Алеша, пробормотал смущенно заикаясь Крюков (тот самый, который вел накануне со Схимниковым телефонные переговоры), Алеша, мы должны перед тобой глубоко извиниться. Из-за нашего глупого розыгрыша у тебя пропал вчерашний вечер. Прими же от нас в компенсацию шикарного жареного гуся выше средней упитанности. Ешь его, Алеша, и не обижайся на нас.
Чудесно, ответил Алексей Абрамыч ухмыляясь, значит, уже два гуся получаются. Так сказал Схимников и торжественно развернул объемистый пакет. Он извлек из пакета полдюжины тарелок, бутылку уксуса, ножи, вилки, ситный хлеб, пеклеванный батон, калачи, баранки и огромного жареного гуся.
Этого гуся я принес вам, уважаемые граждане, в подарок. Дарю вам его ото всей души. Вы его честно заслужили. Если бы не ваш розыгрыш, я никогда не увидел бы столько интересных людей и вещей, как вчера. Теперь я настоящими темами для стихов обеспечен на весь наступивший год
Есть особая прелесть в настроении человека, собирающегося вкусить в кругу веселых и жизнерадостных друзей чудесной румяной гусятины. Мы сравнили бы эти переживания
Впрочем, на этом мы уже достаточно подробно останавливались в начале нашего традиционного новогоднего рассказа.
Памфлеты и сатира
Неоконченная симфония
Эта проклятая история не дает мне все время покоя, И самое неприятное в ней то, что я по сей день не могу твердо сказать себе, произошло ли это странное происшествие во сне или наяву. Много фактов говорит с одинаковой убедительностью как за первый, так и за второй вариант.
Во всяком случае, это случилось совсем недавно. На улице стояла плотная, как стена, метель. Восьмой час был на исходе. Одинокие и слабые огни фонарей пробивались сквозь густую пелену снега, как проблески далеких звезд. Боюсь утверждать, но кажется где-то выли собаки.
Еле различая дорогу, больше ощупью, добрался я до фундаментальной колоннады консерватории, сдал на вешалку отяжелевшее от снега пальто, сбросил калоши и по широкой, уютной лестнице вошел в зал.
Тут я с удовольствием констатировал, что место мне попалось на редкость удачноекрайнее, около самой двери.
Конечно, речь идет не об особо удачных акустических свойствах боковых мест или, скажем, о том, что с этих мест всего удобней следить за выражением лица дирижера. Простоближе к дверям, а следовательно, и к вешалке.
Вы, наверное, замечали на концертах удивительных людей, которые, вместо того чтобы пожирать глазами оркестр и дирижера, копошатся в партитуре исполняемой симфонии. Они следят с напряженным вниманием за каждой нотой, извлекаемой из многоликого и многоголосого оркестра властной рукой дирижера и сличают их с нотами, предусмотрительно принесенными с собой из дома. Некоторые наивные люди смотрят на этих страстных меломанов с благоговением и даже священным ужасом. А зря.
Это очень обыкновенные людилюбители партитур. Просто по нотам видней, когда симфония подходит к концу. И вот, как только они видят по партитуре, что скоро симфония, закончится, тут они в срочном порядке сворачивают в трубку свои ноты и быстрым шагом кидаются к дверям. Чтобы первыми прибежать к вешалке.
Конечно, на заре музыкальной жизни дело обстояло значительно проще. Взять хотя бы древних греков. У древних греков дело действительно обстояло очень просто. Приходили, например, тогдашние граждане в театр, чтобы послушать музыкальные состязания в честь некоего Аполлона Дельфийского. Поскольку наука в те времена не додумалась еще до изобретения калош и дамских ботиков, граждане спокойно сидели в сандалиях и выходных тогах, с головой окунувшись в море звуков. Если, предположим, несмотря на мягкий и влажный морской климат, было прохладно, граждане, выходя из дому, одевали разные там стеганые тоги, а которые древние греки были побогаче, напяливали на себя барашковые и далее пыжиковые тоги.
Театры в ту отдаленную пору были довольно открытые, и древнегреческие любители музыки в чем приходили, в том и сидели. Не до вешалок было в ту довольно дикую эпоху. Зато, когда и кончался тогдашний концерт, никакого шума или там, скажем, свалки тоже не было. Подойдут бывало древние греки величавой поступью к отличившимся музыкантам, возложат на ихние головы полагающиеся венкии той же величавой поступью, тихо и смирно, не толкаясь, разойдутся по домам.
