, молоденькая девушка из города, взявшая на себя часть забот связанных с бытом. Всё это успешная писательница могла себе позволить и, как свободная и нескупая натура, конечно, себе позволила. Она вышла в легком халате на открытый балкон и села в плетёное кресло в ожидании завтрака, захватив на всякий случай плед. Она только начала укрываться, когда услышала, как сзади в комнате открылась дверь, и увидела, как в неё стала проходить боком юная служанка, звеня сервизом на подносе. Она даже успела привстать к ней с улыбкой, и даже поймать такую же в ответ. Но кроме очаровательных женских особ в комнате находилась ещё одна. Это была любопытная оса, которой тоже не терпелось узнать, что на завтрак. За этим она и полетела к подносу. Но неопытная экономка с городскими привычками отреагировала на это совсем не так, как ожидалось. Она, громко крикнув, закрыла лицо, чтобы защититься, отправив тем самым завтрак в полёт к письменному столу. От дребезга и звона, казалось, замерло всё вокруг, почти все настольные принадлежности оказались на полу, конечно, уже не такими целыми, как раньше. В числе прочих разбитых предметов там оказалась и маленькая скрипка, глядя на которую можно было сказать только, что обратно её склеить не представляется возможным
Он остановил чтение, так как листы, которые он вынул из кармана перед чтением, закончились.
Я с трудом возвращался назад к действительности. Я смотрел на него и думал, что в этом рассказе, наверно, понамешано всё, что когда-то случилось в его жизни. Хотя может и фантазии здесь было прилично. Довольно странная связь судеб людей и предметов. Если такая связь существует, то присутствует ли она сейчас при этих событиях? С другой стороны, если даже и присутствует, то выявить её не представляется возможным. Но связь невидимая между людьми, такая связь, о которой они сами не знают до встречи, и до которой не прикасаются после, встречается. «Последний романтик» может являться таким примером. Но может и нет. Может ты просто путаешь нас, Грин, как всегда лишь просто для того, чтобы мы лишний раз поразмыслили над чем-то и сами решили, были ли эти размышления впустую!
Глава 15 (суббота) Оладья. Стихийное бедствие. Встреча.
А по атмосфере вокруг было видно, что что-то ожидалось. Около сцены возникло некое оживление. Втащили, а потом стали сволакивать обратно рояль. Бросили на полпути и далее внимания на него не обращали. Около него стали появляться люди с музыкальными инструментами. В центре сцены ближе к краю поставили стул и принесли микрофон. Кто-то, видимо, собирался петь. В каком стиле было трудно даже предположить. И для кого тоже. В зале до сих пор шумели. Но я не очень переживал, во-первых, я всё равно не был, как минимум, любителем, а во-вторых, не знал ясно и точно, как тут принято. Но, вообще, из элементарного уважения публике можно было говорить и потише, хотя, с другой стороны, на сцену к микрофону так никто и не подошёл.
Зато появилась «гостья», которую мы тут ожидали. Энжела довольно быстро почти из ниоткуда подошла к столу и присела на свободный стул. На столе у нас к тому времени стоял графин с соком, Грин сразу налил ей фужер до краев. Она в ответ ему улыбнулась, а потом посмотрела на меня. С секунду она глядела мне в глаза молча.
Здравствуйте, Битвайзер! она протянула руку. Я пожал её несильно в ответ и тоже поздоровался. С Грином они также обменялись приветствиями. Повисли небольшая пауза, но прежде, чем я успел её заполнить, она продолжила.
Вы, наверно, очень расстроены из-за того, что я здесь? Вы лучше скажите прямо, если это так, она коротко объяснила, зачем примерно Грин её сюда позвал, Я всё понимаю, тайна группы и так далее, но сама я не очень сильно расстроюсь, если придётся уйти.
Она хотела что-то ещё добавить, но я её прервал. Я вдруг услышал напряжение в её голосе и подумал, что надо обязательно его смягчить. Почему? Я не успел разобраться. Но если очень уж просто, то почему лёд недоверия должна ломать она одна? Откуда оно, кстати? Да не так уж и важно. Всё равно ведь по пути сюда мы с Грином уже всё решили. Зачем лишний раз заставлять преодолевать человека трудности совместного общения, если принципиально их нет. Если она часть команды, надо ускорить процесс знакомства.
