Ее взгляд устремился прямо на него. Взгляд, лишенный робости.
Он сказал:
В обществе варваров и ты займешь выдающееся место, ждать недолго.
Глаза ее не шелохнулись. Продолжали наблюдать.
Тридцать пять тысяч долларов, сказал он с такой яростью, что ее улыбка наконец угасла. Почему бы тебе не учредить фонд? Фергессоновский Фонд для Бездельников. Платить бездельникам, чтобы весь день спали. Он повысил голос. В гостиной! прокричал он. На кушетке. Голос задрожал на грани визга. Здесь, в моем доме!
Она ничего не сказала. Смотрела на него.
Может быть, мне пойти к Луису Мальзоне? сказал он. К моему поверенному? Может быть, похлопотать и вложить деньги в облигации?
Но почему? спросил у самого себя. Потому что в любом случае она их в конце концов получит, ни за что, за ничегонеделанье. А он, за все, что он сделал, что получал он?
Но его одолевала усталость. Он ел булочку, намазав ее масломнастоящим маслом. И все это время она за ним наблюдала.
Расскажи мне об этой твоей стычке с Элом, сказала она.
Он ничего не ответил. Он ел.
Это она стала причиной твоего столь всеобъемлюще неверного взгляда на истинное положение вещей, сказала она.
При этих словах он рассмеялся.
Этот тип сказала она. Такая намеренная растрата жизненных сил, каковую он проявляет. А его отношение к другим по тому или иному поводу в действительности основывается на его собственной внутренней реальности. Когда он и его женак которой, как ты знаешь, я отношусь с большой заботойпришли к нам на обед в то воскресенье, то мое о нем впечатление усилилось как никогда прежде.
Какое впечатление?
Разве тебе не известно мое впечатление? сказала Лидия. Если так, то я не знаю почему. В прошлом я приложила немало усилий, чтобы обсудить это с тобой. Как долго он арендует стоянку рядом с тобой для своих машин? На данный момент уже много лет. На протяжении этого периода времени я наблюдала происходящие в тебе перемены. Это не случайное совпадение. Что я отметила, когда ты сегодня пришел домой? Что у тебя дурное настроение. Мне такое настроение знакомо. Прежде ты не так часто возвращался домой расстроенным. Что он в твоей жизни? Он обозначает для тебя абсолютную глупость, безнадежную. Этот тип делает сам себя глупым. Но вот ты совершенно безосновательно возлагаешь на себя ответственность.
Подняв взгляд, он увидел, что она указывает на него пальцем и хмурится.
Поскольку, сказала Лидия, он испортил себе жизнь ничегонеделаньем, ему удалось заставить тебя чувствовать, что ты ему чемто обязан, но на самом деле ты обязан выставить его. Заставить его уйти.
Лишь потому, что он плохо одевается, сказал Фергессон.
Что, дорогой мой?
Господи, сказал он. Он опрокинул эту чертову пепельницу. Как насчет этого? Все это мудрствование, знаешь, изза чего оно? Изза того, что он опрокинул пепельницу, когда пришел сюда в первый раз. А ещеизза того, как он одевается.
Прошу прощения, сказала Лидия. Потому что я лучше знаю, мой дорогой. В нем есть презрительность. Вот скажи мне. В чем состоит его предпочитание?
Он не понял; его жена перешла на свою быструю греческую манеру речи, а когда это происходило, когда она впадала в такое состояние, большую часть из того, что она говорила, он просто не улавливал.
Лидия пояснила:
Что есть храм его веры?
Откуда мне знать?
Ничто.
Может быть.
Видишь ли, сказала она, то, что человек думает о боге, на самом деле, как показал Фрейд, есть его отношение к своему отцу. И у того, кто не способен обнаружить в себе должной почтительности к Небесному Отцу, какое хорошее выражение, нет и на этой земле отца, на которого он мог бы положиться? Что ты об этом думаешь, хотелось бы мне знать. Что определяет характер в этом нашем старом мире? Семья. Именно в семье растет смеющийся младенец. Кто смотрит на него поверх края благословенной колыбели?
Его мать, сказал Фергессон.
Его мать, сказала Лидия, известна ему через грудь, источник вечного изобилия.
Хорошо, сказал он, но он же ее и видит.
Он воспринимает ее как нектар, сказала Лидия, как пищу богов. Но от отца он не получает ничего. Между ним и отцом существует разъединение. В то время как с матерью имеется единство. Понимаешь?
