Нет, я это куплю. Она не узнала своего голоса.
Сделалось тихо. В тесной лавке на нее смотрели четверо мужчин: Алекс, потерявший дар речи. Оба покупателя, как на говорящую вошь. И лавочник взглядом человека, только что очнувшегося от тяжелого кошмара.
Я покупаю все записи, сказала она, интонацией напомнив всем и себе, что она свободная жительница континента, которой никто не смеет приказывать. Две тысячи за всё. Господин Алекс Она обернулась к провожатому. Тот выпучил глаза:
Но
Вы хотели сделать мне подарок? Вот это он и есть. Выдайте деньги хозяину, а мне, пожалуйста, упакуйте раковины
Она снова посмотрела на лавочника. Тот стоял и смотрел, она не смогла истолковать этот взгляд и растерялась.
Чужая жизнь, чужие нравы. Она вмешалась в ход событий, ничего толком не понимая. Зачем она это сделала? Зачем, наконец, ей груда кустарных ракушек с народными песнями?!
Что ты мне голову морочишь? сказал щуплый покупатель, развернулся и вышел. Другой поспешил за ним всей телесной массой и чуть не вышиб дверной косяк.
Да погоди Это чушь какая-то Мы так не договаривались
Лавочник стоял неподвижно и странно смотрел на Ирис.
Так пакуйте же раковины. Она начинала нервничать. Господин Алекс, оплата готова?
Для вас бесплатно, хрипло сказал лавочник. Госпожа Ирис Май.
* * *
Ирис Май, живая, неприлично юная, сидела в его лавке, одну за другой прикладывала ракушки к ушам и задавала Ольвину вопросы, и сияла глазами, слушая и поражаясь.
Конечно, он помнил происхождение каждой ракушки: что-то покупал и выменивал, что-то записывал сам. Он рассказывал ей, как сутками ждал в порту и волновался, что посредник купил не то, разбил товар при погрузке или сбежал с деньгами. Как разыскивал музыкантов и платил им: кто-то играл на свистульке посреди базара, кто-то на арфе в салоне для знати. Он показал ей особый трюк: две ракушки с одной мелодией; если приложить их одновременно к ушам, будет слышен объемный звук.
Она слушала. Он смотрел на нее, и ему казалось, что он видит странный, небывалый, прекрасный сон.
Ее спутники были недовольны, особенно толстяк в бархатной куртке. Тот несколько раз заглядывал в лавку, все более настойчиво давал понять, что визит затянулся. Ирис не обращала на толстяка никакого внимания.
Ксилофон и колокольчики? Я уже слышала похожую запись. Кто исполнитель?
Я.
Вы музыкант?!
Он чуть не провалился под землю. Ирис Май смотрела на него, удивленная и обрадованная, и спрашивала у него, ремесленника, простака и лавочника: «Вы музыкант?»
Я любитель. Ольвин прочистил горло. Понимаете Музыки на свете гораздо меньше, чем пустых ракушек. Когда это осознаешь ничего другого не приходится, как заново ее создавать музыку, я имею в виду. Уж как получится, из чего умеешь.
Мне очень нравится ваше исполнение. Она смотрела честными сиреневыми глазами; он поразился, какой же у них необыкновенный цвет. Инструменты простые, мелодия тоже, но вы музыкант. Это слышно по нескольким тактам, и не спорьте, я профессионал.
Она отняла ракушку от уха, протянула Ольвину, будто приглашая его в свидетели. Ракушка была теплая, она хранила тепло кожи Ирис Май и ее запах.
Что с вами? Она улыбалась.
Осторожно и медленно, будто боясь, что наваждение исчезнет, Ольвин прижал ракушку к уху. Никогда знакомая мелодия не звучала для него с такой силой; в песне, которую он когда-то придумал и сыграл, теперь открылась щемящая грусть и такая нежность, что Ольвин дрожал все сильнее.
Ирис Май смотрела на него уже без улыбки. В ее глазах было изумление.
В нашей провинции, сказал он еле слышно, цветы на холмах расцветают один раз, весной. У них белые, синие, сиреневые лепестки и пушистое желтое сердце. Они цветут, и влюбленные гуляют в холмах по ночам, ничего не замечая, кроме звезд и цветов. Всего через несколько дней солнце выжигает землю до пепла, до бурой пыли. Я хотел сохранить попытаться сделать хоть что-то для этих цветов. Сыграть их.
Теперь в ее глазах появились слезы. Ольвин похолодел:
Я вас обидел?!
А вы можете запереть дверь? спросила она дрожащим голосом.