Нет, я не расстроен. И не буду, я позволил себе улыбку, Вы мне совершенно не мешаете. А, стало быть, и нам, тем, кто здесь. Всё довольно просто. Видите молодого человека, я указал на Грина, Если он ручается за вас, то кроме этого ничего и не надо. Кстати, в этом отношении, мы очень продвинуты. Иногда, чтобы попасть на какую-либо службу или работу, необходимо заполнить кучу форм и анкет, и людей, которые будут определять возможность вашего участия в данном заведении или коллективе, вы можете и не увидеть вовсе, хотя будете приняты. Это говорит о том, что мнение о вас будет составлено на основе полноты ваших ответов на множество характерно освещающих вопросов. И вам придётся сильно постараться убедить в положительном мнении о вас тех, о ком вы сами никогда мнение не составите. У нас же, видите, всё простоон вам верит, значит и я тоже. И больше ничего не надо.
Она смотрела на меня, не понимая, как оценить мою иронию. Мне пришлось извиниться за слова не к месту, чтобы остановить в ней появление ненужных вопросов. Её лицо чуть просветлело. Она немного смягчилась. Мы также иронично прошлись ещё недолго по теме доверия, всё больше стирая острые углы внутри нас. Приятно всё-таки общаться с умным человеком. Другого определения у меня не нашлось. Правда, на «ты» мы так и не перешли.
Грин почти не вмешивался в наш разговор. Моментами он и вовсе отвлекался на музыкантов на сцене. Те поочерёдно пробовали свои инструменты, наигрывая коротенькие мелодии. Мелодии постепенно удлинялись, всё больше наполняясь виртуозностью. Грин дал нам ещё перекинуться парой фраз и сам вступил в беседу.
Послушайте, сказал он, я понимаю, что должен говорить о деле, о том, зачем тебя сюда позвал, Энжела. Но, вы простите меня, я всё же немного отвлекусь. Мне пришёл в голову вопрос. Мне больше даже интересно задать его, чем получить ответ. Так вот. Необходимо ли создавать прекрасное, даже если заведомо известно, что оно никому не будет нужно? К примеру, в отношении картины: стоит ли писать её, если вы точно знаете, что она останется в подвале и никто её не увидит? Не потому, что вы думаете, что вы бездарны и сами её не покажете, и не потому, что у людей к ней нет интереса. Интерес будет, если они её увидят. Но просто обстоятельства сложились так, что никак из подвала её не достать, и никому, кроме вас, в подвал не проникнуть. Стоит ли тогда писать?
Энжела его знаком остановила. Она положила одну руку ему на запястье, а другой допила из фужера. Она очень недолго и тонко посмотрела на Грина. Я лишь в этот момент заметил, что их кители чем-то схожи. Даже выбранный ими когда-то цвет был почти одинаковым.
У вас что, собрание клуба? спросила она. Было видно, что она немного удивлена тому, о чём начал говорить Грин. Это и в самом деле было не к месту, я её немного понимал, и поэтому сам ответил на её вопрос.
Нет, конечно, ответил я, Я не знаю, зачем он спрашивает об этом именно сейчас.
А вы как думаете? Стоит? она адресовала повторно мысль Грина мне, проигнорировав то, что её вообще-то тоже спросили.
Я как думаю? о таких вопросах я задумывался лишь на посиделках, в свободное от них время подобным фантазии меня не посещали, так что я слегка замешкался и ответил неуверенно, Стоит Наверно.
Вы сомневаетесь? Почему? она посмотрела мне глубоко в глаза. И также, как тогда в лифте, мне не захотелось врать и изворачиваться. Но сейчас у меня не было ответа, правда, появилось желание его найти. «С какой долей вероятности такой вот Грин может встретить такую Энжелу?» пришло мне в голову вместо искомой мысли.
