Чего вы вертитесь, молодой человек? Вы наверное не сюда попали. Вам наверное нужно в парикмахерскую?
Я хотел бы купить кусочек хорошего довоенного мыла провизора Остроумова, если можнов жестяной коробочке.
Вспомнил! Остроумовское в коробочке! А хорошее варшавское вам не пригодится?
Если хорошее и недорогозаверните мне кусков двадцать. Я из Великого Городища. Вы понимаете, у меня покупатели спрашивают только остроумовское мыло.
Младший Поляков проворно сбегал в темный куточек за магазином и через какие-нибудь пять минут добротно завязанный пакет был уже в руках покупателя.
Снова старший Поляков льстиво кланялся и благодарил покупателя.
Я не помню, как я выбежал из лавки Поляковых на улицу, как я дошел до дому.
С тех пор меня каждый день тянуло пойти посмотреть на лавку Поляковых. Так ходят на свежую могилу самого любимого человека. Я не мог заставить себя зайти в самую лавку. Я просто проходил мимо нее, тоскливо заглядывая через окна в ее оживленный, кишащийпокупателями, полумрак.
Иногда среди них мелькала почтенная физиономия любителя довоенного остроумозского мылаторговца из Великих Городищ. Он барином выходил из лавки, а вспотевший Володька Поляков, преданно улыбаясь и рассыпаясь в бесчисленных «проще пана», вытаскивал за ним вслед тяжелые тюки с мылом. Торговец укладывал их на таратайку, озабоченно пересчитывал количество мест. Потом он, кряхтя, поддерживаемый под локотки Володькой, взбирался на передок, важно оглядывался по сторонам и говорил кучеру: «Ну, с богом, поехали в час добрый!»
Время от времени видно было, как Костясолидный, с золотой цепочкой на жилетке, выталкивал из лавки не внушавших доверия покупателей.
Пошел вон, босяк! кричал он обыкновенно вслед, брезгливо вытирая чистеньким носовым платочком руки. И обращаясь к соседям-лавочникам добавлял:
От таких покупателей я скоро стану нищим. Они уж у меня разворовали половину лавки.
Я проходил мимо лавки и мечтал о том счастливом дне, когда у братьев Поляковых разворуют всю лавку.
На узенькой и крутой базарной улице за темными высокими домами не было видно солнца и неба. Вонючая липкая грязь круглый год покрывала ее щербатые узенькие тротуарчики.
У нас на Слободке, на Госпитальной улице, на Белоцерковном, на Веселой, времена года совершали свой обычный круговорот.
И вот снова пришло лето. Когда настала пора убирать хлеб, в городе начались пожары. Ночью и ранним утром до нас докатывался отдаленный грохот канонады. Фронт снова приближался к городу. По утрам на столбах, на заборах, на домах, на будках, в которых дремали полицейские, появлялись прокламации подпольного комитета партии. Поляки напоследок вылавливали коммунистов и пытали их в дефензиве. Потом о городе начались грабежи.
Я наведывался тогда в лавку Поляковых в тайной надежде увидеть ее разграбленной. Но отважных польских солдат мыло не прельщало Они грабили ювелирные магазины. Они набивали полные карманы часами из бесчисленных часовых мастерских города. Они громили мануфактурные и галантерейные магазины. Мыло их не интересовало.
Я заходил в магазин Поляковых и торжествующе глядел на взволнованных хозяев. Они смотрели на меня с опаской и тихой ненавистью. Я чувствовал, они бы меня с удовольствием убили, если бы их лавка не была так на виду.
Чего тебе здесь надо, сволочь? прошипел как-то, не выдержав, старший Поляков, и я ему тихо ответил:
Мне? Ничего. Мне просто хочется посмотреть, как вы чувствуете себя перед тем, как в город возвращаются ваши бывшие товарищи. И ушел.
А утром от грохота пушек уже дрожали стекла во всем городе. На извозчиках, на ломовых подводах, пешком, с узелками и чемоданами с руках, устремились к вокзалу лавочники, чиновники, полицейские, именитые фабриканты и домовладельцы.
Только бы они не скрылись, молил я судьбу. Только бы Поляковы не успели удрать.
Я вертелся у вокзала. Я вглядывался в каждого проезжающего и не видел среди них Поляковых.
А на следующий день в бывшем зале Дворянского собрания уже происходило первое после оккупации открытое комсомольское собрание. Молодые красноармейцы с винтовками в руках составляли на нем большинство. Человек пять-шесть знакомых комсомольцев терялись среди сотни молодых беспартийных парнишек и девчат.