Нет, сказал он.
Отец для него, сказала она, это общество и его связи с ним. Если у него это есть, он никогда от этого не избавится. Но если нет, он никогда не сможет это получить.
Что получить? уточнил он.
Веру и надежду, сказала Лидия.
Сдаюсь, сказал он. Тебе бы к курсам по Платону добавить еще и курсы английского.
Я знаю, сказала Лидия, что если бы с тобойв тебенаходился более счастливый человек, ты не стал бы сейчас смотреть вперед с такой опустошенностью. Другой на твоем месте, уходя в отставку с таким огромным накопленным богатством, знаешь, что было бы у него на уме? Позволь мне увидеть и обрисовать это для тебя, мой дорогой. Радость.
Радость, эхом отозвался Джим, с горечью и некоторым удивлением.
Радость завтрашнего дня, сказала его жена.
Я болен, заявил он. Я устал и болен физически. Спроси у моего доктора. Спроси у доктора Фратта. Позвони ему. Я имею в виду, спроси у него, как обстоит дело с фактами, вместо того чтобы вкручивать всю эту философию. За мой счет! Чем, ты полагаешь, мне теперь заниматься? Начать вместе с тобой посещать курсы по изучению великих книг? Читать этих гавриков? Что ты вообще знаешь? Я бы хотел посмотреть, как ты починишь какуюнибудь самую простую штуковинускажем, разъем шнура к фарам. Почини его, а уж потом приходи потолковать.
Ты так похож на этого человека, сказала она.
Он чтото проворчал и выпрямился на скамейке, потирая лоб.
Онэто твоя часть, сказала она. Но ты больше. В нем ничего, кроме этого, нет. Ничего, кроме пораженчества. Потому что в нем нет этой веры.
Он наконец снова занялся ужином, доел суп и принялся за тушеного цыпленка, чьи косточки после готовки стали такими мягкими и бесцветными.
После ужина Джим Фергессон сделал то, что в последние годы стало для него естественным. Он включил телевизор и поставил перед ним свое мягкое кресло.
Ну вот, опять, сказала бы его жена, оставайся она попрежнему дома. Но сегодня у Лидии был семинар; ее подвозили туда на автомобилетот просигналил, и она тут же вышла со своими книгами, надев пальто и туфли на низком каблуке. Так что ее здесь не было, чтобы это сказать.
Его сознание, однако, сказало это за нее.
На экране Граучо Маркс оскорблял какогото типа в костюме, подошедшего к нему и ухмыляющегося. Что бы Граучо ни говорил, тип продолжал ухмыляться. Очень смешно. Глядя на это, Джим Фергессон начал беспокойно ерзать. Наконец он выключил телевизор.
Но все ли это, что сейчас идет? спросил он себя. Он поспешно включил телевизор и стал пробовать счастья на других каналах. Вестерны, групповое обсуждение какогото вопроса Он снова выключил телевизор. Куча тупиц, подумал он. Особенно эти гомики, ухмыляющиеся кривляки, ломающиеся перед женщинами, подающие блюда, целующие пожилых дам в щечку. Вопросики идиотские: викторина. Ну и жулья там у них было, думал он. Во всяком случае, тот, который ушел. В особенности тот. Интеллектуал. Ну и жулик! Он так нравился Лидии, этот Ван Дорен. Он и вправду их завораживал. Но меня он своими манерами не привлекал никогда. Образованной чушью. Этим лощеным фасадом, который их научают на себя напускать.
Подойдя к шкафу, он достал из него куртку. Такое, пусть не регулярно, а лишь время от времени, находило на него и в прошлом. Выйдя на улицу, он запер входную дверь (плохо будет, если у нее не окажется при себе ключей) и уселся в припаркованную у дома машину. Минуту спустя он уже ехал по темной улице, направляясь в сторону СанПабло и своей мастерской.
Вот чему должны бы учить в колледже, думал он. Давать знания, позволяющие распознать хорошего человека, когда таковой тебе встретится. Но посмотри на Лидию, очарованную Ван Дореном. И посмотри на Элджера Хисса; посмотри, как все его превозносили, потому что у него такая утонченная внешность, точеное лицо, достоинство, умение себя держать, воспитанность, пусть даже он и был коммунистическим шпионом даже Стивенсон к нему благоволил. Мы могли бы получить президента, который вручил бы страну тем педикамгарвардцам из госдепартамента в их полосатых штанах. Единственным, кто видел их насквозь, был старина Джо, и они достали его; они ополчились на него, потому что тот был чересчур уж грубый. Называл вещи своими именами.