Возможно, потому, что сдаваться не стоит. То, что картину никто не увидит, ещё не всё. Есть собственное мастерство. Может следующую удастся написать не в подвале. И тогда мастерство обязательно пригодится. И для себя, наверно, тоже можно писать. Ведь если хочется, то не всё ли равноподвал или нет? я старался отвечать, но было видно, что я больше рассуждаю, чем говорю собственными убеждениями. Было видно, что ответ родился только что, без какой-либо предыдущей работы.
Но зачем для оттачивания мастерства писать именно прекрасное? И почему, если хочется, нужно гнаться именно за ним? Для мастерства можно писать этюды, а для себя прекрасное зачем, если оно итак в вас и для вас лично выражения не требует. Вы ведь сами для себя понимаете: что прекрасно, а что нет. Пусть это субъективно, но в отношении к прекрасному всегда так, его объективно не оценить.
Сразу с этим было трудно спорить. Но, глядя на неё, хотелось. Правда, лишь только для продления беседы. Жесты и голос её немного завораживали, но с этим ещё можно было справиться. С тем, что уходить уже никуда не хотелось, справиться было почти невозможно. Но надо было держаться, а значит, надо было парировать.
Но как же можно стать мастером, не создав хоть раз прекрасное? Если ты хочешь им быть, это надо доказать или проявить. Нельзя же считаться мастером только из-за своих убеждений. Но в этом-то и вся суть: прекрасное просто так не создать. К нему придётся проделать путь, с ошибками и ложными направлениями. И от идеи до картины, даже если ты и мастер, тоже придётся идти. Так чего ж не писать? Если кисти и холст имеются, да? последние слова были обращены к Грину, чтобы и его втянуть в разговор, но он сидел явно довольный беседой, которая проходила без него. Поглядывая на него, Энжела тоже улыбалась. Правда, не было понятночему?
Она немного придвинулась и спросила: Так чего тогда сомневаетесь?
Я смотрел на неё и думал, что расспросы, видимо, в её характере занимают особенное место. По тону и её виду было понятно, что хоть по большому счёту вопросы шли из любопытства, но оно не было праздным. Мои ответы куда-то складывались внутри неё, заполняя неведомую мне мозаику. С чем-то там мои слова сравнивались, отсеивая ненужные. Любопытство было профессиональным, так мне подумалось.
Я стараюсь сомневаться. Когда-то было, как раз наоборот. Я имел очень отточенные убеждения, которые были закалены в спорах, своих поступках и поступках окружающих меня людей. Я думал, что придерживаться их правильно. Но оказалось, что какое-либо убеждение не может охватить всех вариантов, которые могут случиться в жизни. Что-то будет упущено и, когда это упущение проявится, убеждение может рассыпаться в ничто. Но это, правда, меньшее, что может произойти. Прежде этого может кто-то и пострадать. В общем-то, споры и поступки не отменяются, но сомнение в правильности происходящего тоже должно оставаться. Можно подумать, что это более объективно, но так как речь идёт об одном человеке, то от субъективности никуда не деться. Но вы уже об этом говорили.
Исходя из вашей логики, все прекрасное подвергнуто сомнению. С каким бы трудом и утончённостью мастер не сделал творение, всегда остается вопрос о совершенстве. Совершенство не имеет границ, так как прекрасное можно сделать ещё прекрасней. Но с другой стороны, кисть, которой вы будете работать, не сможет быть тонкой без конца. Её тонкость закончится, когда она не сможет в себе удержать краску. Если у вас будет цель передать через картину вкус яблока, то он не сможет быть слаще самого сладкого яблока в мире. Если будет, то это будет уже не яблоко. Совершенство при выполнении заданной цели всё равно упрётся в границы этого мира. В данном случае физического. Если целью будет передать зрителю, только понятие яблока, то границей будет то, что мы о яблоке, знаем. В противном случае, оно может предстать так, что никто никогда и не узнает, что было на картине. Сама цель появления картины тоже будет границей. Можно попробовать написать яблоко и без цели. Но мастеру это скорее облегчит задачу, а это в свою очередь уберёт надобность в совершенстве, что далее ослабит прекрасное. И если сделать ещё шаг, то можно усомниться, что зритель это прекрасное почувствует. Прекрасное может не дойти до него и труд мастера окажется бесполезен.
