Умная и образованная Клеопатра была любовницей Юлия Цезаря.
Цезарь впервые увидел Клеопатру в момент, когда раб, принесший в подарок ему ковер, кончил разматывать его, и на полу у ног сурового римлянина очутилась прелестная смуглая девочка. Наполеон встретился с Александром на плоту посреди Вислы, дрожащий оранжевый свет факелов отражался в воде и освещал гирлянды цветов, которыми был украшен плот. И, наконец, жестокий завоеватель Пиззаро для того, чтобы увидеть царя инков Атагуальпу, поднялся в Анды и при встрече прижал к груди человека, с которого он вскоре прикажет содрать живьем кожу.
Встреча начальника посошанской милиции Пухова с директором музея Матушкиным произошла в городском сквере.
Июньское солнце заливало улицу ласковым рассеянным светом, прозрачные облака, закрывшие на время солнце, стояли неподвижно, на дорожках голуби по-собачьи вырывали друг у друга корки. Павел Илларионович и Степан Петрович крепко пожали друг другу руки и уселись рядышком на скамью.
Странное дело, обычно людям нужно несколько дней, даже месяцев для того, чтобы понять друг друга; эти двое почувствовали доверие с первого взгляда.
Рассказав о письме, о таинственном пассажире, прибывшем на посошанский вокзал, и о его бегстве из номера гостиницы, Павел Илларионович закончил:
Вот такое дело. И вот почему я вас беспокою. Как думаете, что в ваших коллекциях могло бы привлечь такого изощренного, опасного преступника?
Изощренного и опасного,охотно откликнулся Степан.Смотря кто что ищет. Сейчас в мире вспышка интереса к старине. Может статься, мы сами не знаем ценности того, что храним. Ведь у нас есть предметы, найденные в раскопанных курганах. Золотые и серебряные вещи из них отправлены в центр, но бронза... И она порой бесценна. Еще в запасниках есть старые рукописи из бывших помещичьих усадеб. И их мы до сих пор не считали особой редкостью, но сейчаскто может поручиться?.. Есть картины...Тут он сделал паузу, которая не укрылась от внимания начальника милиции.Нет, шедевров мы не имеем.
Выслушав ответ директора, Пухов ласково кивнул.
Другими словами, можно предполагать неожиданную ценность,сказал он.Неожиданную для вас, для меня, но не для похитителя. А что, если подумать: как будет действовать он?
Очень просто, прежде всего ему надо прийти в музей, смешаться с толпой посетителей, походить, запомнить расположение комнат, найти тот предмет, который его интересует. А потом... Честно говоря, никогда не задумывался над тем, как украсть что-нибудь из музея. Наверное, это не так сложно. Хотя, конечно, мы следим, и есть дневные сторожа.
Ну что же, все логично, красть он, скорее всего, будет ночью, это тоже ясно. Наблюдение надо будет установить немедленно, а арестовывать его будем в момент кражи, с похищенным предметом в руках. И, кроме того, я в некотором роде заинтересован...начальник милиции видимым образом смутился, чем немало удивил Степана.Хотелось бы проверить одну идею. Так, пустяк, изобретение любительского характера. Я говорю о приборе...
Прибор, который имел в виду Пухов, был тем самым, над созданием которого начальник милиции бился уже несколько лет. Дело в том, что, когда год назад он теоретически доказал возможность создания прибора, работающего на принципе гравитации, ему пришлось на свои средства строить опытный образец. Собирали прибор по просьбе Пухова и по разрешению предупредительного Бронислава Адольфовича в мастерских «Новоканала». Угрюмые слесари в кирзовых сапогах и веселые электрики в полуботинках всматривались в коричневые жилки чертежей, водили заскорузлыми пальцами по значкам, с недоумением читали примечания.
Вроде бы собираем, мужики, телевизор. Вон написано: «Экран».
Какой телевизор? Разуй глаза. «Ось вращения». Откуда у телека ось? Должно быть, мопед.
Сам ты мопед. Колеса где? Нет колес. А тут что? Бронированный кабель. Куда он идет? Никуда. А около него надпись: «Луч света». Киноаппарат!
Поспорив, умельцы сошлись на том, что таинственный прибор, когда его построят, окажется игровым автоматом, наподобие того, что недавно установлен в городском кинотеатре, с помощью которого можно топить вражеские корабли, забивать гол в чужие ворота и попадать пулей в «яблочко».