Натыкаясь на стулья, он прошел к двери, отдернул занавеску. С усилием приподняв деревянную створку, поставил в проем, задвинул засов.
Так?
Она кивнула:
Я просто не хотела чтобы Алекс опять сюда явился и нас прервал.
Почему вы плачете?
Не знаю. Она улыбнулась сквозь слезы. Дайте мне еще что-нибудь послушать из вашего. Только ксилофон, или есть что-то еще?
Есть деревянная дудка. Сейчас
Он наспех приложил к уху ракушку, чтобы убедиться, что не ошибся. Да, это была мелодия, которую он придумал когда-то в трактире, и помнил, как веселилась публика. Ему хлопали, трактирщик пытался нанять его музыкантом на каждый вечер
Ирис слушала. Ольвин смотрел, задержав дыхание, как розовеют ее губы. Как в такт песне поднимается и опадает грудь. Там, в завитке ракушки, пела, повизгивала, закатывалась дудка дерзкая, разбитная, бегущая по краю фальши, никогда не скатываясь за грань. Жизнь, веселье, вкус женских губ, сладость, горечь все смешалось
Он встал. Пересек комнату. Теперь его и Ирис Май разделяло несколько шагов, а она слушала дудку, щеки раскраснелись
Отойдите!
Ольвин отшатнулся. Она смотрела на него яростно, щеки горели. Ракушка небрежно легла на стол к остальным.
Это не музыка. Это цирк на потеху толпе.
Она мельком посмотрела на запертую дверь; в этом взгляде проявилось нечто, отчего у Ольвина сделалось кисло во рту. Он пятился до тех пор, пока не наткнулся спиной на стену.
Но это такой жанр
Она молчала. Ольвин проклял собственную глупость.
Такой жанр, повторил он безнадежно. Простите, это было бестактно с моей стороны.
В запертую дверь забарабанили:
Госпожа Айрис?!
Ольвин прикрыл глаза. Сейчас она холодно попрощается и уйдет. Вот и все.
Подождите немного, повысив голос, отозвалась она.
Но
Подождите! повторила она властно.
Ольвин снова посмотрел на нее. Ирис Май думала о своем, разглядывала щелястый деревянный потолок и ракушки на столе. Затягивалась пауза.
С духовыми у вас не получается, сказала она задумчиво. При том, что техника мастерская. Вы не пробовали струнные?
У меня слишком короткие пальцы.
Она встала, пересекла комнату, остановилась напротив:
Покажите.
Он растопырил пятерню.
Обыкновенные пальцы. Вам пошла бы мандолина. Научитесь играть тремоло, это вполне в вашем характере
Кажется, она иронизировала.
Я пробовал, у меня не вышло, сказал он с тяжелым сердцем.
Пробовали? Ее сиреневые глаза чуть потемнели. Может быть, остались записи?
Нет, ответил он твердо.
Она сдвинула брови:
Просто не хотите мне показывать, не так ли?
Не хочу.
Не доверяете?
Он молчал.
Ну ладно. Она поежилась, будто от холода. Давайте тогда, наверное упаковывать покупки, а то мой сопровождающий он же с ума сойдет. Отоприте, пожалуйста, дверь
Он шагнул к выходу и обернулся через плечо:
Это длинная запись.
Вы же продали мне все свои ракушки, сказала она прохладно. Я послушаю на досуге.
А эту не продал.
Вот как?
Он сжал зубы. Поддел лезвием ножа доску в углу, вынул из тайника ракушку, тусклую снаружи, с черным глянцевым устьем.
Не продается. Даю послушать один раз.
Она насмешливо улыбнулась и приняла ракушку из его рук.
* * *
Когда прозвучали первые такты, ей захотелось отнять ракушку от уха и высмеять его Или дать оплеуху. Никто не смеет переигрывать «Времена года» Ирис Май!
Но она слушала дальше. И дальше. И еще. Он открывал для нее то, что она увидела когда-то и забыла. Увлекшись, уводил мелодию в сторону, возможно, в холмы, залитые цветами, но всякий раз бережно возвращал на место.
Где-то тарабанили в дверь, Алекс умолял отпереть, она орала, не отрывая ракушки от уха, чтобы ее ждали. Ждали. Ждали.
Времен года, как известно, пять. Зима, весна, лето, осень и тлен время между осенью и зимой, когда старая жизнь закончена, а новая еще не наступила. Ирис слушала музыку тепла и сочувствия, надежды и радости, удовлетворения и покоя, музыку смутной тревоги и музыку смерти с надеждой на воскрешение. Она слушала с закрытыми глазами. Слушала, кусая губы. Слушала, глядя на Ольвина тот сидел напротив, бледный и неподвижный, как кусок мрамора.