Джо Маккарти, подумал он, видел насквозь лжецов и жуликов, заправляющих в обществе. Изза этого он и умер.
Когда впереди появилась авеню СанПабло с ее огнями, Джим Фергессон свернул к обочине; он замедлил ход машины, но возле своего гаража не остановился. Вместо этого он проехал еще квартал и остановился у красной неоновой вывески: «Клуб ДиньДон». В этот бар он приезжал, когда у него возникало соответствующее настроение.
В баре было очень много народу; когда он открыл дверь, его сразу захлестнул приятный ему гомон. Приятны были запахи людей, добрые теплые запахи; дружелюбие, смех, разгул жизниего характерные движения и краски. Он отыскал себе местечко у стойки и заказал «бурджи».
Среди посетителей имелось даже несколько женщин. В большинстве, однако, пожилых. С первого взгляда было ясно, что они крикуньи и уродки. Он отвернулся.
Недалеко от входа высокий негр лет тридцати пяти, в пальто и коричневом свитере, надувал воздушный шарик. На полу рядом с ним, высунув язык, тяжело и часто дышал упитанный чернобелый спаниель. Все, казалось, смотрели на пса. Негр надувал шарик, и тот становился все больше; люди вокруг выкрикивали разные предложения.
Что это? полюбопытствовал Фергессон. Он повернулся, чтобы посмотреть.
Пес, тяжело дыша, уселся на задние лапы. Он не сводил глаз с шарика, который теперь был размером с арбуз. Шарик был красным. Негр, смеясь, отвел его ото рта и утер губы тыльной стороной ладони. Смех мешал ему надувать дальше.
Слышь, сказал ктото из его приятелей, протягивая руку. Дайка его мне.
Нет, я сам надую; ему больше нравится, когда надуваю я.
Он снова стал дуть, шарик распухал, собака смотрела. Внезапно плечи негра затряслись, и он выронил шарик. Тот с шипением устремился прочь. Множество ладоней хлопали по нему, когда он скакал по полу. Пес заскулил и бросился за шариком, потом повернул обратно. Его округлое туловище подергивалось. Прислонившись к стене, негр беззвучно смеялся, а его друзья шарили меж столов и стульев в поисках опустевшего шарика.
У меня еще есть, сказал негр, сунув руку в карман пальто. Оттуда, словно пальцы перчаток, показались шарики. Ух ты, изумился он, да у меня здесь все шарики на свете; бросьте тот, он грязный.
На этот раз он стал надувать желтый шарик. Пес делал глотательные движения и то высовывал, то прятал язык. Странно, подумал Фергессон, а собакето что здесь нужно? Он подумал о своей собственной собаке, погибшей под колесами машины клиента. Та собака спала у него в мастерской, под машинами, которые он ремонтировал. Теперь прошло уже несколько лет.
Желтый шарик был полностью надут, и негр завязал его горловину. Пес, встав на ноги, алчно скулил, поднимая и опуская голову.
Бросай ему шарик, настаивала какаято женщина. Не заставляй его ждать.
Давай, сказал еще один изза стола.
Да не тяни ты, бросай.
Негр, высоко подняв шарик, позволил ему упасть. Пес поймал его носом и боднул. Шарик поднялся и перелетел через стол. Пес последовал за ним и снова его боднул; шарик взлетал и падал, а пес все время держался под ним. Люди расступались, чтобы дать ему дорогу. Пес с открытым ртом скакал по кругу, будто его упитанное тело было деталью цевочного зацепления, приводящего его во вращение. Он не видел ничего, кроме шарика, а когда на когонибудь натыкался, тот отодвигался, чтобы пес мог бежать дальше.
Эй, эту собаку надо поместить в психиатрическую лечебницу, обратился Фергессон к соседу по стойке.
Он начал смеяться. Он смеялся, пока не почувствовал, что из глаз у него льются слезы; откинувшись к стойке, он повизгивал от смеха. Пес метался между стульями и ногами людей, прыгая на шарик, ударяя его, вновь и вновь поднимая его в воздух, а потом, возбужденный, куснул егои шарик лопнул.
Тяф! пропыхтел пес и остановился как вкопанный.
Глаза у него помутнели, он сел, хватая воздух огромными грубыми глотками. Казалось, у него голова идет кругом. Лоскуты, оставшиеся от шарика, собрал с пола молодой цветной парень в пурпурной рубашкеон осмотрел их, а потом спрятал в карман своей спортивной куртки.
