И ты украл девушку Ты негодяй и зверь, Ван-Киркен.
Он пополз ко мне с хриплым визгом:
Пощади, пощади
Ступай прочь, я оттолкнул его ногой.
Ван-Киркен вдруг подпрыгнул, блеснули желтые белки.
Что-то ударило меня по груди У него железный болт Он поднял Ионги на руки Он бежит вверх
Как я гнался за ним по винтовым лестницам, коридорам
У пролома я наткнулся на Андрэ.
Он приподнялся, потирая плечо.
Этот сумасшедший сбил меня с ног
На палубе в два прыжка я нагнал матроса. Он обернулся, обдав гнилым, горячим дыханьем. Он притиснул Ионги одной рукой к груди, он отбиваетсягудит железный болт Он идет на меня, защищаясь телом Ионги Куда стрелять, куда?
И вдруг серое облако накрыло и сбило Ван-Киркена с ног. Чудовищная, когтистая лапа опустила рядом со мной Ионги
Безмолвный стоит над нами. Согнуты в локтях руки, приросшие к крыльям сотнями жил, подобных вздутым канатам.
Безмолвный держит Ван-Киркена в когтистых лапах. Он близко поднес его к красным зрачкам. Высоко извивается матрос, как черный червь.
Гигантские руки Безмолвного, эти жгуты мускулов, похожих на витые столбы, медленными толчками разгибаются, по воздуху просвистало скорченное, темное тело Ван-Киркена.
Безмолвный швырнул его в туманную пропасть, в зеленые трясинытуда, откуда он пришел к нам
Скорей, на машину! Капитан, скорее!
Я несу Ионги, я оглядываюсь. Капитан, все еще потирая плечо, стоит у дверей лаборатории.
Умоляю, капитан, летим
Нет Я останусь. Я буду работать и ждать товарищей Передайте мой привет земле.
Он отвернулся, он быстро уходит Его шаги тверды, треплется халат, ветер метет белые волосы, но старчески не сгибаются ноги в стоптанных туфлях
Загремел мотор Ионги очнулась. Я бережно опустил ее на кожаное кресло в кабинке.
И сквозь гул и перебои мотора донеслось до меня торжественное дыхание органа, расплавленные потоки металла. Так прощался с нами Андрэ.
Я сел неподвижно, не мог нажать рычаг руля, слезы текли по лицу
И тогда руки Ионги охватили мне голову, тонкие пальцы бились в ужасе, я оглянулся
В окно кабины смотрел огромный, красный глаз, ширился, сжимался Безмолвный, Мыслитель Не на меня, на Ионги он смотрит Я нажал рычаг, машина качнулась, побежала по палубе
Замелькали зеленые пятна, белые мостки, стекла кают, все косо понеслось внизу
И тогда раскат грома, взрыв рева, затряс машину.
Мыв воздухе.
Палуба скользит, блещет под нами. Там сероватой горой, опираясь на согнутое крыло, лежит Мыслитель
Громадное лицо поднято, рот движется черной ямой.
Другой громовой раскат настиг нас.
Безмолвный заговорил
Призыв, отчаянье, мольба, гневразве я знаю, что гремит в его страшном реве, но не меня зовет он, а Ионги, девушку, на которую он смотрел, может быть, тысячелетия сквозь лед Саркофага у Золотого Пика.
Я знаю, я знаю, он гонится за Ионги
Выше. Холодный воздух рвет грудь.
Гром Безмолвного глухо роет облака, это мертвое, клубящее море, над которым несется дрожащей тенью моя машина.
Внизу, в клубах седого дыма, горит багровая игла Золотого Пика
Гудит мой пропеллер, выше, выше выше!
Там, в золотистых туманах под нами, мечутся косые, острые паруса-крылья Безмолвных. Небо кипит. Погоня
Гигантская стая летит тесным роемугломвожак впереди.
Я знаюэто Мыслитель, он гонится за Ионги
Пальцы мои коченеют. Машину рвануло, накренило. Лопнул ремень. Когтистая лапа в голубых канатах жилнакрыла руль.
Из воздушной бездны на меня смотрит Мыслитель. Плещут красные глаза. Его лапа повертывает машину Дуло моего парабеллума скользит по красному глазу, как по выпуклому корабельному стеклу, я вдавил дуло и пустил заряд за зарядом
Лапа в корчах сорвалась.
* * *
За Игл-Сити, за рекой Иокон я бросил нашу замерзшую, расшатанную бурями машину.
