Потом остановился вдруг, побледнел, закачался и страшным голосом закричал:
Где Прокопчук? Подать сюда сию минуту Прокопчука.
Тут, конечно, подбегает Прокопчук, очень взволнованный, и руками делает вопросительные знаки: в чем, мол, дело и почему такие страшные крики?
А председатель его прямо за шиворот хватает и носом в вырытую ямку тычет.
Отвечай, кричит он Прокопчуку страшным голосом, отвечай, что ты в данной ямке видишь? Я в вашем районе второй месяц, я ваших порядков не знаю. Отвечай немедленно, товарищ Прокопчук, где такое правило напечатано, чтобы над одной готовой мостовой другую возводить?
Услышав эту интересную информацию, все трудящиеся ахнули, бросились к своим ямкам и видят: действительно вырисовывается под засохшей грязью хорошая булыжная мостовая.
Тут вылезают из своих домов местные старожилы и немедленно вспоминают, что да, действительно, лет тому назад пять-шесть был проспект Красных кооператоров при огромном стечении народа замощен чудным булыжником. Потом мостовую, конечно, занесло грязью, и они о мостовой забыли. А теперь, когда отрыли мостовую, они, старожилы, припоминают, что да, действительно, была мостовая.
Это я сейчас и без вас вижу, что была мостовая, кричит Василий Васильевич, а на самом и лица нет. Ты скажи, товарищ Прокопчук, куда мне сейчас от сраму деваться? Над нами сейчас вся область смеяться будет, что мы поверх одной мостовой собирались еще одну возводить. Да еще оркестр музыку играл. Отвечай, товарищ Прокопчук, почему как заведующий коммунальным хозяйством не докладывал мне о старой мостовой?
Прокопчук по причине распухшего языка словами объясниться не может, а на бумажке карандашом пишет: дескать, ни в чем не виноват, ничего о мостовой не знал, так как в данном районе работаю всего третий месяц.
А ты, Петр Афанасьевич, чего недосмотрел?! начал тогда кричать председатель райисполкома на секретаря рика товарища Калинина. И что же? Оказывается, что и товарищ Калинин в районе недавновсего четвертый месяц.
Что же касается остальных членов президиума рика, то они, конечно, в нашем городе давно работают, только вот они все последнее время за чертой города находятся, в разъездах: уполномоченными сидят в селах по разным кампаниям и в последний раз были в городе в самом начале посевной. Так что они может быть, и сказала бы о мостовой, если бы у них спросили. Да никто у них не спросил: далеко было ехать спрашивать.
Поволновался еще немножко Василий Васильевич, а потом вошел в норму и распорядился продолжать субботник. Тут снова заиграла музыка мазурку Венявского, трудящиеся и члены их семей с энтузиазмом взялись за лопаты и носилки, и к вечеру очень довольные граждане гуляли уже по чистенькой мостовой безо всякой опасности для жизни.
А на другой день является в рик секретарь Автодора Петька Седых, Ивана Петровича Седыха сын, и докладывает, что старожилы припоминают, будто и на Краснозачатьевской улице и на Сермяжной была когда-то мостовая. Ручаться старожилы не ручаются, но, помнится, как будто мостовая была.
Тут, конечно, быстрым манером организовали новый субботник. Опять музыка играла. Опять трудящиеся на бригады разбились и друг дружку на соревнование повызывали. Плюнули на ладошки и с энтузиазмом начали копать.
Час копают. Два копают. Нет мостовой. Уже обе улицы в дым разрыли, а мостовой все нет. Что делать? Пришлось с проспекта Красных кооператоров Заготовленный булыжник и щебень срочно перевозить на Краснозачатьевекую и Сермяжную и немедленно замащивать разрытое пространство. Это уже Петька такой выход нашел.
Так что теперь у нас в городе Незамайске уже целых три улицы мощеных.
А Петька Седых за обман рика, будто ему старожилы про мостовую сказывали, выговор получил. Обманул-таки, сукин сын. Только Петьку этот выговор вовсе не огорчил. Ходит, подлец, гордый. «Я, говорит, в интересах Автодора сознательно ото всей души на выговор пошел».
Чудак!
Секрет Иеремии Маламыги
Маламыга уезжал бесповоротно. И редактор окончательно пал духом.