* * *
Она отняла от уха ракушку. На коже остался красноватый отпечаток.
Ольвин в который раз проклял себя: не надо было позволять ей это услышать. Проще вспороть себе брюхо и выложить кишки на всеобщее обозрение.
Ольвин, сказала она, я хотела бы сыграть с вами дуэтом.
Что?!
Ему захотелось поймать эту минуту в резонатор, вырастить кристалл, вложить в ракушку и сохранить навсегда.
Вы не просто музыкант. Вы Я преклоняюсь.
Она встала, и он вскочил тоже. Она шагнула к нему:
Где ваши инструменты? Резонатор, раствор, кристаллы? Давайте сыграем дуэт и запишем его скажем, завтра? Я привезу свирель, а вы приготовьте все для записи. Да? Что с вами?!
Я не могу, сказал Ольвин.
Ему показалось, что с самой высокой вершины он летит в глубочайшую холодную яму.
Простите, но я больше не могу записывать музыку.
Она разглядывала его, тревожно, с сочувствием:
У вас что-то случилось? Почему вы распродали лавку? Простите, что я не догадалась спросить сразу.
Нет, ничего, он через силу улыбнулся. Резонатор он разбился, а новый я уже не достану. Значит, пришло время что-то изменить в жизни Извините, но я тоже не догадался спросить сразу: а как вы вообще оказались в Каменном Лесу?! К нам обычно никто не ездит
Она замешкалась на долю секунды.
Деликатный вопрос, но, вероятно, это не тайна: император захотел, чтобы я дала ему несколько уроков. Я приехала по приглашению лорда-регента.
* * *
У него застыло лицо. Прямо-таки за несколько секунд превратилось в деревянную маску. Ирис испугалась:
Вам плохо?!
Ничего, сказал он сипло. Значит, эти люди с вами слуги лорда-регента?
Она кивнула, уже понимая, что в чем-то ошиблась, и мучительно пытаясь понять, поправима ли эта ошибка.
Вам лучше уйти, сказал он глухо. Я сейчас упакую ракушки.
Он отпер дверь, отдернул занавеску. Двигаясь медленно, как в толще воды, поставил ящик на стол посреди комнаты: ящик был полон упаковочной стружки.
Ольвин, она все еще искала выход, объясните. Вы настолько ненавидите лорда-регента?! Но я ведь не служу ему, я преподаю музыку ребенку!
Вы принадлежите другому миру, он мучительно подбирал слова. Здесь Каменный Лес. Вы приехали и уедете
Наверное, у нее тоже изменилось лицо, потому что он оценил ее реакцию и заговорил быстрее:
Я вам очень благодарен, госпожа Ирис. За то, что вы слушали и назвали меня музыкантом. И предложили сыграть дуэтом. Но знаете, в наших краях у рыбаков есть байка об огромной медузе, способной принимать облик девушки и заманивать парней в прибое у пустых берегов. Парни тянутся обнимать ее, а она кричит им в ухо одно только слово. Тогда они проживают сто лет мучений за одну секунду и умирают.
Какая жуткая и мерзкая легенда.
Некоторые считают, что это правда. Но понимаете, я не могу ненавидеть лорда-регента. Он для меня невозможная в нашем мире вещь, вроде как крик медузы. Поэтому я обманываю себя, я внушаю себе, что его нет или он далеко. Если вы приехали по его приглашению и вас тоже нет. Я вас не вижу. Я вас не слушал. Я вас не встречал.
Он говорил, а руки его двигались, упаковывая ракушки в ящик среди полотна и стружек. Алекс снова появился в дверях и был на этот раз настроен решительно:
Госпожа Айрис, смеркается, мы должны ехать немедленно!
Можно грузить, она указала на ящик.
Кучер и стражник вдвоем вынесли тяжелый груз. Алекс ждал ее, она махнула рукой:
Я буду через минуту! Дождитесь у экипажа!
Я обязан сопровождать вас.
Может, вы наденете на меня поводок?!
Она нервничала и не выбирала выражений. Алекс вышел он тоже волновался и злился на нее.
Ольвин стоял среди пустой лавки. Пол был усыпан упаковочной стружкой, на столе валялся кошелек с деньгами с момента, когда Алекс со звоном опустил его на столешницу, Ольвин к нему так и не притронулся.