Я опоздал на собрание. Я пришел, когда докладчик уже кончал доклад о международном положении Советской России. И вдруг, проходя мимо стола президиума, я увидел: в уголке, за кулисами сидели братья Поляковы, Заметив меня, они вздрогнули и взволнованно зашушукались.
Тогда я вскочил на трибуну и закричал:
Я прошу слова! Дайте мне немедленно слово!
Погоди немножко, милая душа, ответил мне председатель. Погоди немножко, вот докладчик кончит
Немедленно, сию же минуту, сказал я, Некогда ждать. Дорогие товарищи! Я оттолкнул в сторону председателя, который пытался было меня удержать. Здесь на собрании притаились предатели, и я предлагаю их немедленно расстрелять.
Слезы восторга, бешеной радости, предвкушение близкой и неизбежной мести, душили меня.
Товарищи! кричал я. Когда наши старшие братья погибали на фронте, когда наших дорогих подпольных товарищей пытали, и расстреливали в дефензиве, два предателя, которые вот тут в этом зале сидят, плюнули на дело рабочего класса и занялись торговлей. Хватайте их, товарищи, и пускай их товарищи красноармейцы тут же расстреляют!
Кто предатели?.. О ком говоришь? Фамилию скажи! кричали мне из президиума и из глубины зала.
Красноармейцы вскочили с мест и защелкали затворами винтовок.
Вот они, прокричал я из последних сил и показал на побледневших братьев Поляковых. Вот онисволочи, закричал я, и вдруг стало совсем темно и очень тихо
Я очнулся о соседней комнате. Около меня стоял Виктор. Он был в военной форме и в запыленных обмотках. В заржавленной жестяной кружке он неумело подавал мне воду. Мои зубы щелкали о кислое железо кружки. Кто-то бережно держал меня сзади за голову.
Я все время следил за ними, Виктор, сказал я, и слезы вновь покатились из моих глаз. Где они сейчас, эти гады?
А мы туточка, засмеялись братья Поляковы, нагнувшись надо мной.
Они держали меня за голову, и я сейчас увидел их смеющиеся лица.
Чтоб ты сдох! сказал любовно Костя Поляков и дернул меня за ухо, Чтоб ты сдох! еще раз ласково повторил он. Ты нам портил всю жизнь. Мы были уверены, что ты шпик.
Чего ты удивляешься? подтвердил Виктор, ухмыляясь. У них же в лавке была подпольная явка. И они тебя здорово боялись.
Интересненькое дело, прошептал я, потрясенный. А я смотрю: вывеска «Братья Поляковы и Кº Фирма существует с 1893 года».
А то с какого? сказал тогда флегматичный младший Поляков. Конечно, с девяносто восьмого. Когда первый съезд партии был? Наша фирма старая и очень солидная Вот примут тебя в комсомолузнаешь!
Дело есть дело
Два белых джентльмена бережно ведут под руки черного. У черного подкашиваются ноги. У него закрыты глаза. Он думает. Он яростно вспоминает.
Эта собака Сэм. Конечно, не надо было слушаться Сэма. К полуночи они были бы уже в другом штате. До Границы оставалось всего миль восемь-десять. Эта гадина Сэм, он пристал к нему, как репей к собачьему хвосту «Не надо, говорил он, идти по дороге и такую темень. Это будет выглядеть чрезвычайно подозрительно». Он не должен был верить Сэму. В конце концов, он с ним провел только два дня. Чёрт его знает, откуда он взялся, этот обросший белый из Новой Мексики. Он сказал, что его зовут Сэм. «Меня зовут Сэм, сказал он, когда они встретились, и давай будем вместе пылить по дорогам», И вот он послушался и остался ночевать в стоге сена посреди степи. Сам сказал, чтобы он немножко подождал, пока он сбегает в деревню и достанет там чего-нибудь покушать, и что он скоро вернется. И он действительно скоро вернулся. А с ним имеете пришли шериф и местный полицейский. У них были большие револьверы, они размахивали ими, как факелами и день 4 июля. Они раньше всего надели на него наручники, а потом уже спросили: «Негр, тебя зовут Эйви Андерсон?» И он сказал, что да, потому что ему вдруг стало лень спорить и врать. И он только посмотрел с грустью на Сэма, а Сэм старался на него не смотреть, а вертелся около шерифа и говорил ему приятные слова и объяснял ему, что сто долларов прийдутся ему очень кстати, потому что ему давно хотелось хорошо пообедать купить себе новые штаны и поехать в Лос-Анжелос. И так он провертелся, пока они не пришли в помещение, над которым колыхался звездный флаг, и тогда Сэм сказал, чтобы ему дали сейчас же сто долларов, потому что он сообщил, где находится Эйви Андерсон. А шериф сказал, что ничего подобного и показал афишу в розыске Эйви и что, согласно объявлению, сто долларов получит тот, кто доставит Эйви судебным властям, а Сэм не доставил, а только сообщил и вообще, кто он такойСэм, и не бежал ли он из какого-нибудь каторжною лагеря? Сэм, конечно, начал ругаться богом и дьяволом, что он будет жаловаться губернатору. Тогда шериф схватил Сэма за шиворот и дал ему такого пинка, что тот полетел за черту города.
