Сказав это, Степан хотел было достать из шкафа наугад одну из коробок, и Марьюшка уже протянула было к ней слабую руку, но он поднял глаза и увидел ее лицобесконечно усталое, с голубыми тенями от бессонных ночей под глазами.
Ну что я, в самом деле,смутился он,у вас ребенок, идите к нему.
Вернувшись в каморку (Степан, не думая, машинально шел следом), она села, взяла ребенка на руки и, уже доставая из халатика белую, полную, вспухающую в руке грудь, нашла в себе только силы пробормотатьне смотрите, пожалуйста,привалилась спиной к стулу, а когда ребенок, насытившись, закрыл глаза и тяжело вздохнул, чтобы заснуть, Степан увидел, что никнет и Марьюшкаголова вот-вот упадет.
Еще пеленки, пеленок-то сколько!пробормотала она.
Уложив их на кровать, он с недоумением уставился на груду замаранных пеленок, потом решился, вздохнул, сгреб их и понес в кухню. Там, разогрев на плите воду и напустив полный таз, нашел черное хозяйственное мыло и стал, неумело шаркая, стирать. Над тазом выросла радужная гора пены. Степан прополоскал пеленки и, повесив на шею низку прищепок, понес детское во двор.
Вечерний слабый ветерок пришел из степи, принес запах душицы и чебреца, раздул пеленки, и они в сумерках зашевелились, залетали, как серые ночные беспокойные птицы.
Телефон звонил пронзительно, требовательно. Пухов, подняв трубку, начал отвечать:
Да, я... Прибыл... Остановился в «Щучьем озере»... Нет, это такая гостиница... Будет времяпереименуем... Вас понял, будет исполнено сегодня же ночью.
«Та-ак,подумал он,какие-то новые грехи. Требуют арестовать!»
Начальников отделений ко мне!приказал он и стал чертить в блокноте схему гостиницы. К моменту, когда начальники отделений собрались в кабинете, план операции был готов. Изложил он его, как говорил всегда,просто и веско.
Итак, товарищи, Желудков в город прибыл. Остановился в гостинице. Никаких сообщников не выявлено. Будем сегодня брать. Соседи по номерулюди честные. Время операциидва часа ночи. Начальник первого отделения и два сотрудника открывают ключом дверь (ключ берете внизу у администратора), сразу жек койке преступника. Один включает свет, одину окна. Вы, лично, его будите. На всякий случай за дверью поставьте еще одного милиционера.
Вариант,сказал начальник отделения,преступник, оттолкнув меня, бросается к окну.
Внизу, на тротуаре, пост.
Предлагаю поставить еще вооруженного наблюдателя на крыше дома, напротив.
Принято.
Вариант: преступник захватил автомашину и начал на ней удирать.
Предупредите ГАИ, пусть перекроют улицу... Итак, кажется, все, вопросов нет. С полуночи готовность всех группномер один. Сколько наших людей в гостинице?
Двое дежурят с утра.
Хорошенько всем отдохнуть. Проверить оружие.
Так закончился этот день, а затем настала и полночь, пришла та странная пора, когда для части людей сладкий сон, в который погрузились они, уже предвещает пробуждение и радостное завтра, а для другой половиныэто еще сегодня, время томительной суеты не пришедших к финишу суток. Еще не загнаны в парк и не поставлены в стойла все трамваи, не все автомобили заправлены бензином, еще не дописана статья, не прочитаны бумаги, без которых нельзя утром идти на работу. Кто-то не доссорился, кто-то не сказал самых главных, самых нежных слов. Кто-то не принял лекарств, без которых не будет сна. Многоликое и противоречивое времяполночь!
Не успели стрелки часов в вестибюле «Шучьего озера» соединиться в верхней части циферблата, как к дверям гостиницы стали подходить скромно одетые молодые люди в одинаковых рубашках и галстуках. Можно было подумать, что универмаг, в котором директорствовала Бронислава Адольфовна, перестал предлагать посошанцам разнообразные фасоны галантереи, но нет, это был шахматный ход Пухова, с помощью которого преступника, если он выйдет в коридор или вестибюль, следовало озадачить, а может быть, даже сразу поселить в нем панику.
Две машины ГАИ, желтые и полосатые, как тыквы, выкатились, перекрыв дорогу. Занял место на крыше дома человек с биноклем на шее. Двое случайных прохожих в одинаковых скрипучих ботинках остановились под окнами гостиницы. Все было готово, оставалось только ждать.
