До чего же хорошо наконец очутиться вдали от людей, газет, рекламы и киновсей этой чертовой трясины для интеллекта! Должен признаться, я был довольно неприятно поражен, когда, едва оказавшись здесь, заметил большой радиоприемник, поставленный между камином и окном. Просто ужасно, когда подобная штуковина день-деньской бубнит тебе в ухо в крошечном домишке, где и укрыться от нее негде, помимо тесной кладовки. Здесь это еще почище, чем в городе! Но поскольку Джон пока его не включал, я мысленно перекрестился.
Джон просто бесподобный хозяинрадушный и, что самое главное, понимающий. Снабдив меня кофе и съестным, а также выставив бутылочку виски, он сразу удалился в другое кресло и погрузился в какую-то собственную писанину.
Ну что ж, наговориться еще успеем. Расскажу все, что его интересует (если, конечно, его что-то интересует), но сейчас я все еще переживаю свое путешествие. Чувствую себя так, будто меня перебросили из царства невыносимого шума и разлада в самое сердце покоя и тишины. От этого не оставляет какое-то диковатое ощущение пустоты и легкостипрямо воздушный шарик, который касается земли только для того, чтоб подскочить еще выше.
На этом, пожалуй, лучше пока закончить. Страшно подумать, сколь тихой может быть истинная тишина, чтоб оказаться настолько же тише, чем здесь, насколько здесь тише, чем в городе!
Тут, должно быть, можно слышать даже собственные мыслидействительно слышать.
Только Джон и яи мои чудища!
7 января. Чудесный денек. Морозец, но безветрие и залитые теплыми потоками солнечного света искрящиеся сугробы. Сегодня утром Джон показал мне окрестности. Уютный у него домишко и, что просто прекрасно, действительно такой уединенный, как показалось вчера вечером. Других домов в округе не видно, и, насколько я могу судить, по дороге, кроме моего такси, так никто и не проезжалследы шин там, где оно разворачивалось, видны все столь же четко. Джон, правда, говорит, что каждые два дня обычно заезжает один фермеру него с ним соглашение на доставку молока и прочих припасов.
Террестриал не виден: его загораживают холмы. Джон сказал, что до электричества и телефона миль шесть, не меньше, досюда провода не доходят. Приемник работает на батарейках. Когда сильные заносы, до самого Террестриала приходится тащиться на лыжах.
Должен признаться, чувствую прямо-таки благоговейный страх от собственного безрассудстваубежденный книжный червь, решившийся вдруг сменить привычные удобства на воистину простой и грубый образ жизни. Но Джон, похоже, о таком даже не задумывается. Говорит, что мне обязательно надо научиться ходить на лыжах. Первый урок я получил прямо с утра и являл собой весьма смехотворное зрелище. Фактически я буду тут самым настоящим пленником, покуда очень многому не научусь. Но любую цену заплатишь за то, чтобы вырваться из расстраивающего мысли грохота и убивающей душу городской рутины!
Есть и еще одна положительная сторона вынужденной изоляцииона заставит меня как следует сосредоточиться на книге.
Ну-c, дело за малым. Мосты сожжены, пора впрямую браться за пероа я в панике! Так давно я не писал чего-то действительно своего, так надолго даже отдельные попытки забросил! Так чертовски надолго. Я начинаю опасаться (начинаю, это ж надо!), что уже больше ни на что не способен, кроме как кропать короткие заметки и сочинять так называемые очеркиочерки, которые с годами становятся все больше и больше запутанными и далекими от жизни. И все же кое-какие ранние образцы моего творчества, еще школьных лет, должны помочь мне не пасть духом. Даже много позже, когда я уже действительно набил руку в литературе, мне казалось, что только в тех юношеских отрывках и проскакивала искра истинного писательского дарапока я их не сжег. Воспоминания о них должны прибавить мне уверенности в себекак бы там ни было, чувство уверенности может возникнуть от чего угодно, но какие бы многообещающие замыслы ни посещали меня на заре карьеры, все они, боюсь, давно и навеки похоронены под грузом литературной поденщины последних лет.