Два белых джентльмена бережно ведут под руки черного. У черного подкашиваются ноги. У него закрыты глаза. Он думает. Он яростно вспоминает.
Не надо было отказываться от этого защитника. Но ему отсоветовал прокурор. Он не должен был слушаться прокурора, Прокурор сказал: «Зачем тебе, негр, защитник из Мопра? На присяжных это произведет очень плохое впечатление. Лучше тебе не путаться с красными». Он не должен был слушаться прокурора. Потом все собрались на суд. На него смотрели сотни джентльменов и леди. Фотографы щелкали вокруг него аппаратами. Потом стало вдруг тихо, и лысый джентльмен, сидевший в сторонке за отдельным столиком, тонким фальцетом закричал: «Слушайте, слушайте, все лица, дела которых представлены к слушанию в верховный суд штата Северная Луигома (Название вымышленное.), приблизьтесь и будьте внимательны. Сессия суда открывается». Он немножко помолчал и снова провозгласил: «Штат Северная Луигома против Эйви Андерсона». И тогда поднялся с места прокурор и заявил: «Я от имени народа» Потом тот же самый лысый джентльмен вытаскивал из ящичка бумажки. На этих бумажках были фамилии присяжных. И он задавал каждому присяжному столько вопросом, как будто он хотел с ними породниться. У каждого присяжного он спрашивал, допускает ли тот смертную казнь, и присяжный отвечал, что «да». Это были опытные присяжные. Они знали все вопросы наизусть, потому что они работали уже в прошлом году присяжными. Они отвечали быстро и молодцевато, потому что судья сказал им, что если они будут себя хорошо вести, то они будут присяжными по крайней мере двенадцать недель по два доллара в день. Об этом стоило подумать. Потом Эйви объяснял, что он не виноват, что он не убивал Питера Лоога, а что Питер убился сам. Питер Лоог гнался за ним верхом на лошади и не заметил дерева, о которое стукнулся и упал намертво. Он не мог больше оставаться у Лоога на плантации, потому что он работал у него уже четвертый год и никак не мог отработать двадцать долларов, которые он должен был Лоогу, и что он вынужден был бежать. И что Питер Лоог сам виноват, а он только бедный, беззащитный негр и он очень просит его не казнить, потому что он совершенно не виноват. А когда он кончил, вдова Лоога громко заверещала и упала в истерике. У нее были губы, накрашенные, как у вурдалака, и шикарное траурное платье. Она упала в обморок очень удачно. Многие присяжные даже плакали. Она билась в истерике в точности так, как ее обучал прокурор. Потом выступал его единственный свидетельПат с фермы у Совиного ручья. Пат под присягой рассказал, что Эйви хороший парень, работяга и мухи не обидит и что он сам видел, как покойный Питер гнался за удиравшим негром и как он стукнулся о дерево. Но прокурор тут же сказал, что этот свидетельпьяница и что ему бог весть что может померещиться, и что его жена известная проститутка, и что сам он, возможно, судя по чертам лица, торгует краденым. Потом Эйви долго сидел и ждал, чем кончится совещание присяжных. Потом присяжные вышли и сказали: «Да, виновен», и его приговорили к электрическому стулу
Он вел себя, как дурак. Он должен был говорить и кричать, что он не виноват, все время пока читали приговор. Тогда, может быть, написали бы об этом в газетах и его бы спасли
Два белых джентльмена бережно ведут под руки черного. Они сворачивают из коридора в комнату с большой черной дверью. У черного подкашиваются ноги. Он на миг открывает глаза и в ужасе закрывает их снова, пока его привязывают к электрическому стулу ремнями. Ему накладывают на голову какую-то холодную металлическую штуку. Потом закрывают, лицо черной плотной материей. Негр думает. Он бешено и яростно вспоминает.