Мы с Ионги шли в снегах. Она скоро выбилась из сил. Я ее нес. Нас подобрали в Игл-Сити
Да, я принес на Землю немую девушку Ни движения, ни звука, ни тени человеческого слова: одно дыханье и мерцающая глубина глаз. Золотистое смуглое лицо Ионгайи, на котором живут только глаза, осененные тишиной ресницЛик Вечной, Печальной, мое вдохновение, моя жизнь
А когда я очнулся в госпитале, в Фриско, доктор, у него лоснящийся, чисто выбритый подбородок и багровая шея, сказал мне, что та девушка, о которой я говорю, умерла, что я принес ее мертвой, замерзшей
А потом он сказал, что никакой девушки не было, что в бреду тифозной горячки я принимал за нее сестру милосердия
Вам пора подыматься, парень, говорил мне доктор. На казенную койку охотников много
Я замолчал и отвернулся к стене. Я понял, что потерял моего зверя, мою птицу, мою немую невесту, что теперь я один на земле.
Когда в конторе госпиталя мне выдали сверток помятой, прожженной дезинфекцией одежды, я узнал мою матросскую синюю фуфайку, мокасины, меховые сапоги, те самые, в которых я вылетел с Зеленого Острова.
Я порылся в кармане меховой куртки, там должны быть листки, которые мы подобрали в брошенной машине. «Не все потеряно», подумал я. Поправляясь, я читал газеты и не сомневался, что аэроплан, сброшенный на Зеленый Остров Безмолвными, был одним из тех, которые оставил во льдах Амундсен
Но листков не было.
Скажите, а где листки? спросил я конторского служителя, рябого парня с золотой пломбой во рту.
Не знаю, о чем вы говорите Поторопитесь, пожалуйста
Да, я готов Но не скажете ли вы, как я попал в Сан-Франциско?
Вас привезли с севера Нашли в снегу, на берегу океана Вероятно, вас еще живым выбросило море Вы, вероятно, с китолова Желаю вам счастья.
Я поблагодарил и ушел. Я знал, куда мне ехать:к Амундсену.
У моряков есть добрый обычай: безработного товарища всегда пустят на корабль и провезут в трюме и накормят тайком, если ему надо убраться из одного порта в другой
Дрожащий от слабости, с лихорадочными глазами, бледный, с головой, обритой после тифа, я сошел на берег в Осло, в старой Христиании.
В корабельной конторе я узнал, что винтовая шхуна «Святой Маврикий», капитана Петерсена, пропала без вести со всей командой год назад
Закатные сиреневые облака, по краямясное золото, стояли громадами над сонной вечерней водой, когда я подходил к дому Амундсена.
Дом его у фиорда.
Роальд Амундсен, великий исследователь, в домашней шведской куртке, в туфлях, работал в саду. Вы знаете, что он сам ухаживает за цветами.
Я остановился у калитки Слегка зашуршал гравий. Амундсен подошел ко мне. Вблизи, его морщинистое, обритое, с глубокими полосами у носа лицопохоже на простое лицо деревенского учителя или капитана парусника
Вы матрос? Вы больны? отрывисто спросил он и поискал мизинцем в жилетном кармане, чтобы подать мне монету.
Капитан, я оттуда, с полюса Я нашел ваш брошенный аэроплан.
Его высокий, загорелый лоб слегка побледнел. Он посмотрел мне твердо и пристально в глаза.
Мы молча вошли в дом.
Он слушал мой рассказ, не разжимая с лица крепких рук.
Когда я заговорил о Ионгайе, я заплакал Простите, я плачу и теперь.
С жалостью и печалью посмотрел на меня Амундсен.
Хельхейм Я слышал от шведских моряков эту древнюю легенду викингов о Хельхейме
Там, за северным полюсом, лежит страна забвения и смерти, Зеленый Остров безмолвия, куда выносит со всех океанов затонувшие корабли, где витают души всех погибших в морях Хельхейм, страна сновидений, тишина
Да, я был там Я принес вам привет от воздухоплавателя капитана Андрэ. Он жив.
Тише, тише, Амундсен сжал мне руку, молчите, товарищ Мне очень жаль вас Вы видели то, чему никто не поверит Нам нельзя говорить о том, что мы видим сквозь мглу льдов и снега за полярным кругом Нам не поверят Пусть лучше думают люди, что мы ищем там только эту белую, мертвую точку на карте, этот северный полюс
Он встал и, пожимая мне руку, повторил:
Мне очень жаль вас Прощайте, бедный товарищ Я готовлю новую экспедицию. Вы полетите со мной механиком Я тоже буду в Хельхейме
Тогда я поклонился ему и вышел из дома.