Наконец часы пробили два раза. Дверь в вестибюле, на которой белела дощечка «Администратор», распахнулась, и из нее вышла группа, которую в плохих кинофильмах именуют группой захвата. Ключи от номера были в руках того, кто шел первым. Лифт вознес их на четвертый этаж, бесшумно ступая по ковру, молодые люди, провожаемые испуганными взглядами дежурной и горничной, подошли к номеру. Не щелкнув, сдался замок, дверь приоткрылась, трое проскользнули внутрь. Быстро и ловко заняли они места в комнате, сработала кнопка выключателя, желтый электрический свет, вспыхнув под потолком, залил номер.
А? Что такое?выкрикнул спросонок, пряча лицо в подушку и вздрагивая, палеонтолог. Режиссер привскочил и стал шарить на тумбочке очки. И только человек, лежавший на третьей койке, оставался недвижим. Он лежал и смотрел на стоящих в комнате широко открытыми ледяными глазами.
«Ждал нас!»промелькнуло в голове у начальника группы.
Мы к вам, гражданин. Вставайте, пройдете с нами... Вы, товарищи, можете оставаться в постелях. С вами побеседуют потом... Поднимайтесь, поднимайтесь!последние слова были снова обращены к лежавшему. Но тут начальник группы заметил, что рука мужчины под одеялом шевельнулась, и он сам опустил руку в карман, чтобы найти ладонью прохладную сталь пистолета. Но то, что произошло затем, повергло начальника отделения в такое изумление, что он сразу перестал понимать, что творится. Тело, лежавшее под одеялом, приподнялось и, оставаясь горизонтальным, всплыло, повиснув в воздухе. Одеяло соскользнуло, закрытая милиционером на задвижку оконная рама сама собой распахнулась, и мужчина в одном белье ногами вперед выплыл из номера. Следом, шелестя, поднялись и потянулись к окну брюки, пиджак, трикотажная рубашка, в которой ходил приезжий: пощелкивая замочками и ремнями, проследовал чемодан.
Далее начальник отделения увидел, как тело, покачиваясь, словно надутый легким газом шар, пересекло на высоте четвертого этажа улицу и, пролетев над самой головой изумленного милиционера с биноклем, скрылось за крышей горисполкома. За ним, размахивая рукавами и брючинами, унеслась одежда, и, наконец, последней, торопясь, с тонким свистом промчалась, помахивая электрическим шнуром, бритва «Эра».
«Бог мой, да что это?с ужасом подумал начальник группы, оглядывая застывшие гипсовые лица милиционеров и лица двух сидящих на кроватях с отвисшими челюстями соседей сбежавшего,кому сказатьпреступник улетел по воздуху! Демобилизуют, как пить дать, демобилизуют».
Еле передвигая налитые железом ноги, он вышел из номера. Сопровождаемый недоумевающими взглядами дежурной, постового милиционера и горничной, забыв про лифт, спустился вниз в вестибюль по лестнице, заикаясь, спросил у администратора:
Где товарищ Пухов?
Они на улице,ничего не подозревая, с готовностью ответил тот.
Павел Илларионович стоял посреди мостовой, смотрел вверх, и выражение лица у него было совершенно необычное. Начальник группы, став по стойке «смирно», обреченно доложил:
Товарищ начальник милиции, преступник улетел.
И вдруг он понял, что выражает лицо Пухова: оно было ласковым. И еще оно выражало глубокий интерес. Подъехал и, скрипнув тормозами, остановился послушный газик. Павел Илларионович направился к нему.
Всех, кто был в номере, ко мне, соседей тоже. Все посты снять.
«Он летел не как птица, он летел, как клуб дыма, вот что загадочно,сказал сам себе Пухов, садясь в нетерпеливо вздрагивающую машину.Человек так летать не может. Следовательно, кто он? Вот вопрос!»
Помню, я познакомился с высказанной еще в 1912 году Вегенером гипотезой. Даже если все его свидетельства в пользу движения материков не были тогда достаточно строгими, все равно, сама мысль приложить друг к другу вырезанные из географической карты Африку и Южную Америку и увидеть, что берега их совпадают всеми выступами и впадинами, не могла не ошеломить современников.
ВЕГЕНЕР АЛЬФРЕД ЛОТАР (18801930)немецкий геофизик, автор теории дрейфа материков, первой гипотезы мобилизма, участник экспедиции в Гренландию (19121913) и руководитель второй экспедиции (19291930). Во время второйпогиб, пытаясь оказать помощь товарищам, терпевшим бедствие на ледяном куполе.
