Словом, всё, как обычно. После операции я немного простыл, потом попёрло воспаление, чуть было не приведшее меня к остеомиелиту (бедный Брумель, ему повезло меньше!), но всё-таки я выкарабкался и вскоре уже весело бренчал костылями по коридору, дожидаясь выписки, и ухлёстывал за молоденькими и поголовно незамужними и разведёнными медсёстрами. Половина из них жила в подмосковной Электростали, добираясь до работы электричкой. Не знаю, почему, но эти барышни были, как на подбор, острыми на язык и падкими на молодых начитанных аспирантов.
Почти напротив выхода на запасную пожарную лестницу, где в маленьком закутке стояли несколько скамеек для курильщиков, у дверей палаты N 113 постоянно изнывал от скуки человек в штатском. Собственно говоря, был он, конечно, не один, но все приходившие на дежурство, были как на подбор: невысокие, серенькие, не привлекавшие к себе внимания. Иногда мне казалось, что и костюм они носят один и тот же, передавая его, как эстафетную палочку. За дверью находилась одноместная палата с душем и туалетом. В ней, как мы знали, лечилась какая-то важная персона. Иногда дверь была открыта и больного, худого лысого человека с жёлтым лицом, было хорошо видно сквозь тамбур. Он возлежал на высокой ортопедической кровати. Рядом, на тумбочке, красовались целых три телефона. Где-то в палате был и телевизор, но из коридора его не было видно. Ну, а телефоны-то у него трезвонили постоянно. Это было слышно даже через две двери. Временами к больному приезжали делегации по три-четыре человека, а несколько раз и какие-то военные шишки. В такие дни нас просили не очень-то бродить по коридору, чтобы мы не путались под VIP-ногами.
Медсёстры говорили, что дяденька, вечерами томившийся со скуки в своих хоромах, несколько раз просил подселить к нему хоть кого-нибудь «более или менее приличного». И каждый раз заведующий отделением ссылался на жёсткие правила и инструкции. «И вообще, вы же знаете, что такие вещи решаю не я!»
Бедный Роальд Владимирович, так претенциозно родители назвали когда-то беднягу, донимал медсестёр и нянечек придирками, а потом, в приступе раскаяния, одаривал их шоколадными конфетами, сигаретами «Marlboro», «Русская тройка» и «Золотое руно». Словом, дяденька демонстрировал все симптомы богатого лежачего больного, вынужденного пребывать в одиночестве. Под Новый год он презентовал красавице Наташе, у которой была самая лёгкая рука на внутривенные инъекции, бутылку настоящего французского коньяка «Наполеон», который мы и распили под бой курантов, распили в дополнение ко всему тому, что контрабандой натащили нам друзья и родственники. Самого Симакова днём 31-го декабря со всеми предосторожностями увезли домой, приставив к нему на два дня зеленоглазую кнопку Леночку в качестве индивидуального медицинского поста.
Если я скажу вам, что накануне по телевизору впервые показывали новый художественный фильм «Ирония судьбы, или с лёгким паром!», то вы без труда вычислите год. Если это вас, конечно, интересует.
Молодой человек! окликнул он меня похмельным днём третьего января, аккурат перед тихим часом. Загляните ко мне на минутку! Не волнуйтесь, вас пропустят.
Серенькая личность окинула меня равнодушным взглядом и продолжила читать старенький журнал «Крокодил», жуя булочку. Я простучал костылями по тамбуру, а затем и по короткому коридорчику проник в загадочную палату, минуя две двери в душевую и туалет. Симаков жестом предложил мне присесть на стульчик для посетителей. Я стеснительно присел, вытянув правую ногу в гипсовом лангете. Прыгать приходилось на левой ноге, голень которой к тому времени уже срослась. Роальд Владимирович без улыбки смотрел на то, как я пристраиваю костыли так, чтобы они не падали.
Есть такое выражение «угнездиться». Процесс, знакомый любому, кто пережил травмыпристроить своё тело так, чтобы было удобно и по возможности выглядеть при этом достойно. Никому не хочется сохранять шаткое равновесие на стуле, раскорячившись жалким образом боком и судорожно вцепившись в спинку. Такое вот печальное искусство, каковым поневоле овладеваешь в определённый период жизни. Когда ты молод и здоров, тебе это кажется даже забавным. Помню, в театре молодой актёр со звучной фамилией Ветрогон талантливо играл подагрических стариков и ветхих отставных майоров в классических пьесах. Как-то раз он умудрился заработать радикулит, проведя неделю сплава по одной из алтайских речушек. Не скажу, что талант его вырос, но отныне в его игре появились новые, свежие нотки.