Убедиться в своей правоте ни слесари, ни электрики не смогли. Как только прибор был готов, за ним приехала служебная машина с вращающимся синим фонарем на крыше, прибор завернули в черную материю, уложили на заднее сиденье, машина завыла сиреной, завертела фонарем и умчалась. Удивляясь небывалому заказу и обижаясь, что работу им оплатили по твердой шкале, умельцы разошлись.
Прибор испытывали в кабинете у Пухова. Установив его на столе и направив глазком на дверь, начальник милиции вызвал сотрудника, который занимался учетом квартирных краж.
Слушаю вас,сотрудник появился в дверях и застыл там, вежливо наклонив голову.
Пухов припал к экрану, внимательно рассматривая его изображение.
А ну, повяжи повязку, будто зубы болят.
Сотрудник послушно достал носовой платок.
Та-ак...протянул Пухов.Повязки нет. Позови Марию Кузьминичну да скажи, чтобы перед тем как входить ко мне, пусть тоже лицо чем-нибудь закроет.
Завхоз Мария Кузьминична была неподалеку. Прежде чем постучать в дверь, она послушно набросила на голову черный узорчатый платок, который обычно носила наброшенным на плечи.
Да, да, войдите!.. Отлично,сказал Пухов.Поздравляю. У вас новая золотая коронка. Дорого взяли?
Не ожидавшая такого поворота событий, бедная Мария Кузьминична чуть не упала в обморок. Она привалилась спиной к двери, сдернула платок и, ничего не понимая, уставилась на Пухова. Тот засмеялся, довольно щелкнул пальцами и предложил ей самой посмотреть в аппарат. Поменялись местами, но завхоз была так ошеломлена, что, посмотрев на экран, увидела там вместо начальника милиции зубного протезиста, который поставил ей коронку на дому частным, можно даже сказать незаконным, образом, испугалась и тут же согласилась написать об этом факте чистосердечное заявление...
Так прибор прошел испытание и теперь ждал своего часа в одной из комнат городского отдела; дверь ее была заперта на ключ, а ключ Пухов отнес домой и положил в книгу «Драма океана», написанную дочерью известного писателя Томаса Манна, и в которой Пухову больше всего нравилась фотографиятри удивленных дельфина внутри прозрачной волны мчатся к берегу, хватая на лету оглушенную штормом рыбу.
Расставшись с начальником милиции, Степан вернулся в музей и в глубокой задумчивости обошел все его комнаты. Что может здесь привлечь злоумышленника? Чем могут интересоваться неизвестные, стоящие за его спиной, пославшие его сюда люди? Музейные шкафы тянулись шеренгами вдоль стен. Почерневшие, сгорбленные, с дверцами, покрытыми морщинами, они казались стариками, каждый молчал, но за их молчанием крылось знание прошлого, в бесчисленных книгах и рукописях, сваленных грудами на полки, хранились пугающие рассказы о веках, которые как ветры пронеслись над городом.
Были здесь истории про татар, которые в тучах красной пыли промчались на север под стены Рязани и Ельца, чтобы после многодневной осады спалить городки дотла. Про дружину киевского князя, что спешила на выручку окруженным в верховьях Дона, но, притомившись, остановилась лагерем, сон сморил дружинников, и коварные половцы, которые уже несколько дней наблюдали за их движением, ночью перебили всех до одного.
Лежали здесь пожелтевшие листы челобитных и прошений, в одном монах испрашивал у настоятеля шубенку взамен прохудившейся, в другом обедневший дворянин жаловался на богатого соседа, что тот «со гости своя и блудные жены» истоптал у него во время охоты на степных лис клин ячменя. Учитель математики реального училища предлагал проект «железки» наподобие той, что связала столицу Петербург с летнею резиденцией царя, «что,утверждал он,к великому благоденствию города и округи послужит, поскольку привлечет немалое количество товаров и будет способствовать, как всякий прогресс технический, прогрессу нравственному». Поскольку проект учителя предусматривал протяжение «железки» в одну сторону до Москвы, а во вторую до Кавказа, то, попадись проект мужчине с техническим образом мышления (например, Неустроеву или Карцеву), тот несомненно воскликнул бы: «А ведь все угадал, Пифагорова штанина!»