И теперь, когда я в конце концов решился, сам не могу поверить, что привел меня к такому решению замысел написать фантастическую повесть. Это как раз тот самый сорт литературы, который я всегда нещадно подвергал осмеянию, всякие там детские забавы с межпланетными пространствами и внеземными чудищами. Наипоследнейшая вещь, которую можно ждать от моих тяжеловесных очерков, со временем настолько переполнившихся анализом характеров (чуть ли, господи спаси, не психоанализом), и уныло-достоверной «средой», и «моим собственным опытом», и нагромождениями социально-политических «подтекстов», что там просто не осталось места для чего-либо другого. Да, и впрямь выглядит смехотворным парадоксом, что вместо всех этих глубоких и «значимых» вещей вдруг возникли какие-то, со щупальцами и в черной шерсти, чудища, уставившиеся немигающими взорами на Землю и жаждущие ее тепла и жизненных сил, которые настолько прочно засели у меня в голове, не покидая ее ни днем ни ночью, что в конце концов я нашел в себе силы смести все жалкие преграды, так мучительно долго державшие меня наедине с собственной никчемностью в городских стенах, и рискнуть!
Джон говорит, что обращение к фантастике вполне естественно и полезно для начинающего писателя. А уж он-то в этом жанре собаку съел. (Но он терпеливо и настойчиво развивал свои способности долгие годы, с тех пор как обзавелся этим домиком. Мне до него еще ой как далеко.)
Но во всяком случае, моя книга никогда не будет дешевым сюжетным романчиком, несмотря на свою космическую подкладку. А раз уж на то пошло, что такого в космической подкладке? Я уже достаточно долго прожил со своими чудищами в голове, чтобы посвятить им множество весьма серьезных размышлений. Я сделаю их реальностью.
Тем же вечером. Только что был свидетелем очень подходящего к случаю сверхъестественного явления. Едва я вышел на улицу глотнуть свежего воздуха и полюбоваться снегом и звездами, как мое внимание привлек какой-то фиолетовый луч, возникший на некотором расстоянии от домика. Не слишком яркий, он мерцал и переливался, будто жемчужная нитка, и уходил в небо так высоко, насколько хватало глаз, ничуть не расплываясь и по всей длине оставаясь тонким как игла, совершенно необъяснимое зрелище. Луч медленно перемещался, словно что-то нащупывая. На единственный неуютный миг возникло чувство, будто он падает откуда-то со звезд и пытается отыскать меня.
Я уже собрался позвать Джона, когда луч мигнул и погас. Жаль, что он его не видел. По его мнению, это было нечто вроде полярного сияния, но луч явно не имел с ним ничего общегонасколько мне известно, полярные сияния зарождаются в стратосфере, где воздух разрежен, как в лампе дневного света, а потом, я всегда считал, что они больше похожи на пятна или космы. Однако не исключено, что он прав, по его словам, за последние годы он не раз наблюдал всякие причудливые свечения, а у меня опыт в таких делах практически нулевой.
Я спросил, не проводятся ли поблизости какие-нибудь секретные военные испытанияможет, атомного реактора, или какого-нибудь нового типа прожектора, или радарной установки, но он отверг такое предположение.
Чем бы ни объяснялось это явление, оно заметно подстегнуло мое воображение. Но не сказать чтобы я в этом нуждался. Меня почти всерьез беспокоит степень, до которой мой разум возродился к жизни за каких-то несколько часов на Пике Одиночества. Боюсь, он становится чересчур уж острым, будто нож с тончайшим, как бумага, лезвием, который только гнется, когда пытаешься им что-нибудь разрезать
9 января. Наконец-то после ряда неудачных попыток я действительно начал. Изобразил, как мои чудища держат совет на дне фантастически глубокой расщелины или каньона на своей полуночной планете. Не считая тонкой, с зазубренными краями полоски звезд наверху, света там нетзапасы радиации у них настолько истощились, что много веков назад им пришлось прекратить тратить ее на такую роскошь, как освещение. Но их пустые глаза уже привыкли к звездному свету (хотя даже им, при всей их мудрости, неведомо, как извлечь из звезд хоть немного тепла), и они в состоянии смутно различать друг другаогромные, лохматые, паукообразные силуэты, скорчившиеся на скалах или плотно прижавшиеся к грубому камню стен. Там царит невероятная стужапод их защитный мех силится проникнуть холод, что сродни холоду межзвездного пространства. Общаются они между собой при помощи мыслейнечастых, хорошо отточенных мыслей, ибо даже размышления требуют энергии. Они вспоминают свое славное прошлоесвою процветающую юность, свой деятельный расцвет. Они отмечают поражение, которым заканчивается вековое сражение с холодом. Они раз за разом подтверждают свое первобытное и непоколебимое стремление выжить.