Вы видите, я снова играю на окарине в матросском ресторане Свищу разные песни вот на этом черном зверьке, в эти дырочки, обведенные серебром Я совершенно один. Амундсен обещал взять меня механиком в экспедицию. Ну что ж? я готов Только никогда, никогда я больше не встречу Ионгайи, немой
Может быть, в 1926 году мы долетим до Зеленого Острова и вернемся с картами, фотографиями Хельхейма. И может быть, на стальном канате примчим сюда по воздуху одного из пленных: Безмолвного.
И когда его прохладное, крылатое чучело поставят за стеклянные витрины музея, только тогда все люди поверят, что есть Страна Сновидений, Зеленый Остров
Но я боюсь, что капитан Андрэ не захочет вернуться оттуда к нам на землю.
1926 год.
ИВАН ЛУКАШБиографический очерк
Иван Созонтович Лукаш (18921940) родился в семье швейцара Академии художеств (по семейному преданию, отец писателя позировал И. Репину, изобразившему его в виде казака с забинтованной головой на картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»). Мать И. С. Лукаша заведовала столовой академии.
Лукаш учился в Ларинской гимназии и частной гимназии Л. Лентовской; по окончании курса поступил в 1912 г. на юридический факультет Петербургского университета, который закончил в 1916 г. с выпускным свидетельством.
В юности Лукаш испытывал революционные симпатии, тяготел к политической платформе эсеров. Затем сблизился с эгофутуристами; знакомство с И. Северяниным вылилось в издание кн. Цветы ядовитые (1910). В 1912 г. участвовал в изданиях группы И. Игнатьева (альм. Оранжевая урна и Стеклянные цепи, газ. Петербургский глашатай и Дачница). Публиковался также в журнале Н. Шебуева Весна.
Перед Первой мировой войной начал сотрудничать как репортер в газете Современное слово. В 1915 г. поступил добровольцем в Преображенский полк, провел полгода на фронте в тыловых учреждениях. Во время Февральской революции занимал кадетские позиции, писал пропагандистские брошюры. В середине 1918 г., спасаясь от красного террора, уехал из Петрограда в Киев, поступил в Белую армию. До эвакуации из Крыма сотрудничал с белой прессой в Симферополе.
В эмиграции Лукаш жил в Софии, где опубликовал книгу Голое поле: Книга о Галлиполи (1922), позднее Берлине и Риге, где был одним из редакторов газеты Слово.
В Берлине вышли мистерия Дьявол (1922) и «поэма» в прозе Дни усопших (1922), автобиографический роман Бел-цвет (1923), сборник рассказов Черт на гаупвахте (1922), повесть Граф Калиостро (1920). В Берлине сотрудничал с В. Набоковым, совместно с которым писал сценарии и либретто пантомим. Одновременно широко публиковался в эмигрантской прессе разных стран; произведения Лукаша 1920-х гг. зачастую насыщены фантасмогорическими и мистическими мотивами. Политически занимал правые позиции, считался откровенно «белогвардейским» писателем. Вместе с тем, талант его и при жизни, и после смерти признавали многие эмигрантские литераторы от Р. Гуля и А. Толстого до В. Набокова.
Переселившись в Париж, Лукаш обратился к исторической беллетристике (сборник рассказов Дворцовые гренадеры, 1928, роман Пожар Москвы, 1930), сотрудничал в газете Возрождение. Исторические рассказы, замешанные на «петербургском мифе» и зачастую мистицизме, были собраны также в сб. Сны Петра (1931). В 1936 г. был опубликован роман Вьюга, написанный для объявленного в 1933 г. конкурса по изображению разрушительного влияния «психологии большевизма». Последние романы Лукаша Ветер Карпат (1938) и Бедная любовь Мусоргского (1940) были написаны в условиях нужды и прогрессирующего туберкулеза. Писатель скончался в Париже 15 мая 1940 г.
* * *
Повесть И. Лукаша «Зеленый остров» была впервые напечатана в 1518 журнала «Перезвоны» (Рига) в 1926 г. Переиздана в журнале «Возрождение» (Париж), 188189, сентябрь-октябрь 1967 г. Публикуется по последнему изданию. В тексте исправлены очевидные опечатки; орфография и пунктуация приближены к современным нормам.
Примечания
1
Земля Санникова, о которой пели еще викинги: светлый теплый остров, посещаемый птицами, названный в те времена Hellheim (светлая страна).