Юрий ИваниченкоХРОНИКА МИРАЖА
Чистое небо
Мгновениеи стало ясно: силы не равны.
Сергей перехватил руки незнакомца, протянутые к щиту регулировки режима стеллатора, потом преодолевая слабое сопротивление, схватил человека в охапку и оттащил в сторону. Еще мгновениеи тот оказался в кресле второго диспетчера. Нависая над ним, Сергей Острожко, ответственный дежурный Центральной, заорал:
Тебе что, жизнь надоела? И как ты сюда пролез?
Пробраться ночью в Центральную Щитовую почти невозможно. Три зоны охраны, и охранники что здесь, что во всех странах, где запущены стеллаторы, не пропускают никого. Вплоть до применения оружия. Слишком дорогая и строгая штукастеллатор. Несколько _нужных_а точнее, ненужных включений, и он может пойти вразнос, и тогда не выдержит защита, полетит и сам стеллатор, и Установка, и добрая часть грузовой станции. Только поселок останетсядо него двенадцать километров.
За годы Сергеевой службы здесь, на Сарыче, никто не пытался проникнуть в диспетчерскую, а тем более в Центральную. Да и зачем?
Сергей спросил еще раз, уже тише:
Ты понимаешь, куда руки суешь? Мы же все гробанемся
Человек по-птичьи вывернул голову и виновато сказал:
Я бы вас предупредил, Сережа. Чтобы все успели уйти. И вас, и остальных. Чтобы успели. Кровь не нужна. Нет-нет.
Что-то странное почудилось в речи незнакомца, одетоготеперь Острожко рассмотрелв униформу вспомогательного персонала. Но в чем заключалась странность, Сергей не понял. Только спросил, так же переходя на «вы»:
Вы меня знаете?
Конечно, Сережа. Я специально выбрал вашу смену и ночь, чтобы успеть, пока вы будете один. Я же знаю, что вы отдыхаете по очереди
Подождите, перебил его Сергей, что успеть? И откуда вы знаете, что мы
Да-да, торопливо сказал человек в униформе, я так и решил, что если сам не смогу, вы мне поможете. Вы только выслушайте меня сначала, а потом обязательно поймете
Он говорил быстро, и в то же время как бы пересиливая себя, и после каждой фразы кивалбудто ставил точку. Не то чтобы это сильно раздражало, но все же отвлекало внимание от смысла. Не о каких-то своих гипотетических обязательствах собирался спросить Острожко, а о том, зачем этот человек пробрался в Центральную и за спиной дежурного бросился к щиту. И черт возьми, если бы не слух и реакция Сергея, сейчас бы могло начаться такое
Говорите ясно: кто вы? И что вам нужно? Я сейчас вызываю охрану
Вам, конечно, одному не по себе, торопливо закивал незнакомец, опять же по Инструкции вас должно быть здесь двое, но если бы кто другой _остановил_, то сразу бы к охранникам, а вы сначала послушаете. Я давно заметил, еще когда вы с женой здесь были на стажировке
Вот тут-то Острожко вспомнил ясно и сразу, и в следующее мгновение уже удивлялся себе, что не узнал сразу дядьку Панаса, завхоза их общаги-малосемейки, где размещались стажеры. Разве что униформа сбила, но лицо-то Лицо Сергей должен был узнать сразу. Тогда, шесть лет назад, разговаривали, гоняли чаи, да и потом Нет, позжене разговаривали, хотя мелькало, право же, заостренное, в ранних морщинах, лицо, сутулая фигура Не возле Ганнусиного садика ли?
Чумак? Афанасий Михайлович? спросил Острожко, уже с полной определенностью признавая человека.
Да лучше по-старому, дядькой Панасом. Что мне в таком величании? Панасом был и уйду, а отчества и не оставлю, и видать сам того не стою, раз пресеклась
Нет, странность была не в голосе, а в глазах дядьки Панаса, в том, что во взгляде его плавал какой-то туман; и совершенно непроизвольно появилось в сознании Острожко слово «юродивый», полузабытое, никогда прежде не употребляющееся для определения визави, еще не прилепленное окончательно к дядьке Панасу, но уже приближающееся к некоему порогу сознания.
Хорошо, пусть будет так, но вы не ответили: что вы здесь делаете? И откуда у вас эта униформа?
Дядька Панас ответил быстро, но первого вопроса будто бы и не слышал:
А мой комбинезончик, по службе полагается, только не такой, да этот моего размера
Вы работаете здесь? На «Чистое небо»?