Так вот, прихожу это я в Большой зал Московской консерватории и с удовлетворением вижу, что место мне попалось удачноеу самых дверей.
Очень приятно. В скорости был дан последний звонок, и все мы, собравшиеся в зале, начали ждать появления на эстраде знаменитого и дорогого нашего заграничного гостя Джона Федотова (Рио-де-Жанейро), на обучение которого Саратовская государственная консерватория в свое время ухлопала не мало забот и денег.
И вот выходит на эстраду изящный гражданин в импортном фраке. В руках у него палочка. И это как раз и есть дирижер. Он стучит палочкой по пульту и высоко поднимает руки.
Тут бы и политься широкой волной звукам «Неоконченной симфонии» покойного композитора Шуберта. Но звуков почему-то не последовало. Дирижер помахал, помахал руками и остановился. Оглядывает он с удивлением сцену и никого на ней не видит. Ни одного музыканта. Музыканты опоздали. Немного погодяначали они собираться. Сначала один скрипач пришел, затем другой, третий. Задыхаясь, красный от спешки, прибежал гражданин с блестящей трубой невероятной величины, уселся и срочно включился в ансамбль. Между прочим, ансамбль пока что получался жидковатый.
Потом литаврист забежал на огонек и принялся настраивать литавры. Одним словом, не прошло и каких-нибудь пятнадцати-двадцати минут, как собрался, наконец, полный состав оркестра.
Конечно без сутолоки дело не обошлось. Арфисту, например, пришлось пробиваться на свое место сквозь плотные и неприступные ряды работников деревянных и медных инструментов. Круглый, как колобок, флейтист долго встревоженным шепотом спрашивал у соседей, не опоздал ли он, упаси боже, не сорвал ли он тем самым выполнение музпромфинплана и не видал ли кто-нибудь, кстати, где завалялись его ноты. И, наконец, и самую последнюю минуту явился отчаянно высокого роста контрабасист и громко, на весь зал, извинился перед дирижером:
Простите, пожалуйста, Джон Джоныч, сказал он, никак не мог поспеть раньше. Трамвай
Пожалуйста, благосклонно ответил ему заграничный гость на чистейшем русском языке, с кем не случается. Трамвай, он действительно, тово
Стоит ли передавать справедливое чувство возмущения, охватившее всех сидевших в зале.
Безобразие, кричали мы все и бешено затопали ногами. Разве так относятся к музыке! Местком ваш где? Где ваша производственная дисциплина!
Но в общем все в скорости успокоились, и давно ожидаемые звуки симфонии как и намечалось раньше, полились широкой волной
Рядом со мной сидел пожилой гражданин, внимательно следивший за партитурой. И хотя мое место и было около самой двери, но предосторожность никогда но мешает. Исходя из этих соображений, я время от времени приглядывался к выражению его лица. И вот, как только я заметил, что блаженная улыбка восторженного меломана понемножку стала уступать место тревожным подергиваниям лицевых мышц для самого непосвященного человека стало совершенно ясным, что концерт подходит к концу. Энергичным рывком я вскочил с места, чтобы ценою любых жертв пробиться к вешалке.
Но тут совершенно неожиданное и, я даже сказал бы, небывалое в истории концертного дела обстоятельство настолько поразило меня, что я буквально окаменел от удивления и возмущения.
Несмотря на то, что концерт еще не кончился, одни за другим начали срываться со своих мест и убегать за сцену скрипачи, флейтисты, альтисты, тромбонисты. На полутоне прервал свою игру один из восьми виолончелистов и, кое-как натянув чехол на свой громоздкий инструмент, бросился к двери, высоко держа над головой, как знамя, неуклюжее и легкое тело виолончели. Уже у самых дверей он был остановлен властным окриком дирижера. Приостановив на минуту игру оркестрантов, маэстро попросил виолончелиста захватить на вешалке и его шубу и калоши. Виолончелист в знак согласил кивнул головой и мгновенно скрылся за сцену.