Если честно, разговор меня затягивал. И не только он. Где-то позади, наконец, полилась музыка. Инструменты, то сливаясь вместе, то сменяя друг друга, понесли в зал такую гармоничную мелодию, что почти все притихли. Кто-то настроил свет, сконцентрировав его на солистке. Она добавляла вокала в музыку, но пока без слов, пользуясь одними распевами. Сменилась атмосфера, постепенно всё замерло, как будто кто-то невидимый увлёк всех от сиюминутных дел в какой-то тайный мир, где всё было настолько перевёрнуто, что вернуться обратно не представлялось возможным. И возвращаться особенно не хотелось.
То есть вы хотите сказать, что совершенство границы имеет. Что путь художника лежит к этим границам, и что это обязательно, если он собирается стать мастером. Интересно, что, по-вашему, за границами совершенства, если мы говорим в таких понятиях? А если художнику не хватит терпения или времени жизни, чтобы дойти до этих границ, не хватит физических возможностейчто же тогда? Не писать? Но ведь кто-то же пишет всё равно! И как тогда оценить его творчество? Будет ли оно совершенством или прекрасным?
Она остановила меня своей улыбкой и легким, почти незаметным поднятием руки. Я посмотрел на Грина. Тот сидел очень спокойный. При его виде спор или сложный запутанный разговор охлаждался, собеседники начинали придавать больший вес словами, которые говорили, что приводило к ясности между ними. Ненужное напряжение улетучивалось само собой. Мне подумалось, что я понял, почему этот зеленоглазый дьявол влюбился в неё. Но в этот же самый момент мне пришлось признать, что это как раз заблуждение. Они были и немного похожи и немного разнились, можно было увидеть, что они дополняют друг друга, а можно было увидеть и то, что они в какой-либо проблеме столкнуться лбами и никто не уступит. Но эти мысли лишь отражение того, что видно внешне. Там, внутри них совершенно непонятно, что происходит. Совершенно непонятно почему именно она вывела Грина из его какого-то жизненного транса, и даже если пускай и она, то почему он говорит мне именно о любви к ней, пусть и заочно, а не о чувствах благодарности, например. Этот внутренний щелчок, о котором написано так много книг, посвящено так много стихов, памятников, картин и ещё много чего, непонятно чем обусловлен и обусловлен ли вообще. Если мне хотя бы отдалённо не представить какими мыслями должен быть наполнен человек и какие чувства должны быть у него обострены, чтобы весь его внутренний мир, бескрайний, как Вселенная, встретившись с одной небольшой песчинкой, которой может быть лишь одно слово в разговоре, начал менять свои собственные законы так, чтобы существовать и развиться только вокруг неё, то как я могу понять или представить само рождение этого бесценного момента. Я даже для самого себя этого не понимаю.
Ещё полсекунды, четверть и Энжела начнёт говорить то, что хотела. Ещё нужно будет уловить и понять, что она скажет. Это уведёт меня от этих мыслей. Но пока в ней мне видна борьба. Она явно с чем-то борется и видно, что побеждает. Видно, что борьбы в её жизни было много, больше, чем у других, быть может, больше, чем надо, если надо вообще. Видно, что бороться ей не впервой, но она заранее не знает: выиграет или нет. Она просто борьбу не прекращает и, кстати, непонятно откуда в ней берутся силы. Они всегда не вечны. Она не борется за Грина, но остро переживает его отсутствие в своей жизни, и то, что заставляет её светлетьэто, когда он борется за неё. Видимо, даже не очень важна форма его борьбы, важно лишь её наличие. Возможно, борьба эта когда-то закончится, когда-нибудь всё придёт к гармонии, тягостное напряжение сменит полная гамма таких светлых чувств, которые высветят всё до конца, до самых дальних и заброшенных уголков души, заполнив и их, наконец, так давно ожидаемым теплом.