Какого работника теряем, прошептал он побелевшими губами и схватился за голову. Не было и не будет никогда в нашей редакции такого блестящего и начитанного публициста, как Маламыга.
Сквозь открытую дверь виден был Маламыга в аккуратном пиджаке, сидевший за большим письменным столом. Стол был завален грудами нетленных произведений человеческой мысли. Сочинения Дидро и Рахилло, Бюхнера и Кай Юлия Цезаря, история Египта и учебник высшей математики для инженеров, Фарадей и Ефремин.
Иеремия Павлович Маламыга встал и закрыл дверь.
Пожалуйста, сказал он, не мешайте мне. До отъезда осталось почти сутки, и если вы мне не будете мешать, я за это время постараюсь для вас написать три-четыре подвальных статьи. А то и все пять
В ответ редактор посмотрел на Маламыгу с немым обожанием.
Поздно ночью, когда номер газеты был спущен на машины, редакционные работники собрались на прощальную вечеринку. Маламыга, разомлевший от многочисленных изъявлений любви и почтения, передал редактору под гром аплодисментов пять совершенно готовых к печати подвальных статей.
После того как улеглась буря восторгов по поводу феноменальной работоспособности и начитанности отъезжающего, Маламыга произнес небольшой спич.
Товарищи, воскликнул он, вы все мне очень нравитесь. Я уезжаю по необходимости и крайне об этом сожалею. Но, товарищи, не унывайте. На смену старшим, в борьбе уставшим, молодая рать идет. И я уезжаю, оставив после себя подготовленные и выросшие кадры. Все вы знаете, товарищи, Васю Галкина. Он довольно грамотный парень, но пишет еще неважно. Теперь, после моего отезда, он будет писать значительно лучше. Я передал ему кой-какие секреты нашего трудного ремесла. Правда, Вася?
Галкин смущенно покраснел, и все оживленно зааплодировали Маламыге. А потом под общее одобрение Маламыга целовался с редактором, с Васей Галкиным, с секретарем редакции. И уехал.
Прошло несколько дней, и Васю Галкина нельзя было узнать. Он молниеносно посолиднел. В голосе его появилась этакая седина. И как-то незаметно получилось, что Ваську Галкина начали в редакции величать Василием Федотычем.
Василий Федотыч ежедневно приносил пышущие эрудицией статьи. На самые разнообразные темы. Со ссылкой на мириады источников. По разносторонности тематики и использованных источников, равно как и по несколько парадоксальной неожиданности манеры изложения, его статьи нисколько не отличались от классических произведений Маламыги.
И точно так же, как и Маламыга, Васька стал божком редакции. Единственный из сотрудников, он получил собственный кабинет. Чай и бутерброды престарелая редакционная курьерша Матреша приносила ему в любой момент и в неограниченном количестве. Никто не смел выбросить ни строчки из его статей. А когда на ежедневной критике номера кто-либо и находил тот или иной дефект в статье уважаемого товарища Галкина, то заявлялось об этом с такой почтительностью, с какой частнопрактикующий дантист рвет зубы у заведующего райфинотделом.
Редактор, хранивший обыкновенно на редакционных совещаниях благосклонное молчание, открывал рот только для того, чтобы поговорить о Василии Федотыче, и тогда из его рта валили густые клубы благовонного фимиама.
Вот истинный пример того, как журналист должен повышать свою квалификацию и теоретическую подготовку! воскликнул он как-то после детального разбора последней васькиной статьи. Человек еще недавно еле-еле писал маленькие плохонькие заметочки, а теперь Орел, а не журналист. И какую бездну литературы осваивает. Для одной сегодняшней статьи человек использовал и высшую математику, и стихи Хераскова, и географические труды Элизе Реклю
Вот интересно, продолжал редактор, обращаясь к сидевшему тут же редактору стенной газеты Глазкову, интересно, почему вы до сих пор не посвятили в своей стеннушке хотя бы одну колонку Василию Федотычу? Пусть молодежь с него берет пример.
Мы сами собирались поместить статейку о нем, виновато ответил Глазков, даже фотографию приготовили. В следующем номере обязательно дадим подробный материал о Василь Федотыче. Мы даже собираемся выдвинуть предложение, чтобы товарищу Галкину дали звание почетного и ведущего ударника нашей редакции
Все шумно одобрили мысль Глазкова, и редактор продолжал свою похвалу Галкину.