Возьмите эти деньги, сказала Ирис. Купите себе новый резонатор. Вы совершенно правы: музыки гораздо меньше, чем пустых ракушек.
Она вышла, отдернув портьеру, и поразилась, как изменился воздух: стало холодно. От моря наползал туман. Экипаж дожидался в ста шагах, кучер и стражник, едва различимые в дымке, грузили покупку в багажное отделение. Алекс раздраженно шагал по пустеющему рынку, Ирис почти не видела его, только слышала грохот башмаков по брусчатке.
За ее спиной молчала бывшая лавка поющих ракушек. У Ирис было чувство, будто она оставляет горящие развалины родного дома. Странно, учитывая, что еще сегодня днем она понятия не имела о существовании этой лавки.
Она остановилась. Почти сделала шаг, чтобы вернуться. Туман сгустился так, что Ирис показалось, что в лицо ей тычут мокрой ватой. Алекс уже добрался до экипажа и ругал за что-то кучера, не выбирая слов срывал злость
Ей зажали рот сзади широкой ладонью в перчатке. Ирис забилась, ее сдавили крепче, обездвижив, почти полностью перекрыв воздух.
Тихо! Все в порядке, сестра и племянники здоровы Будете кричать?
Она помотала головой, насколько позволял захват. Ее выпустили. Вокруг стояла стена тумана фонари на экипаже были едва различимы. Она обернулась и мельком увидела лицо под надвинутой шляпой, наполовину закрытое высоким воротником.
Мы патриоты Каменного Леса, нам всего-то и нужно, чтобы император услышал нас.
У нее перед глазами оказалась рука в перчатке, со светло-бежевой ракушкой на ладони:
Положите на полку с другими записями, пусть император найдет. Не пытайтесь прослушать сами; если попробуете, мы обязательно узнаем. Надо говорить, что мы тогда сделаем с вашей сестрой и племянниками? Нет?
Ракушка была рельефная, колючая, очень холодная.
Вам ничего не грозит, еле слышно сказал человек из тумана. Никто не заподозрит. Лорд-регент чудовище, но император невинный ребенок. Дайте ему шанс! Сделайте это помогите себе, сестре, Каменному Лесу всем! Спасите нас, госпожа Айрис!
Только в апартаментах, оставшись в одиночестве, она разжала ладонь. Ракушка нагрелась в ее руке; на коже остались синеватые вмятины от «рожек» вдоль завитка.
* * *
Мой лорд, госпожа Айрис Май пожелала посетить лавку, где торгуют ракушками. Она знала об этой лавке заранее. И такое впечатление, что она знает и лавочника! Они беседовали, как родные
Очень хорошо, Алекс. Пусть за этим лавочником присматривают. Но тихо, чтобы не спугнуть.
Будет сделано, мой лорд.
* * *
Теперь у него был собственный инструмент, немногим уступающий свирели самой Ирис. По правде говоря, эта морская свирель была даже слишком хороша для ученичества: широкое устье, великолепный объемный звук. Естественно, звук извлекала Ирис: у императора, несмотря на все его старания, свирель хрипела и похрюкивала в руках.
Он сел на подоконник, глядя на море, баюкая свирель в натруженных руках. Это был замечательный момент, чтобы незаметно подкинуть на полку чужую ракушку, но Ирис упустила его.
Не расстраивайтесь. Чтобы хорошо сыграть простую гамму, надо тренироваться многие месяцы.
Он грустно смотрел на нее, в его взгляде было сомнение и что-то еще, чего она не могла понять.
Скажите, начал он, ведь у меня получится когда-нибудь Не так, как вы, но хотя бы чтобы вышла настоящая музыка?
Конечно, сказала она горячо. Обязательно. Если только вы не забросите занятия
Никогда не заброшу! Он смотрел с благодарностью, как будто Ирис сняла с его души огромный груз. Я клянусь, никогда не заброшу но может быть, вы останетесь у нас подольше?
Ирис осторожно улыбнулась. Ход разговора перестал ей нравиться.
Нет, я не могу остаться, сказала она, как могла, мягко. Но я обязательно вернусь скоро. Четыре дня на пароходе не такой уж и долгий путь.
В дверь просунулась сухая мордочка камердинера, за его спиной маячила стража.
Государь, позвольте напомнить, что время урока
Император резко обернулся:
Здесь я решаю, когда истекло время!
Камердинер, кажется, растворился в воздухе. Ирис опустила глаза.
Ой, простите, сказал он совсем другим голосом. Вы ведь не устали? Просто скажите, когда утомитесь, и мы закончим. Ненавижу камердинера, он такой назойливый