Получилось здорово. Даже всегда беспристрастный Джон это отметил, хоть и сардонически попрекнул за подобную диковатую сказочку после стольких лет вежливого пренебрежения к его фантастическим рассказам.
Но совсем недавно, когда я делал первые безуспешные попытки взяться за перо, этот отрывок просто никуда не годилсяя уже чувствовал, что готов уступить напору нагло ухмыляющегося города. Теперь могу признаться, как многие годы опасался, что не имею никаких творческих способностей, что мои многообещающие ранние отрывки были всего лишь детской причудой. Дети часто показывают проблески самых удивительных дарований, которые благополучно теряют, как только становятся старше: живого, ничем не скованного воображения, чуть ли не ясновидения, и всего прочего в этом духе. Что люди хвалили в этих моих первых рассказиках, так это искренность чувства и необыкновенно острое проникновение в побудительные мотивы взрослых. И боялся я лишь одного: что все это только некая «телепатия», неосознанное выхватывание отрывочных мыслей и переживаний взрослых, меня окружавших; что все те вещи, которые столь привлекательно и впечатляюще выглядели на бумаге, особенно если учесть, что их написал ребенок, на самом деле требовали не больше творческих способностей, чем ремесло стенографиста. Меня даже всерьез беспокоило, не обнаружу ли я в один прекрасный день, что пишу автоматически! Какие только дурацкие страхи не зарождаются в голове у художника, когда минует творческий кризис, Джон говорит, что это типично для нашего сообщества в целом.
Как бы там ни было, но манера, в которой сейчас пишется книга, до смешного подходит к этой идиотской телепатической теории. Хотя невероятных чудищ с планеты, что в десятках световых лет отсюда, при помощи телепатии ну никак не опишешь!
Наверное, это вчерашняя вечерняя радиопередача вновь навела меня на эти дурацкие размышления. Хотя сама передача была ничуть не дурацкаяисключительно интеллектуальная дискуссия о будущих возможностях науки: про атомную энергию, мозговые волны, новые методы радиосвязи, такого все планаи, слава богу, не особо запопуляризованная в расчете на всяких придурков. Должно быть, программа какого-то местного университета Джон сию секунду говорит, чтобы я не молол чепухуна востоке нет ни одного образовательного института!
Мои предыдущие опасения относительно радио оказались совершенно беспочвеннымиследовало бы знать, что Джон не из тех, кого сводят с ума мыльные оперы или джаз. Это техническое средство он использует весьма интеллигентнотолько краткие ежедневные новости (а не какие-нибудь там пространные комментарии), классическая музыка, когда есть, и время от времени серьезная лекция или беседа за круглым столом. Правда, вчерашняя научная передача ему незнакомав то время его не было дома, а по моему описанию он ее не узнал.
Я кое-чем обязан этой программе. По-моему, как раз в то время, когда я ее слушал, и выкристаллизовался пролог моей повести. Какое-то случайно оброненное слово или мысль обеспечили точку кристаллизации моим идеям. Разум обрел подходящую податливостьнаверняка в результате недавней чрезмерной остроты восприятия, и кружащиеся вихрем мысли опустились на свои места. Как бы то ни было, внезапно я почувствовал себя таким усталым и сонливым, что едва ли припомню, чем кончилась передача, или как вернулся Джон, или как я свалился в постель. Джон сказал, что я еще и на улицу выходил. Он тогда подумал, что я малость перебрал, но я предъявил ему неопровержимое доказательство в виде бутылки с виски, и практически нетронутый уровень содержимого решительно опроверг все клеветнические измышления!
Утром я проснулся свеженький как огурчик и на едином дыхании навалял вступление, словно уже все последние годы привык ежедневно выдавать на-гора такое количество строчек!
Получил сегодня еще один урок хождения на лыжах и добился не большего успехакаждая минута, проведенная без моей книги, кажется теперь прожитой зря. Джон говорит, что мне действительно следует поскорей освоить эту науку, на случай если с ним вдруг что-то случится, когда мы будем отрезаны от Террестриала, для такого надежного человека, как Джон, вещь весьма маловероятная. По радио сообщают о сильном буране на востоке, но он так далеко, что нас не затрагивает, ярко сверкает солнце, небо темно-синее. Обещают похолодание.