Василий Федотыч, милый, в чем дело? прервал вдруг свою речь редактор, бросив оторопелый взгляд на героя дня.
Случилось нечто совершенно неожиданное.
Васька Галкин смертельно побледнел, зашатался и вдруг бухнул на колени.
Простите меня, закричал он истошным голосом простите меня за нахальный мой обман. Недостоин я вашей любви. Поддался я Маламыге на удочку.
Польстился на легкую славу. Никакой я не публицист. Жулик я. Пусть меня немедленно карает суровая пролетарская десница за мое арапство.
Да в чем дело? простонал окончательно ошалевший редактор.
Никакого у меня теоретического багажа нет, покаянно орал Васька, продолжая стоять на коленях, и нисколько я своей квалификации не повышал. Честное слово!
Заметив недоверчивые взгляды присутствующих, он быстро вскочил на ноги.
Что, прохрипел он редактору, не верите? А хотите я вам тут же в присутствии всех такую статейку с эрудицией напишу, что вы только ахнете? На какую тему прикажете писать? Об электроутюгах? О патефонных пластинках? Пожалуйста.
Он схватил с полки первую попавшуюся книгу, оказавшуюся гегелевской «Наукой логики», раскрыл ее на первой попавшейся странице и ткнул пальцем наугад.
Только скажите, пожалуйста, кто такой был Гегель? Немецкий философ-идеалист? Спасибо. Пишите, обратился он к секретарше редактора. Пишите.
«Еще великий немецкий философ-идеалист Георг Вильгельм Фридрих Гегель сказал в своей гениальной Науке логики: Эта направленная во-вне деятельность есть единичность, тождественная в субъективной цели с особенностью, которая вмещает в себе, на ряду с содержанием, также и внешнюю объективность. Это положение великого философа больше всего можно отнести к производству патефонных пластинок, где существуют субъективные цели, попросту говоря, блат, и где ссылки на внешнюю объективность, т.-е. на любимые нашими бюрократами объективные причины, заменяют собой налаженное производство пластинок».
Теперь, будьте добры, обратился раскрасневшийся от волнения Васька к редактору, возьмите, пожалуйста, с полочки любую книжку. Очень хорошо. Как она называется? «Жизнь животных» А. Брэма? Замечательно. Раскройте, пожалуйста, на любой странице и возьмите первую попавшуюся фразу. Брэм кто был по специальности? Естествоиспытатель? Прелестно.
Пишите, обратился он к секретарше: «Характерно, что сказал по этому поводу А. Брэм в своем бессмертном труде Жизнь животных: Замечательно, что тумана и гермона различили только новейшие ихтиологи; в самом деле, последний ловился большими массами, чем тот, и, конечно, его должны бы были заметить древние, наблюдавшие столь тщательно.
Нужно ли говорить, насколько эти поистине пророческие слова гиганта естествознания бьют не в бровь, а прямо по обезличке, царящей до сих пор безраздельно на любом патефонном предприятии».
Теперь, обратился Васька к разъездному корреспонденту Богатыреву, возьмите, пожалуйста, какую-нибудь книгу, ну, хотя бы с верхней полки. Как она называется? «Сочинения лорда Байрона»? Замечательно. Кстати, кто он такой? Ах, поэт? Английский поэт? Благодарю вас, товарищ Богатырев. Итак, продолжаем
«Где причина продолжающегося преступного выпуска пластинок легкого жанра. Лучший ответ на этот вопрос даст современный английский твердолобый поэт лорд Байрон. Возьмите хотя бы его последнюю трагедию Вернер или наследство»
Через полчаса была готова статья с цитатами из тридцати двух источников. Секретарша прочитала ее вслух. Редактор плюнул, чертыхнулся и, скомкав васькину статью, бросил ее в корзину. Потом с минуту подумал, опасливо оглянувшись вокруг, вытащил ее из корзины, разгладил и красным карандашом написал: «В набор, корпусом».
Случай на улице братьев Гракхов
Эй, товарищ, крикнул толстый веселоглазый гражданин, нежившийся на самой верхней полке, завидев внизу, в тумане, высокого и тощего человека с жиденькой бородкой и кривыми ногами. Будь добр, поддай пару.