Работаю, конечно. Уборщиком. Тоже ведь убирать нужно, пока смена то да се, а людей очень много, не объяснить: совесть-то с одного начинается, когда человек сам перед собой как перед зеркалом
Сергей понимал все, что говорит Чумак, но чем дальше, тем определеннее замечал: где-то внутри фраз, остро и с усилием высыпаемых дядькой Панасом, проскакивает маленькая логическая подмена. Речь начинается об одном, а потом утверждается другое, не совсем (или совсем не) вытекающее из посыла. Но как расценить эту особенность речи, Острожко не знал.
Разве по ночам уборкой занимаются? И зачем вас понесло к щиту?
Да я все хочу объяснить, а вы такой нетерпеливый стали, будто и у вас в горле пересохло. Вы бы водички нацедили, все же уборщики знают, что у вас и термос, и сифончик
Сейчас.
Острожко встал, вытащил из шкафа пластмассовую кружку, потянулся за сифономи тут краем глаза уловил быстрое движение.
Сергей резко, так что кружка отлетела в сторону, повернулся и крикнул:
Стой!
Крикнул, через мгновение дотянулся, навалился всем телом, прижал Чумака к пульту и, перехватив поперек туловища, отбросил в кресло. Уже понимая, что _поздно_, что ничего это уже не даст, разжал Чумакову ладонь и отобрал микрофон. Микрофон «токи-воки», переговорника связи с другими помещениями, в том числе с охраной. Выдран, что называется, с мясомне сразу починишь
Вы что?! Что вы наделали? закричал Сергей на Чумака.
Афанасий Михайлович медленно провел пятерней по лицу и выпрямился:
Вот и все. Теперь можешь спокойно налить воды. И себе. Несогласованных действий больше не будет.
Сергей как завороженный поднял с пола кружку, нацедил воду и подал Чумаку, а сам обхватил носик сифона губами и сделал несколько глотков, пока рот не переполнился углекислотой.
Перед ним в кресле сидел другой человек.
Цепкий, внимательный и ясный взгляд. Голос твердый, уверенный, будто не говорит, а командует. Спина выпрямилась, движения стали скупыми и точными.
Сергей отставил сифон и сел.
Только что вся ситуация казалась иною. Да, посторонний в Центральной само по себе ЧП, но дядько Панас выглядел таким безобидным, что в его появлении Сергей предполагал не умысел, а какую-то нелепицу, что-то вроде случайных блужданий спросонок или с похмелья по корпусам, безлюдным ночью. Конечно, нарушались серьезныережиминструкции, но в этом нарушении не предвиделась опасность; сами операторы и дежурные нарушают почти еженощно, самовольно разделяя смену на _подхваты_, и до сих пор ничего не происходило. Разве что пара необязательных нагоняев, когда начальство застукивалои все.
Тем более, Острожкосильнее, а Чумак безоружен, да и напарник явится меньше чем через час.
Теперь же Острожко, потрясенный внезапной переменой, воспринимал все иначе. В приходе Чумака стал очевиден умысел, и не мог Сергей не подумать, что попал в сложную ситуацию. Чумак явно играл, и пока что это была _его_ игра, а действия Сергея, похоже, вполне укладывались в Чумакову тактику.
«Но в чем умысел?»спросил себя Острожко.
Теперь мы должны согласовывать наши поступки, все тем же властным тоном сказал Афанасий Михайлович, и не слишком уповай на то, что ты физически сильнее. Это далеко не все. Позвать на подмогу или охранников ты не можешь: меня за спиной оставлять нельзя. Я же не хочу избавляться от тебя. Наоборот. Значит, нужен консенсус, нужно координировать действия. Согласен?
Что все это значит? спросил Сергей.
Но Афанасий Михайлович пропустил его вопрос:
У тебя пока что мало оснований мне доверять. У меня больше, но еще недостаточно. Пока. А нужно полное довериедругих отношений с совестью не бывает, нет?
Да кто вы? спросил Сергей.
Ты же меня узнал. Чумак. Дядько Панас. Бывший диспетчер, бывший оператор стеллатора, бывший завхоз, бывший отец Чумак судорожно сглотнул, и на миг лицо приобрело недавнее, болезненное выражение; лицо, искаженное болью и непониманием, лицо полу-юродивого.