Оркестр таял на глазах у публики со все прогрессирующей быстротой. Еще вот-вот он состоял из ста человек. Потом он стал насчитывать но больше семидесяти. Потом пятьдесят, тридцать, двадцать, десять. Скоро на сцене остался всего только квартет, превратившийся за несколько минут в трио, а затем и дуэт. Последние двадцать тактов симфонии исполнял соло один фаготист. Он добросовестно дул в свой верный инструмент, и его гнусавый, несколько суховатый тенорок одиноко звучал на огромной опустошенной сцене.
Но вот настал последний такт, и фаготист что-то отчаянно крикнув дирижеру, сорвался с места и пропал в дверях. Дирижер помахал еще немножко руками, но, убедившись в тщете своих усилий, сунул палочку в папку с нотами и быстро побежал за кулисы, не оборачиваясь на громкие свистки публики.
Он не имел оснований особенно доверять виолончелисту. Тот мог и забыть о данном ему поручении.
Все происшедшее на столько непохоже на то, что я привык видеть в наших концертных залах, что я до сих пор не могу окончательно решить, было ли это во сне, или наяву. Хотя, скорее всего это случилось во сне. Наяву я ни в коем случае не мог бы увидеть, как разбежался под конец концерта оркестр, ибо никакие силы не могут меня удержать в зале, когда концерт подходит к концу и дорога к вешалке еще свободна.
Ограбление банка «Пирпонт Фью и сын»
Ради бога, не волнуйтесь, господа, пророкотал ласковым баритоном Бриллиантовый Джонни, просовывая в окошечко, за которым священнодействовали кассиры, новенький полированный двенадцатизарядный револьвер. И если вас не затруднит, прибавил он, не откажите в любезности поднять вверх ваши уважаемые руки.
Вслед за этими полными теплого лиризма словами, трое джентльменов, чуждавшиеся, очевидно, дешевой популярности и надевшие поэтому черные шелковые маски, не спеша, но и не особенно мешкал, переложили в три изящных чемодана все содержимое монументальной кассы банкирского дома «Пирпонт Фью и Сын».
Мне почему-то кажется, что все вы безумно влюблены в жизнь, заметил дальше проникновенным голосом Бриллиантовый Джонни помертвевшим от ужаса кассирам, тоскливо провожавшим глазами направлявшихся к выходу джентльменов в масках. И если я не ошибаюсь, все вы настолько благовоспитанны, что не откажете джентльмену, в его скромной просьбе
Простите, что я вас прерываю, сэр, но у меня сложилось мнение, что вы кончите свою жизнь на электрическом стуле, попытался морально повлиять на Джонни старший кассир.
Вы все наверно горите законным желанием узнать, в чем может состоять просьба такого ненавязчивого джентльмена, как я, продолжал журчать Бриллиантовый Джонни, не обращая внимания на бестактный выпад кассира, Вы бы меня очень обязали, если бы не омрачили мой отъезд из банка излишним шумом на улицах нашего города или по крайней мере отложили бы это возмутительное нарушение тишины и спокойствия, в котором наш город так нуждается, по меньшей мере на полтора часа. Мне кажется, что наилучшим выходом из положения будет для вас, если вы посвятите часика полтора-два приятной и непринужденной беседе на любые темы под гостеприимной крышей этого дома. Я надеюсь, что и все остальные джентльмены, Джонни кивнул на остальных служащих и клиентов банка, испуганно застывших под душами револьверов четырех его помощников, примут в беседе самое дружеское теплое участие. Я сам с наслаждением присоединился бы к ней, но, увы, меня ждет внизу машина и дела. Впрочем, мои коллеги останутся тут для того, чтобы некоторое время поддерживать вашу изысканную светскую беседу.
Через минуту удаляющийся рокот мощного мотора растаял в вечерней тишине улицы.
Четверо оставшихся молодцов Бриллиантового Джонни домовито расположились около дверей и закурили сигары.
Ну что ж, благодушно сказал один из них, обращаясь к все еще не оправившимся от испуга служащим и клиентам банка, времени свободного у нас много, давайте поболтаем, И он еще с минуту подумал, а потом воодушевленно воскликнул, Знаете что, давайте будем рассказывать о самых диковинных происшествиях, случавшихся в истекшем году. Но только, чур, не врать. Начнем хотя бы с вас, сэр, обратился он к почтенному джентльмену, сидевшему в мягком кресле около большого круглого стола.