Итак, пока я устраивался, Роальд Владимирович буркнул в одну из телефонных трубок: «Меня нет в течение часа» и положил её на рычаги. Градус почтения к нему у меня резко возрос. Выходило, что где-то несла свою вахту секретарша Роальда. Воображение мгновенно нарисовало его приёмную, обшитую, естественно, темными лакированными панелями. За широким столом у селектора дежурила, возможно, и не секретарша, а молодцеватый молодой человек с лейтенантской выправкой. Над его столом наверняка висит не банальный портрет Ленина, а какая-нибудь цветная панорама Байконура с ракетой на стартовой площадке, а то и в момент запуска. Было в Роальде что-то от обветренного генерала, всю жизнь мотающегося по секретным полигонам, любящего после удачных испытаний выпить коньяку в бункере с генералами. Такие люди часто между собой зовут друг друга по именам и прозвищам а в Кремле, получая награды, сдержанно отвечают: «Служу Советскому союзу!» и могут запросто сказать жене, что, мол, при Хрущёве в такие моменты было не в пример демократичнее, зато «сейчас, при Лёне» праздничный стол сервируют намного пышнее.
Словом, моё воображение разыгралось.
Мне уже блазнились интересные разговоры, исторические воспоминания и потрясающие откровения старого учёного-прикладника и производственника. Знаете, эти знаменитые: «Году этак в тысяча девятьсот сорок девятом, не то в марте, не то в апреле, вызывает меня к себе Берия и говорит, что ровно через полчаса нас обоих ждёт товарищ Сталин с докладом по вопросам тогдашнего состояния отрасли»
Это ты вчера в коридоре сыпал цитатами из библейской «Песни песней»? с лёгкой усмешкой спросил меня Роальд Владимирович.
Я затруднился с ответом. С одной стороны это мог быть только я. Но с другой стороны, с тем же успехом восклицать: «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то был бы он отвергнут с презреньем!» мог и лютый бабник Витя Марченко, мгновенно впитывавший любые ухватки, способные растопить сердце прекрасного пола.
И вообще, надо сказать, что вчерашний вечер остался в моей памяти разрозненными лоскутками. Наверняка Витя воспользовался моими словами то есть, конечно, словами царя царей Соломона, причём теми самыми, что получасом ранее я «на автомате» выдал кому-то из девиц, тотчас позабыв об этом. У малообразованного красавца Виталия всегда было чем угостить друзей и «дам-с». С ним мы образовывали идеальную пару соблазнителей женщин в нежном и уязвимом возрасте от пятнадцати до пятидесяти лет. Вспомните, ведь в ушедшем навсегда мире дамочки всегда ходили парами и тройками! И два опытных «перехватчика», наперевес вооружённые долбанной оригинальностью, всегда одолевали их в скоротечном, но жарком бою. Ведь один из них был «моряк-красавец с атомных верфей», как он обычно представлялся противоположному полу, а другой«аспирант и спортсмен из закрытого НИИ, о котором не рекомендуется говорить вслух», как представлялся уже я сам.
Ну я, наконец-то выдавил я из себя похмельное признание. Чёрт его, этого старика, знает. Вроде, не те времена, чтобы пострадать за Библию и длинный язык, как говорит мой отец, но всё-таки
Это хорошо, сказал Роальд Владимирович.
Разговор был долгим и интересным. Похоже, таинственный больной, которому с его охраной и телефонным аппаратам было место где-нибудь в кремлёвской больнице, уже навёл кое-какие справки обо мне. Никакими воспоминаниями он не делился, а расспрашивал о моей работе («Не жмись, у меня допуск такой, какой тебе и не снился, так что отвечай свободно»), иногда вставлял краткие характеристики упоминаемым мною корифеям Большой Физики и умело направлял русло беседы. В результате я выложил старику практически всё, что только можно было рассказать человекуявно большому начальнику.
А у меня поработать бы не хотел? вдруг спросил он.
У васэто где?