Но какая разница, сколько придется просидеть в домике, не высовывая носа на улицу. Я уже начал создавать своих чудищ!
Тем же вечером. Я оказался прав! Джон только что видел мой фиолетовый луч, признал, что северное сияние тут ни при чем, и был просто поражен его близостьюпоначалу он уверял, будто тот падает чуть ли не на сам домик!
Джон подходил с южной стороны, когда его увидел, луч, как ему показалось, вонзался прямо в крышу, разбрасывая призрачные фиолетовые искры. Он прибавил шагу, взволнованно подзывая меня. Это было за мгновение до того, как я его услышал; я как раз поймал неясное бормотаниепохоже, начало еще одной интересной научной передачи (очевидно, их была целая серия) и пытался получше настроиться, но без особого успеха: то ли приемник барахлил, то ли сам я что-то не так делал.
К тому моменту, как я вышел на улицу, луч угас. Мы несколько минут потоптались на морозе, всматриваясь во все стороны, но ничего, кроме звезд, не увидели.
Джон теперь согласен, что падение луча на крышу вполне могло быть оптическим обманом, но с прежней твердостью настаивает, будто тот был где-то совсем рядом. На сей раз уже я становлюсь поборником теории северных сияний! Поскольку, как следует поразмыслив, я пришел к выводу, что это был действительно некий причудливый атмосферный феномен, многие исследователи Арктики и Антарктики, к примеру, сообщают о самых разнообразных формах проявления полярных сияний. Что же до расстояния, то в его оценке при столь чистой и прозрачной атмосфере можно запросто обмануться, по словам самого же Джона.
Или жекто знает? это могла быть какая-то необычная разновидность статического электричества, нечто сродни огням святого Эльма.
Джон пытался настроиться на программу, которую я уже почти поймал, но ничего не вышло. В этом диапазоне слышались только завывание и треск. Он заявил мне в своей обычной сардонической манере, что с моего прибытия начало происходить множество необъяснимых явлений!
В конце концов Джон бросил это занятие и отправился на боковую. Пожалуй, я тоже последую его примеру, хотя сначала еще разок попробую настроить приемникмоя всегдашняя ненависть к этой механической твари начинает понемногу притупляться, ведь теперь это единственное звено, связывающее меня с внешним миром.
На следующее утро10-го. Началось похолодание, которое обещали по радио. Лично я не заметил большой разницы, разве что протапливать домик пришлось подольше, а все, что способно задубеть, задубело. Позднее собираюсь помочь Джону наколоть дровя сам на этом настоял. Он с легким раздражением осведомился, удалось ли мне превзойти его в обращении с приемником и поймать окончание той научной передачи, говорит, последним, что он слышал, проваливаясь в сон, было завывание помех. Я ответил, что нет, сон кузнечным молотом оглушил меня в тот самый момент, когда я крутил ручку настройки. Как добрался до кровати, помню довольно смутно, хотя вроде действительно припоминаю сонное рычание Джона: «Да выключи ты приемник, ради бога!»
Кстати, столкнулись еще с одним странным феноменомили тем, что могло сойти за подобный феномен с некоторой натяжкой. Посреди завтрака я заметил, что Джон пристально смотрит мне через плечо. Я обернулся, и через мгновение увидел что-то необычное в морозном узоре окна. Более подробный осмотр поверг нас в полнейшее замешательство.
На стекле образовался причудливый волнистый рисунок. Его образовывали несколько параллельных рядов выпуклых треугольных бугорков с тонкими как волосок прожилками, расходящимися из центра к краям. Он был явно толще всего остального узора. Я никогда не видел, чтобы на стекле получалось нечто подобное. Ближайшая аналогия, которая в тот момент пришла мне в головуне слишком точная, со щупальцами осьминога или каракатицы. Почему-то припомнилось описание демона, промелькнувшего над краем утеса в «Короле Лире»: «Он был рогат и с тысячью носов». У меня возникло впечатление, будто узор образован неким предметом намного холоднее самого стекла, ненадолго к нему прижавшимся, хотя, конечно, это совершенно невероятно.