Показалосьи нет его: опять _второй_, решительный и властный. И в глазахне муть, а убежденность. Чуть ли не чрезмерная но Сергей не успел довести до конца свою мысль, потому что Афанасий Михайлович заговорил вновь:
И как понимаешь, я не диверсант и не террорист. Иначе ни к чему бы с тобой церемониться. Все необходимые переключения могу сделать сам. И сделал бы давно без твоей помощи. А тебя, чтобы не мешал Это не сложно. Без шума. Но другого шанса не будет. Тыподстраховка
Что вам нужно? спросил Сергей.
Нет, он все еще не боялся.
Чумак вел себя в самом деле не как диверсант или террорист. Террористы сначала стреляли и бросали бомбы, а потом уже разговаривали. Или «давали показания». Опасность? Да, но скорее всего не личная.
Теперь Острожко вспомнил твердо: да, говорили, что завхоз дядько Панас прежде не был завхозом, а ушел из операторов по здоровью Нет, была там какая-то история, семейная, что ли А если был оператором Квалификация не исчезает просто так. И оборудование изменилось не настолько, чтобы не разобраться самому. Значит, действительно Сергей нужен для чего-то иного
Чего я добиваюсь? спросил Чумак и чуть прищурился, теперь скажу Вопрос по существу. Только сначала отвечу на предыдущий: кто я. Согласен?
Сергей утвердительно кивнул, вновь поражаясь перемене в непрошеном госте.
Ятвой судья.
Судья? Да мы едва знакомы. И какие основания
Чумак резко перебил, почти выкрикнул, наклоняясь к Сергею:
Ты убил мою дочь!
Мгновение звенящей тишиныи непрошеный, судорожный как всхлип короткий смех вырвался у Сергея. Он тут же зажал рот ладонью, несколько раз тряхнул головой, будто пытаясь разорвать сновидение, и ответил, ясно глядя в глаза:
Да вы что, Афанасий Михайлович? У меня самого дочка! Что за шутки
Но Чумак, похоже, не шутил. Если выражение его лица хоть что-то, кроме игры, означало, то был он строг и скорбен. Покачав головой, он произнес:
Ты убил ее. Она скончалась на рассвете, в такой же час, за неделю до своего девятилетия
«Он что, ума тронулся?»спросил себя Острожко, и вдруг будто начал прозревать И слова, и поведение, все эти неожиданные перемены в Чумаке укладывались в схему, в картину душевной болезни. В то, что мог себе представить Сергейне врач и вообще человек достаточно далекий от медицины.
Что сия догадка изменяла в ситуации, Острожко еще не знал, и сказал только:
Да вы с ума сошли, Афанасий Михайлович, я же
Сошел с ума? с живостью перебил его Чумак. Это было бы выходом. Лучшим выходом. Выпасть из ежечасного сознания, ежечасной мукикогда не можешь даже позволить себе уйти из жизни
Такая тоска и боль исказили черты Афанасия Михайловича, что Сергею стало стыдно за свое предположениеи одновременно отодвинулось предчувствие опасности. И не как неправедно обвиненный, не как должностное лицо, вынужденное серьезно нарушать инструкции из-за самого факта пребывания Чумака на Центральной, а просто по-человечески Острожко сказал:
Конечно, большое несчастье; но может быть, со временем все уляжется
Со временем все мы уляжемся, мгновенно отозвался дядько Панас, жена и месяца не выдержала, руки на себя наложила, а мне вот седьмой год
И тут Сергей как в озарении вспомнил с непреложной ясностью, что это была за история. Все так: и девочка умерла накануне своего девятилетия, и мать вскоре покончила с собою, и это была семья одного из операторов стеллатора. Шума в свое времясемь лет назад, было достаточно, потому что у ребенка был один из самых первых в нашей республике случай гемосольвии. Если не самый первый. У самых истоков пандемии Но мог ли подумать Острожко тогда, он, стажера-выпускника Политеха, впервые в жизни попав на Сарыч через полгода после всех этих печальных событий, что когда-то дождется обвинения в детоубийстве?
Мне другое выпало, продолжил Афанасий Михайлович, вперив жесткий взгляд в Сергея, и я не могу уйти, не пресекши зло.
Взгляд ли его имел особенную силу, или Сергей окончательно уверился, что перед ним больной человек, искаженно представляющий действительность и способный на любые действия, но напряжение наступило жуткое.
Холодно и скользко стало между лопаток, а ноги наоборот, обдало ватным теплом
И тут мелодично и отчетливо звякнул таймер-сигнал к очередной фиксации показаний.
Сергей вскинул голову.