Я не здешний, я из Нью-Джерси, попытался было тот увернуться, на что ему справедливо было замечено, что и в Нью-Джерси безусловно за год приключилась не одна занятная история. Тем самым на карту была поставлена честь родного города почтенного джентльмена. Он откашлялся и начал.
Я добрый христианин и твердо верю, как, наделось, и все остальные, здесь собравшиеся, в промысел божий. Поэтому из всех необыкновенных происшествий, в большом количестве приключившихся за истекший год в Нью-Джерси, я хотел обратить ваше внимание на примечательный случай с трехмесячным Филиппом Роменс. Этот юный христианин безмятежно спал на мягкой подушечке в своей коляске, когда на нее вдруг наскочил мчавшийся во весь опор автомобиль. Ребенка, конечно, отбросило на добрых двадцать футов вперед. Стоит ли говорить, что я, как и все другие очевидцы этого ужасного происшествия, подбегая к ребенку, ожидал увидеть обезображенный трупик, валяющийся в крови и ныли. И представьте себе мое удивление и радостьребенок совершенно невредимый лежал на своей подушечке, упавшей на землю раньше его, Что же остается нам, верующим, делать, воскликнул с пафосом набожный джентльмен из Нью-Джерси, как не благословлять денно и нощно промысел божий, без которого, и волос никогда не упадет с нашей головы.
С вашего позволения, джентльмены, я мог бы рассказать не менее удивительный случай, также из автомобильной практики, только не с трехмесячным ребенком, а с совершенно взрослой леди, застенчиво проявил инициативу невысокий, рыжий, как морковка, клерк. Моя троюродная тетушка миссис Джанетта Ворд ехала не так давно на машине по Эканами Маунтен, и вдруг, понимаете ли, какая-то досадная неполадка в рулевом управлении. Машина, понимаете ли, срывается с 170-футового обрыва и переворачивается в воздухе не более и не менее, как четырнадцать раз, после чего со всего размаха ударяется о дерево. Дерево, конечно, вдребезги, машина тоже, а тетушка совершенно цела и невредима, если не считать нескольких легких ушибов. Тетушка объясняет свое чудесное спасение не промыслом божьим, а, понимаете ли, тем, что перед отъездом она положила себе под сидение найденную накануне подкову. Говорят, знаете ли, что это чертовски помогает в пути
Когда его слушатели единогласно подтвердили, что подкова в пути действительно приносит счастье, рыжий клерк расцвел в повторной застенчивой улыбке и благодарно умолк.
С позволения господ бандитов, начал сосед рыжего клеркаместный скотопромышленник, массивный и неприятный, как клоп, и увидев, что старший из бандитов молчаливо кивнул головой, продолжал:с позволения господ бандитов я хотел бы рассказать джентльменам, собравшимся здесь, о не лишенном интереса случае, происшедшем недавно в городе Джуклине, штат Миссури, историю о том, как попался, наконец, в руки штатной полиции бандит Джонсон, за которым уже долгое время охотились шерифы многих графств. Представьте себе, джент
В это время в кабинете кассиров заверещал телефонный звонок. Старший кассир бросился было к телефону, его властной рукой оттолкнул один молодцов Бриллиантового Джонни, ставший сразу официальным и неприступным.
Вас слушают. сказал он и сейчас же добавилпозвоните, будьте добры, через часок. Телефон очень плохо работает. Мы как раз послали сейчас за монтером.
Повесив трубку, он сказал рассказчику:
Продолжайте.
Представьте себе, джентльмены продолжал, не моргнув глазом, скотопромышленник, что, когда Джонсона поймали, на него предъявили счет все гнавшиеся за ним шерифы. Положение было почти безвыходное. В воздухе запахло порохом и кровью, пока один наиболее сообразительный из них не предложил устроить аукцион: продать Джонсона на аукционе. В результате Джонсона получил Эван Шор, шериф из Берри-Кауити. Он затратил 60 долларов на выпивку всем остальным претендентам. С вашего позволения, джентльмены, хотелось бы подробней рассказать некоторые примечательные детали этого дела, которые, в дополнение к сказанному моими уважаемыми предшественниками, еще более утвердят нас в нашей вере в промысел божий