Молча стоял Степан перед бронзовыми, добытыми из курганов Приазовья скифскими чашами, перед выложенными на полку застежками-фибулами с изображением оскаленных звериных морд, рассматривал миниатюры, украшавшие некогда стены кабинетов степных помещиков, и тканые обветшавшие гобелены из спален их жен. Бледно-желтые пастушки, кокетливо выставив босые ножки и разведя, словно удивляясь чему-то, ручки в стороны, с вымученной улыбкой смотрели на него со стен. Оружие: татарские кривые мечи, наконечники пик, поднятые из вековой пыли, французские штыки, немецкая каска с высоким шпилем и помятым бронзовым орлом. Нет, уж старое, ржавое оружие не могло интересовать похитителя! Картины... Степан Петрович снова и снова обходил комнаты, пристально всматриваясь в почерневшие холсты в золоченых облупленных рамах, ходил до тех пор, пока смутное чувство беспокойства не заставило его остановиться перед картиной неизвестного мастера, которая уже не раз привлекала его внимание. Узенькая табличка на стене сообщала, что картина «Утро помещика» была написана предположительно в начале девятнадцатого века и доставлена в музей из сожженной в 1918 году усадьбы. Спасенный из огня небольшой холст был заключен в раму с лепниной, позолота облетела,. кто-то пытался закрыть побуревшее дерево бронзовой краской, но и она осыпалась. На холсте был изображен мужчина лет сорока, без сюртука, в белой рубашке с кружевным воротом, только что вышедший во двор, руки опущены, лицо коричневое, не то чтобы испитое, но в морщинах, вислые усы, жидкие, седые, прилипшие к вискам волосы.
На втором плане, проступая сквозь черноту, виднелась веранда помещичьего дома, с деревянными, крашенными белой краской колоннами, с крышей, на которой плотно уложены вязки соломы, как крыли свои дома в этом степном безлесом краю и крестьяне, и баре.
Но не это удивляло Степана Петровича, не дом, не веранда, не помещик, а изображенная слева от него повисшая в воздухе лошадь, низкая в холке, серая с черными подпалинами, вытянувшая вперед ноги, но не в прыжке, а словно бы от испуга, когда ее подняли над землей. Не один раз и прежде задерживался Степан перед картиной и всегда отходил недоумевая.
Кому, зачем понадобилось рисовать летящую по воздуху скотину, что за странная причуда?
Было и еще одно обстоятельство, которое и прежде смущало Степана: там, где нарисована лошадь, краски были глаже и положены в иной манере, но это уже могло и казатьсяповерхность холста от времени стала неровной. «На экспертизу бы, в Ленинград»,вздыхал не раз директор, но всегда отходил, понимая, что у прославленных искусствоведов на берегах Невы полно и своих дел.
На этот раз, постояв перед картиной, он не пошел к себе в кабинет, а открыл шкаф, вытащил из дальнего угла пачку дел с прорыжевшими этикетками, нашел стенографический отчет юбилейной конференции, проведенной по случаю десятилетия основания музея, полистал его, отыскал фразу, которая когда-то озадачила, и, прочтя, удивился ей еще раз.
«Наибольшие споры вызвало предположение искусствоведа Риггерта Л. Ф. о том, что название картины инв.544 произвольно присвоено произведению неизвестного художника уже в наше время, что картина принадлежит кисти, по крайней мере, двух живописцев и что летящая по воздуху лошадь написана намного ранее, чем портрет степняка-помещика...»
Инвентарный номер у картины давно сменился, но сомнений не былоречь шла именно об этой картине.
Несколько раз перечитал Степан эту фразу, прежде чем уйти к себе в кабинет, где, достав из ящика стола лист чистой скрипящей бумаги, приготовился писать письмо. Но и его не написал он, прежде чем не перечитал чужое, полученное давно из Ленинграда, о чем свидетельствовал лиловой датой штемпель на конверте. Это письмо, на которое он так безобразно долго не отвечал, было письмом от друга. Написано было оно небрежным и размашистым почерком, колючим и твердым, отчего сразу делалось ясным, что писал его мужчина злой, самоуверенный и умный.
«Привет, Степан!