Все так. Девочку звали Оксаной. Оксана Чумак. Одно из самых первых заболеваний гемосольвией. Девочка умерла в больнице. Никакой, даже самой косвенной вины у Сергея нет и быть не может: гемосольвией нельзя заразиться. До сих пор никто не знает, отчего возникает и как распространяется эта детская болезнь. Смертельная болезнь, но может быть, сам Чумак в гораздо большей степени невольная причинавстречал Сергей в прессе предположение о том, что болезнь как-то связана с наследственностью
Афанасий Михайлович, твердо и спокойно, как по его представлению следовало говорить с больным, сказал Острожко и поднялся, мне пора делать контрольную запись; а вы, пожалуйста, посидите спокойно. А потом, если хотите, еще поговорим. Только сразу предупреждаю: я к детским болезням никогда никакого касательства не имел. А может быть, даже наоборот: я же на «Чистое небо» работаю.
Я посижу, кивнул Чумак, вроде как разрешая, и поморщился будто от боли; да наверное и действительно от боли, потому что выловил из упаковки таблетку и быстро проглотил.
Несколько секунди отозвался вновь:
Насчет же «спокойно»это себе скажи. Ты ведь признался
Машинально еще Сергей шел вдоль ряда приборов и, казалось, что-то записывал в оперативном журнале и только спустя добрых полминуты остановился:
Признался? В чем?
В убийстве. Ты убил мою дочь. Ты убил сто тринадцать тысяч двести Афанасий Михайлович быстро взглянул на часы и поправился:Сто тринадцать тысяч триста детей. А будешь убивать по тысяче каждую неделю, если тебя не остановить.
Несколько секунд Чумак молчал. Казалось, что он борется с какой-то сильной болью. Потом он отозвался негромко и спокойно:
Все. Теперь ты знаешь. Теперь ничего не изменит моя смерть: ты ничего не сможешь забыть. Совесть не убьешь.
Дядько Панас! Сергей, не выдержав, подскочил к Чумаку и схватив его за грудки, да опомнитесь вы! Нашли виноватого! Гемосольвия жеэто болезнь, да, страшная, да, неизлечимая, да, от нее умирают дети во всех странах, и может быть, действительно умерло уже сто тридцать тысячно я-то при чем?
«Чистое небо», бросил Чумак, и с неожиданной силой сжав Сергеевы запястья, отстранил его от себя. И посмотрел так, что показалось Острожко: все возможно, и как знать, что застанет напарник, когда войдет сюда через полчаса.
Будто убаюкивая, отвлекая, пытаясь разрядить напряжение, Сергей заговорил:
Но это же программа во спасение человечества. Вы же старше меня, должны хорошо помнить, что творилось два десятилетия назад: кислотные дожди, смог, чудовищные домны, заводы, горы шлаков, карьеры, рудники, шахтыа сейчас? Все сырье дают диализные установки. Это же вековая мечта человечества: получать все сырье из океана. А стеллаторы наконец обеспечили энергией. Последние ТЭЦ закрыты, и уже решено столько проблем: голод победили «Чистое небо»это
Когда Сатурн начинает пожирать своих детей, Сатурна следует уничтожить, раздельно произнес Афанасий Михайлович.
Да с чего вы взяли, что «Чистое небо» имеет какое-то отношение к гемосольвии? спросил Сергей, внимательно глядя Чумаку в лицо. Это болезненная странная идея
Договаривайте, бросил Чумак, недобро оскалясь. Сумасшедшая идея. Бред сумасшедшего. Мне тоже однажды показалось Показалось, что весь мир сошел с ума, если не хочет замечать очевидного. Но весь мир не может сойти с ума. А вот не замечатьпотому что нельзя _такое_ замечать, потому что невыгодно, недопустимо, лишает приятного упования на «авось пронесет» может. Да и сам я не хотел понимать, думал, что все эторасплата за прошлый век А это мы сами, «кудесники двадцать первого века»
Чумак засмеялся сухо и зло, как залаял. И тут же, оборвав смех, вперил в Сергея горящие глаза:
Что ты знаешь о гемосольвии?
Сергей, как впрочем все культурные люди после того, как счет жертв пошел на тысячи, не пропускал статьи в периодичке, и без особого напряжения сказал о том, что этоболезнь крови, вроде как ее разжижение, отсюда и название «гемосольвия». Отказывают кроветворные органы, и не помогают ни пересадка тканей, ни переливания. И что болеют только дети, а причины болезни не установлены.