В детстве я увлекался минералогией, приносил из походов за город полные карманы камней, чаще всего окатанные кремни коричневой или молочно-белой окраски. В моей комнате этими камнями был завален подоконник, а между рамами жил уж, принесенный тоже из похода за город. Однажды, убирая за ним, я забыл поставить на место кусок фанеры, который давал ужу тень. Солнце раскалило воздух между рамами, и змея погибла. Животные... Почему не они стали моим главным увлечением? Кто знает, может быть, неудачи преследуют меня всю жизнь оттого, что среди этих увлечений я не смог выбрать главное?
В юности я много читал, но как-то сумбурно, в библиотечке моей соседствовали Вейнингер и Конан Дойл, Аксаков и Иоффе, Дмитрий Кедрин и книга Обера де ла Рю «Два года на островах отчаяния».
Был влюблен. Мне было десять лет, она стояла на лестничной клетке, позади светилось окно из разноцветного стекла. Через стекло било солнце. Шел конец мая, девочка плавала в синем, желтом, красном, малиновом.
НОВАЯ ГЛОБАЛЬНАЯ ТЕКТОНИКАтот же вегенеровский дрейф, только принимается, что плавают не материки, а литосферные плиты. Напоминает ледоход, льдины наползают друг на друга или ныряют одна под другую.
Если бы я писал историю гибели города, я начал бы так: «Земля перед окном дрогнула...»
Земля перед окном дрогнула, и по ней пробежала прихотливая трещина. Трещина была глубокая и черная.
Часы показывали утро.
В небе двумя огромными красными жуками бродили спутники, долина пестрела, словно выложенная серыми и розовыми плитами: серыми были тени, а розовой залитая светом спутников пыль.
Тоник проснулся оттого, что свет упал ему на лицо. Поморщился и потерся лицом о подушку. Над головой зашуршало (включился репродуктор), и Мария позвала к столу.
У тебя мокрая голова,сказала она.Ты опять умывался под душем? В этом месяце ты уже лежал с простудой.
Тоник промолчал.
Они завтракали одни.
За окном беззвучно взметнулась пыль. Неслышно запел мотор. В узком иллюминаторе вездехода дрожала чья-то спина.
Почему ты не рассказываешь мне ничего про отца?спросил Тоник.Ты давно обещала рассказать мне про него. Я жду.
Мария встала и, подойдя к окну, опустила звонкую штору. Заходил спутник, и резкий свет его воспламенил долину.
Неудачно поставлен дом,сказала она.Теперь все станции строят окнами внутрь. Домкольцо. Ты мог бы в нем бегать без остановки. Не беспокойся, настанет время, я расскажу тебе про него.
Она невесело засмеялась, и Тоник подумал, что мать чем-то встревожена.
Мы уезжаем завтра?спросил он.
Да. Но ненадолго. Мы вернемся опять. Как только закончат строительство Большого Поля.
Она прошлась по комнате, ее босые ноги примяли красный беспокойный ворс ковра.
Не хочу возвращаться сюда,сказал Тоник,я хочу остаться внизу, там, где много воздуха и где растут трава и деревья. Человек должен жить среди деревьев, ты говорила это сама.
Но тут моя работа. Скоро внизу построят Большое Поле.
И тогда приедет Бугров? Ты хочешь быть опять с ним. Кто он? Мой отец? Обещай, что на этот раз ты покажешь мне все: и реки, и море, и города.
Конечно, все, на что хватит времени... Собирайся, тебе надо походить вокруг станции, ходить надо каждый день, ты знаешь.
Тоник сидел в своей комнатемаленькой, увешанной фотографиями животных, и готовил костюм.
Мария пришла и помогла одеться (она всегда это делала), проводила до дверей шлюза и открыла входной люк.
Люк отпал, и Тоник ступил губчатой резиновой подошвой на розовую землю. Легкое облачко выплеснулось из-под ноги, в ноздреватой поверхности земли появилась вмятина. Жидкий разреженный воздух не смог удержать пыль, и та бессильно упала.
Он шел к Старым холмам, где много больших нор и трещин и где раньше в степи, говорят, стоял город. Когда Плоскогорье было степью, там водились змеи (водилисьтак говорили и начальник станции, и механик, а они жили здесь еще двадцать лет назад, когда и самой станции не было,и можно найти в камнях невесомый, словно составленный из обрезков бумаги скелет змеи).
Над ухом ворочался автомат. Он менял воздух и поддерживал связь со станцией. Он стрекотал, как большое доброе насекомое, которое забралось в шлем и примостилось над самым ухом. Оттого что он работал, казалось, что ты идешь не один, что идут двое.