Надо было бежать совсем в противоположную сторону. Никто не догадался бы, что он убежал в ту сторону. В ту сторону никто никогда не бегал, потому что там большое болото и бездна змей. Эта собака Сэм! Он не должен был слушаться Сэма. Продать человека за сто долларов! Хотя, с другой стороны, каждому надо кушать, и каждый зарабатывает себе хлеб, как может. Вот он сейчас сидит на кресле и ничего не видит, а через полминуты какой-нибудь человек включит ток, и Эйви Андерсон превратится в кусок жареного мяса. А тот, который включил ток, вымоет руки и пойдет домой. Уже, наверное, светает. Он пойдет домой по веселой солнечной улице, довольный своей работой, каждый зарабатывает себе хлеб, как умеет. Смешно отказываться от какой-либо работы, когда миллионы людей ищут возможности поработать на самой тяжелой за гроши. Вот сейчас кто-то оживленно заговорил в комнате. Это, наверное, шериф. А может быть, начальник тюрьмы. Ну, теперь уже близко. Будьте здоровы, Эйви Андерсон, вы свое отгуляли, бедный глупый негр. Еще одну секунду и Ан, как темно
Он упал в какую-то огромную черную пропасть. Там было очень холодно. Там было сыро и пронзительно свистело что-то необыкновенное, острое.
Шериф взглянул на часы, сказал: «Пора!» и потянулся к распределительной доске. Но начальник тюрьмы вежливо отвел его руку.
Разрешите мне, мистер Перингс, это небольшое удовольствие.
Но мистер Перингс сказал:
Эта тяжелая обязанность лежит на мне, и я не могу ее никому уступить.
Тогда начальник тюрьмы сказал, что он прекрасно понимает, в чем дело, и что этот номер не пройдет, что мистер Перингс хочет включить ток, чтобы репортеры написали об этом в газетах и чтобы на выборах никто не мог сказать о нем, что он хорошо относится к неграм. Но он, как начальник тюрьмы, никогда не позволит включить ток человеку, который не имеет на это никаких прав. Тогда мистер Перингс очень разволновался и стал доказывать, что он имеет право, а начальник тюрьмы настаивал, что нет, не имеет. И тогда они начали спорить и ссылаться на прецеденты и переворошили всю историю штата и все наиболее известные случаи из судебной практики всех штатов, Перингс считал, что он прав, а начальник тюрьмы, что он. Потому что начальник тюрьмы тоже не прочь был бы, чтобы о нем напечатали в газетах накануне выборов. А когда слова не помогли, они пустили в ход кулаки и раскровянили друг другу морды. И они валялись на полу очень долго, пока Перингс не одержал верх. А когда он одержал верх, он вскочил и торжествующе приблизился к рубильнику. А начальник тюрьмы, у которого от бешенства слезы текли, как у молодой вдовы, закричал, чтобы приостановили казнь и что нужно немедленно развязать ремни и отвести приговоренного Андерсона обратно в камеру. Тогда все ужасно заволновались, потому что это было неслыханное предложение. Но начальник тюрьмы послал надзирателя к себе в кабинет, и тот принес ему оттуда сборник постановлений. И он показал всем закон, который был принят во времена славного президентства Эндрью Джексона. А согласно этому закону, человек, просидевший на электрическом стуле больше десяти минут и не казненный, тем самым избавлялся от наказания и должен был быть немедленно освобожден.
Тогда все бросились к Эйви Андерсону и прежде всего сняли с его лица черное покрывало. И они увидели, что его лицо серо, как жилет мистера Перингса. Тогда они решили, что он, наверное, умер от разрыва сердца, потому что всякий умер бы от разрыва сердца, если его продержать десять минут на электрическом стуле. Но у Эйви оказалось сердце, как будто специально приспособленное для этого веселого времяпрепровождения, и он вскоре открыл глаза, потому что это оказался только обморок
Два белых джентльмена бережно ведут под руки черного. У черного подкашиваются ноги, и закрыты глаза. Его вводят в камеру, из которой его вывели двадцать минут назад. Его укладывают на койку, которую он считал своей последней койкой в жизни. Он весь дрожит. Его укутывают в одеяло, хотя на улице стоит замечательное майское утро. Ему дают виски. Он пьет и яростно вспоминает. Потом кто-то дотрагивается до его плеча: он раскрывает глаза и видит мистера Перингса. Мистер Перингс хлопает его по плечу, пожимает ему руку и говорит:
Ты удачно отделался, Андерсон! Я жду от тебя, что ты окажешься настолько джентльменом, чтобы рассказать всем репортерам, что я хотел включить ток, но начальник тюрьмы не позволил.
Мистер Перингс мгновение думает и добавляет:
Ты получишь от меня за это пятьдесят долларов чистоганом, хоть сию минуту. Я тебе поверю на слово.
Эйви Андерсон поворачивается на койке. Он приподнимается на локте и говорит мистеру Перингсу: «Идите к чёрту!..»