У меня, это в закрытом НИИ при Комитете государственной безопасности. Профиль работы схож с твоим нынешним направлением.
Я ошалел. Вот тебе и разоткровенничался.
Я понимаю, что огорошил, с усмешкой сказал Роальд Владимирович, мельком глянув на часы. Но и торопить тебя не хочу. Естественно, о моём предложении ты с этой минуты молчишь, как рыба об лёд. Даже перед родителями и девушками. Через месяц позвонишь вот по этому телефону, он написал номер на отрывном листке небольшого блокнота и отдал его мне. Назовёшь свою фамилию и сошлёшься на меня. Соединят. Этот месяц уйдёт на проверку тебя по всем параметрамвсё-таки в органы берём.
Я ёрзал на стуле. Всё происходящее казалось мне каким-то кинофильмом, где в главной роли вербуемого дурачка-аспиранта был, как это ни прискорбно, именно я.
Ты не пыхти, я тебя понимаю. И вот ещё что, наш институт, хоть и кгбшный, но единственный, кто входит в систему Академии наук СССР. Работать будешь, как нормальный учёный, но льготы и прочееот органов. И запомниникто ни на кого тебя стучать не заставит. Понял? У нас другие функции. Мынечто вроде криминалистической лаборатории. И знать то, что мы делаем, не может даже президент Академии товарищ Александров, понял? Кстати, если через месяц тебя ещё будут держать на больничном, то уже по новой зарплате, если, конечно, ты согласишься. А теперь, задавай свои вопросы, только поскорее. А лучше вот чтозавтра приходи. Прямо в сончас. Тогда можно и подольше поговорить а то и ты, как пыльным мешком по голове стукнутый, и я подустал, и звонки вот-вот начнутся.
Вся беда была в том, что толковых вопросов-то у меня и не нашлось. Слишком уж неожиданно и быстро всё произошло. Помялся и брякнул, как дурак:
А что это вы в нашей больнице лежите, а не где-нибудь и замялся.
Главврач у меня приятель, кратко ответил Роальд Владимирович. Я, если хвораю, обычно ему звоню.
Впоследствии, начиная с сончаса 4 января и вплоть до скоропостижной смерти Роальда Владимировича, которая случилась почти через двадцать с ришним лет, у нас было много разговоров. Он выделял меня из общей толпы «молодых-горячих-перспективных». За это я довольно быстро получил у коллектива его НИИ кличку «сынок». Одни передо мной становились каменно-официальными, другие откровенно побаивались быть естественными, а большинство держалось преувеличенно ровно, что означалодо поры до времени, парень, мы будем осторожными и очень аккуратно заискивали.
Впрочем, не так уж и много людей их этого коллектива я знал. Институтская братия была удивительнойэто я вам говорю совершенно откровенно, БЕЗО ВСЯКОЙ ИРОНИИ И ЗАДНИХ МЫСЛЕЙ. Специально выделил эти слова прописными буквами. Если бы печаталещё бы и жирным шрифтом не постеснялся бы
написал это и прослезился. Вот ведь, чёрт возьмипрослезился!!
Ах, какими мы были молодыми!
Особенно ягорделивый, яростный и упорный.
Преимуществ на новой работе было столько, что я раз и навсегда увероваля избран высшими силами.
Во-первых: корочки. Заветные красные корочки и все сопутствующие с ними льготы и привилегии. Ими можно было щеголять, пугать, обольщать и так далее. С определенного звания уже полагалось табельное оружие. Те, кто носил заветные корочки сотрудника КГБ в 70-80-е, согласятся со мнойэто было что-то! А уж тем более в материальном смысле. В общем, раз и навсегда Сергей Солодов забыл о житейских проблемах, что очень радовало его вскоре появившуюся жену. Так сказать, хрупкая бабочка припорхнула на огонёк удостоверения и превратилась со временем, как и водится, в толстую гусеницу.
Нет, врать не буду, пришлось пожить с год в общаге для семейныхочень уж моей юной жене не хотелось жить ни с моими, ни со своими родителями. Но двухкомнатную квартиру мы получить успели. Вовремя родила моя Наташка, ещё бы месяц проходила с пузикоми пришлось бы лишний год ждать или соглашаться на однокомнатную. Это с ребёнком-то! Так что на фоне своих ровесников, кому предстояло торчать в очередях на жильё ещё лет по десять-пятнадцать, я выглядел «кум королю и солнцу сват».