Господи, сказал Фергессон, вытирая глаза. Пес устроился отдыхать, а негр опять надувал шарик. На этот раз голубой. Сейчас снова побежит, сказал он соседу по стойке, который тоже смотрел с ухмылкой на эту сцену. Он что, так и бегает весь вечер? Не устает?
Хватит, сказал негр, выпуская воздух из шарика.
Нет, давай еще, потребовала женщина.
Еще разок, сказал ктото у стойки.
Он слишком устал, сказал хозяин пса, засовывая шарик обратно в карман. Позже, может быть.
Ничего не понимаю. Какой прок от этого псу? сказал Фергессон, обращаясь к соседу по стойке.
Тот, продолжая ухмыляться, помотал головой.
Это против природы, сказал Фергессон. Извращение какоето. Наверное, он ни о чем, кроме шариков, не думает, что днем, что ночью. Ни о чем, кроме шариков.
Хуже, чем некоторые люди, сказал сосед по стойке.
У животных нет разума, сказал Фергессон. Не знают, когда надо остановиться. Ими завладевает какаято идея, и все. Они никогда с ней не расстаются.
Инстинкт, сказал сосед по стойке.
Хозяин пса, высокий негр, переходил от стола к столу с открытой сигарной коробкой. Наклоняясь, он говорил с посетителями, и некоторые из них бросали в коробку монеты. Он достиг стойки.
Для моего пса, сказал он. Он хочет поступить в колледж и изучать торговое дело.
Фергессон положил в коробку десятицентовик.
Как его зовут? спросил он. Но негр уже отошел.
Этот цветной парень, сказал сосед Фергессона по стойке, наверное, дрессирует своего пса для телевидения. Там все время показывают какиенибудь собачьи представления.
Это раньше, сказал Фергессон. Теперь очень редко. Теперь у них в основном вестерны, для детей. Я, само собой, не могу их смотреть.
Думаешь, если бы ты увидел этого пса по телевизору, как он гоняется за шариком, то смеялся бы?
Конечно, смеялся бы, сказал Фергессон. Не видел, что ли, как я только что смеялся? Очень даже сильно. Это именно то, что я хотел бы видеть по телевизору, понастоящему забавное зрелище.
Не думаю, чтобы это было забавным по телевидению, сказал сосед, на этом малюсеньком экране.
У меня экран в двадцать шесть дюймов, сказал Фергессон.
Он решил не обращать больше внимания на этого типа; потягивая пиво, стал смотреть в другую сторону.
Там, в отдельной кабинке, сидел Эл Миллер. Со своей женой Джули. И с ними был этот негр в пальто, хозяин пса; негр разговаривал с ними, и всем троим, похоже, было очень весело, все были совершенно дружелюбны.
По тому, как Эл жестикулировал, Джим Фергессон внезапно осознал, что тот упился в дым.
Впервые он наблюдал Эла понастоящему пьяным. Время от времени он видел, как тот выпивает рюмкудругую, например, когда они приходили к Фергессонам на обед; тогда у него тоже нарушилась координация, но совсем не так, как сейчас. На этот раз все было взаправду, и старик хихикнул. Он повернулся так, чтобы смотреть туда прямо. Значит, даже угрюмый Эл, который вечно ходит сгорбившись, никогда не шутит и не смеется, разве что саркастически, даже он порой позволяет себе отпустить удила. В конце концов, подумал старик, этому парню не чуждо ничто человеческое. Может, мне стоит подойти и присоединиться к нему, подумал ой. Как насчет этого?
Наблюдая за ними, он понял, что Эл пытается купить у негра его пса. Он предлагал ему чек, который положил перед собой и заполнял своей авторучкой. Джули пыталась отобрать у него чек, она отрицательно мотала головой, хмурилась и обращалась то к одному из них, то к другому. Одну руку она положила на плечо Элу, а другуюна плечо негра.
Старику это показалось забавным, настолько забавным, что он снова стал смеяться; к глазам его снова подступили слезы. Он поставил свою выпивку и поднялся на ноги. Сложив руки рупором у рта, крикнул, стараясь перекрыть шум, царивший в баре:
Эй, Эл, этот бизнес как раз по тебе!
Не похоже было, чтобы Эл его услышал; деловые переговоры продолжались, и оба мужчины выглядели поглощенными ими. Так что он крикнул снова.