Я вам, уважаемый гражданин, не банщик, желчно ответил бородатый гражданин. Не мое дело пар поддавать. Я, уважаемый гражданин, ответственный работник. Поддавайте сами.
Бородатый ответственный работник надменно поднял голову, продефилировал в самый угол парильни и, усевшись на первой полке, начал с ожесточением намыливаться.
Толстый гражданин тактично промолчал, покряхтывая спустился вниз и, переваливаясь с ноги на ногу, направился к крану, брезгливо держа в руках покрытую многолетней слизью шайку.
«Ишь сволочь, подумал бородатый гражданин и с еще большим ожесточением начал натирать мочалкой свое хилое тело. Держит шайку как ночной горшок. Интеллигенция. Буржуй недорезанный».
Толстый набрал в шайку кипятку, выплеснул его на камни, высившиеся унылой грудой в разверстой пасти печи, и предусмотрительно быстро отпрянул в сторону. Раздалось слабое, еле слышное шипение, и от печки чуть-чуть повеяло теплым паром. Толстый нацедил еще одну шайку, плеснул. Пару не последовало. Не падая духом, настойчивый толстяк хотел нацедить еще одну шайку, но сколько ни крутил кран, из крана не вытекло ни капли кипятку.
Ну и баня! вздохнул толстый гражданин и полез снова на полку.
Баня как баня, вызывающе выкрикнул из своего угла бородатый ответственный работник. А что кипятку нет, так это временные неполадки. Дров не хватило. А сейчас вот подвезли дрова. Слышите, колют?
На толстого гражданина это не произвело никакого впечатления.
Временные неполадки, заворчал он и обратился к задумчиво сидевшему без дела лысому банщику. Скажите, пожалуйста, давно вы по вашей специальности работаете? Двадцать два года? Значит, и при прежнем владельце? Так А тогда тоже оставляли посетителей без горячей воды?
Да как будто не случалось, отвечал правдивый банщик, опасливо косясь на насторожившегося бородатого ответственного работника.
Тот огорченно всплеснул руками и закричал из угла:
Ты, Пахомыч, лучше скажи, какая эксплоатация была у прежнего хозяина. Ты говори, не стесняйся, давай отпор.
Что касаемо эксплоатации, то при хозяине спору нет, эксплоатация была хоть куда. Прямо скажу, невтерпеж была эксплоатация. Но кипяток, конечно, тек.
Пахомыч собирался было на этом закончить свои воспоминания, но, увидев выражение лица бородатого борца с эксплоататорами, жестко добавил:
А эксплоатация при хозяине действительно была очень подлая.
И поспешил ретироваться подальше от непривычного для него политического разговора.
Выбравшись из парильной в предбанник, он облегченно вздохнул. На холодном каменном полу, покрытом в целях гигиены соломой, лежали, нежась в послебанной истоме, старожилы. Люди курили козьи ножки и папиросы «Гадость». Они смачно сплевывали на солому и вели истовый традиционный банный спор о том, у кого лошади лучше: у председателя райисполкома или начальника милиции.
Пахомыч присел на корточки, быстро свернул козью ножку и ринулся в дискуссию.
Затухавший было за отсутствием новых аргументов спор разгорелся с приходом Пахомыча с новой силой.
Параллельно продолжался все более обострявшийся разговор и в парильне.
Ну и городок, доносился сверху голос толстяка. На весь город одна баня, да и в той нет горячей воды.
Пардон-с, гражданин. Ошибаетесь, волновался бородатый. Не одна баня, а две.
То-есть как две, когда мне в гостинице ясно сказали: поезжайте на улицу Братьев Гракхов, там, мол, у нас на весь город одна единственная баня топится.
Топится одна, а имеются две. Этастарая, а новаяна Малой Популярной. Только в прошлом году выстроили. Двухэтажная. Куколка. Красавица-баня. По последнему слову техники баня.
Вот бы вы ее и топили, а этуразвалинузакрыли бы, донесся сверху рассудительный басок толстяка.
Ну, вы это, гражданин, полегче. Нечего государственное предприятие развалиной называть. Довольно странно такие слова слышать на семнадцатом году. А что касается новой бани, то ее пока что топить нельзя.
А почему нельзя?