Помню, как у Жорки на предыдущей его работе бы один старший научный сотрудниктипичный так называемый «технический интеллигент». Дитя эпохи! Типаж, нежно любимый советским кинематографом: невысокий, лысоватый, в очках, вечно в одном и том же сереньком пиджачке, типа «и в пир, и в мир, и в добрые люди». Получил он тринадцатиметровую комнатку в коммуналке году этак в семьдесят пятом. И прожил в ней с семьёй и сыном полные пятнадцать лет. Сын там и вырос, в каморочке этойот нуля до половой зрелости. «Валера, а как же ты с женой любовью по ночам занимаешься?!» Молчит Валера, лишь виновато улыбается. Что поделаешь, ни он, ни жена профком и партком «на глотку» брать не умеют. И письма в разные инстанции не строчат и вообще, милые спокойные люди. Этакие всепрощающие долготерпеливцы, Господи Иисусе! Только в атеистической стране живут и сами себя атеистами считают.
Будь моя воляклонировал бы таких людей! Валера до полуночи на работе засиживается, а что ему в этой комнатёшке размером с куриную задницу делать, где сын уроки учит, а жена подрубает на ручной швейной машинке «Подольск» простыни, штопает мужу и сыну носки и сериал «Тени исчезают в полдень» одним глазом смотрит? Но, заметьте, отродясь от них обоих не услышишь худого слова, а самое главноепросьб о прибавке к зарплате, выклянчивания премий и прочих нудных требований, которые ты всё равно выполнить не можешь, ибо над тобой тоже начальство есть, а над нимсвои тузы и короли. Настоящий коммунист Валера, чёрт возьми, которых в любой отрасли, жаль, было раз-два и обчёлся. Человек, так сказать, созданный безропотно тянуть лямку и на любую, даже дурацкую, инициативу начальства находить соответствующее оправдание, вроде, «ничего, это временные трудности».
Три месяца я курсы проходил, в общем-то, для низового звена, но интересные. В большинствеазы психологии: как собеседника на откровенность вызвать, какха-ха! от слежки уходить, как в толпе затеряться, как на конспиративные квартиры тайком просачиваться, как запоминать ключевые фразы из чужих разговоров. Это, как я понимаю, для всех начинающих кгбшников такие курсы. Они, между прочим, приподнимают тебя над простыми людьми. Чувствуешь себя пусть не Штирлицем, но, по крайней мере, майором Вихрем каким-то. Опять же, обучают с пистолетом обращаться, что для молодого ретивого аспиранта и вовсе кайф. На курсах самый разношерстный люд был и все горделиво друг на друга, как на рыцарей тайного ордена смотрели. Щёки надуем, нос кверхутеперь мы бойцы невидимого фронта. Приобщены! Сразу сил прибавляется, и энтузиазма. Смешно сейчас вспоминать, а тогда здорово гордился. На это и рассчитывали те, кто когда-то эти курсы придумал. Умно, нечего сказать, умно.
Во-вторых: то, что институт никак не тянет на «криминалистическую лабораторию» я понял практически сразу. Вы где-нибудь видели, чтобы НИИ давал уникальную возможность своим сотрудникам работать там, где считаешь необходимым? А у нас было именно так!
Вот здесь долго пояснять не буду. Скажу лишь основное. О том, какова истинная цель работы института, знали считанные единицы людей. Темы у всех рядовых сотрудников разные, а материальная база у НИИ так себе. Поэтому организуют тебе командировку в тот или иной научный коллективот Дубны и Новосибирска до Байконура, где ты и занимаешься тем делом, которое тебе сверху из теоретического отдела спускают. Кому положеноорганизуют для тебя простенькую легенду, ивперёд, работай.
Между прочим, отличная школа! Поневоле будешь разносторонним специалистом, поскольку работа не монотонная. Всякое приходилось проворачивать. В той же Дубне, например, на меня уже волком гляделия им частенько графики работы «корректировал» со своими внеплановыми экспериментами. Но оплата за внеплановость проводилась через бухгалтерию быстро, платили по межведомственным счетам особо не скупясь, поэтому в крупнейших институтах тамошние директора наших работников хоть и встречали недовольным ворчанием, но палки в колёса никто ставить не осмеливался. Кому охота с органами связываться?