Ну вот, как ни предсказывал ты мне, что никогда не соберусь написать, все-таки ухитрился и это, несмотря на то, что за окном августовский осенний дождь, со времени твоего отъезда уже седьмой год, а я до сих пор не женат, выставку мексиканского золота в Эрмитаже пропустил и продвижения по службе не имею.
Работая в архиве, встретил название твоего города, прочитал брошюрку и так восхитился, что не могу отказать себе в удовольствии поделиться с тобой этой историей. Пишется там, что где-то около 1720 года произошел следующий казус. На одном из двух, известных каждому добросовестному историку кораблей, которые наш император Петр собирался послать в Индийский океан, чтобы завязать отношения с обитателями Мадагаскара (не столько с туземцами, сколько с белыми, впрочем, это неважно), были среди прочих диковинок, предназначенных в дар тамошнему царьку, несколько животных. Подарки эти Петр приказал собрать разным городам, и вашему Посошанску выпало отправить в далекий путь козу. Коза была отослана в клетке почтовой связью с фельдъегерем и сопровождающими в Ревель, где в строжайшей тайне готовилась экспедиция.
Тут надо сказать, что приготовления недопустимо затянулись и только в начале декабря корабли, подняв якоря и распустив паруса, покинули порт.
Это был для твоих посошанцев великий момент. Действительно, если бы успех сопутствовал царскому начинанию и эскадра благополучно достигла бы далекого южного острова, странное животное с бородой и рогами несомненно потрясло бы короля и его подданных, между Посошанском и далеким королевством возникли бы международные связи, факт этот нашел бы отражение в дальнейших работах историков, а в наше время объяснил появление коз в Индийском океане.
Увы! Не успев уйти далеко от берега, корабли попали в шторм, один из них сел на мель, вследствие чего оба вернулись. Царь Петр вскоре заболел и умер, слава, осенив твоих посошанцев розовым отблеском своих крыльев, упорхнула к более счастливым.
Пишу это для того, чтобы ты помнил: успех всегда рядом. Трудись, обогащай свой провинциальный Лувр, не вешай носа. Дела мои, как ты уже понял, кислые, закопался с головой в живопись XIV века, в основном Испания и Италия, часто слышу себя, «дурака», но не грущу. Вспоминаю наши горячие споры у Румянцевской колонны и у львов, тех, что до сих пор не перестают катать чугунные шары у Невы. Ты, вероятно, тогда был прав, и признайся, сейчас бродя ночами по своему музею, где черепки битых сосудов (Греция-то у тебя хоть есть?) соседствуют с планками разбитых бандур и лютней, а картины висят рядом со стихами, подаренными городу бездарными поэтами, разве ты не чувствуешь еще раз, что нет разных искусств, а есть одно искусство, в котором сливаются живопись и археология, музыка и архитектура, поэзия и кино? Что можно написать историю, в которой бы обратная перспектива объяснялась изобретением пороха, а появление вальсов в Вене открытием русскими Антарктиды? И знаешь, мне порой начинает казаться, что это одни и те же люди бродили по свету, меняя мольберты на гусиные перья, а резцы на дирижерские палочки, то сооружали шпили над соборами, то заставляли автомобили удлиняться, приседать, почти касаясь брюхом асфальта и задирая багажники. В этом году поздно вскрылась Ладога, льдины плыли мимо набережных, неся на голубых спинах тополиный пух и отпечатки велосипедных шин...»
Перечитав письмо, Степан вытащил чистый лист, переставил на стол пишущую машинку «Эрика», которую держал в чехле на полу, и написал ответное письмо В Ленинград. Оно содержало, кроме сомнений по поводу загадочной картины с летящей по воздуху лошадью, просьбу покопаться в архивной пыли и, если можно, посоветовать, что делать с ней.
«Что касается истории искусств, то мысль эта давно стала расхожей,зло заканчивал Степан письмо.Не продают ли у вас, случайно, индийский сок «Манго»? Люблю с квасом».
Лизнув языком марку, он заклеил конверт, и в тот же день Марьюшка отнесла его на почту.
Второй звонок директора тоже был ночным и также застал Бронислава Адольфовича врасплох. Шаркая войлочными туфлями и потирая ладонью горло, которое разболелось после посещения вместе с Шурочкой вечернего кафе «Снежинка», заведующий сектором тоскливо вслушивался в непривычно повизгивающий и заглушаемый электрическими шорохами директорский голос.