Земля дрогнула, и по ней пробежала прихотливая трещина. Камни распадались, не выдержав бесконечных нагреваний и охлаждений. Трещина была неглубокая. Тоник обошел ее. По долине, исполосованной черными и розовыми тенями, он достиг подножья Старых холмов.
Тоник любил смотреть на них из окна станции. Были еще и Новые холмы. Они лежали у самого горизонта и напоминали волныплавно изгибаясь и раскачиваясь, текли за горизонт. О них ничего нельзя было подумать, кроме того, что это холмы и что, может быть, они движутся.
За ними поднимались решетчатые мачты, огромные решетчатые мачты и отсвечивающие сталью наклоненные чаши антеннтам строили Большое Поле.
Старые холмыдругое дело. Изломанные и исковерканные, они боролись и тщились сохранить черты того, чем были или могли быть когда-то. Один холм был похож на кита. У него была большая голова, бессильно упавший плоский хвост и торчащий в спине, расщепленный надвое гарпун. Кита Тоник увидел сам, а Садовника, Ослика с тележкой и Жабу показала ему мать.
Тоник заглянул под первый, лежащий у самого подножья холма, валун. Потом побрел от камня к камню (бурые и бугристые, они громоздились друг на друге), заглядывая в норы и отваливая глыбы полегче.
Камни поднимались легко; пористые, они поднимались как огромные куски декораций и беззвучно катились вниз, не высекая искр и выбрасывая вверх струи пыли.
Добравшись до вершины холма, Тоник сел на круглую лобастую глыбу. Он сидел и слушал, как стрекочет над ухом автомат и как дрожат руки и ноги. Камень, наверно, был горячийавтомат угрожающе загудел, торопясь менять воздух.
Тоник встал и повернулся, чтобы начать спускаться вниз, он сделал уже первый шаг, как вдруг увидел Нечто. Оно было живым. Он никогда не видел здесь среди камней ничего живого, только на картинках в книгах или в телевизионных передачах, но он сразу понял, что это Животное, такое, о котором он мечтал. Он даже понял на что оно похоже. Оно было похоже на Черепаху. На Черепаху, когда она подберет голову и хвост и втянет под панцирь голову. Он наклонился и осторожно двумя руками вытащил ее из трещины. Черепаха не успела изменить форму, она была согнута под угломтак, как лежала: половина тела в трещине, половина наружу.
Он провел ладонью по ее пыльной спине, и та сразу заблестела.
Прижав черепаху двумя руками к груди, он понес ее, осторожно ставя башмаки между камнями, сильно отклоняясь назад. Склон холма был крутой, Тоник долго петлял по нему.
Потом он шел по долине к станции и думал о том, что завтра возьмет черепаху с собой и что она будет жить у него там, внизу, в городе. В книгах должно быть написано, что едят в неволе черепахи, в телевизионных передачах люди только ласкали черепах, но никогда не кормили их.
Когда последний замок костюма был расстегнут, Мария сказала:
Удивительно! Мы живем здесь три года, а ты первый поймал здесь живое существо. И совершенно непонятное. По-моему, это даже не черепаха. Нужно показать ее всем.
Черепаха лежала на полу, на ворсистом упругом ковре, постепенно меняя форму. Она не была больше согнута под углом, она выпрямилась. Мать потерла ее тряпкой, и Тоник, присев, смотрел, как под прозрачной броней плавают оранжевые глаза и красно-синие внутренности и как, медленно изменяя форму, черепаха движется в тень. Она текла по ковру, как кусок жидкого стекла, обтекая ножки стула, никуда не торопясь и ничего не пугаясь.
Мария ушла. Тоник раздобыл картонный ящик и посадил в него черепаху. Очутившись в ящике, она тотчас начала медленное неотвратимое движение вверх по стенке.
Нельзя,сказал Тоник. Он осторожно толкнул черепаху вниз и почувствовал в ответ холодную прочность камня.Я говорю тебенельзя!
Черепаха опустилась на дно и, образовав там кольцо, замерла.
Тоник сбегал в лабораторию, там лежали пробы почвы, и принес кусок оранжевой пористой глины. Он бросил кусок на дно, черепаха тотчас дрогнула и потекла к нему. Дыра посередине ее вытянулась, уменьшилась, превратилась в щель, а затем исчезла. Черепаха наползла на глину, накрыв ее своим телом. Кусок глины проник в тело черепахи и начал медленное движение по нему, теряя очертания и рассыпаясь.