Он оглянулся на господина Риттера. И увидел немолодого человека в длиннополом сюртуке сливового цвета; тонкие его седые волосы были зачесаны так, что наводили на мысли о пудреных париках екатерининского века. Худое лицо было серьезно, но на щеках залегли складки, словно он хотел улыбнуться. А глаза серо-голубые, яркие, как у ребенка. Отчего то Иван Федорович в тот же миг позабыл свои тревоги и, напротив того, ощутил у себя в душе нечто забытое и весьма приятное. Когда он был еще не Иваном Федоровичем, а Ванюшей; и не обучался в поветовом училище, а жил здесь, с маменькой и батюшкой, и не знал, что за не вовремя сделанный вопрос или другое нарушение приличий и правил могут пребольно ударить линейкой по пальцам, и когда на хуторе являлись новые лицавсе равно, ходебщики с лубками и народными книжками, землемеры с цепями и кольями или маменькины гостидо чего весело было подбежать, спросить: «Дяденька, а ты кто?»и слушать ответы
Милостивый государь, я премного вам обязан! Ей-Богу, будто глаза водой промыли. Прошу извинить, как величать вас по батюшке?.. Скажите, Иоганн Теодорыч, вы сделали их сами?
Господин Риттер широко улыбнулся.
Стекла у меня были с собой, а оправу я заказал гадячскому слесарю.
Что вы заплатили этому мошеннику?! тут же вмешалась Василиса Кашпоровна. Скажите, сколько вы ему дали, это наш расход.
Пустяки. Мне в удовольствие сделать подарок моему тезке.
Подарок! Ах, да как же можно
Тетушка, перебил ее Иван Федорович, и Василиса Кашпоровна удивленно умолкла. Отчего вы не прикажете подавать завтрак?
Подъезжая к господскому дому в селе Хортыще, Иван Федорович еще с повозки увидел во дворе черноволосую барышню, старшую из двух сестрицЛизавету. Она, обернувшись на лай собак, подозвала босоногую девку и что-то ей сказала на ухо. Девка опрометью кинулась в дом, а барышня остановилась посреди двора, улыбаясь едва приметно, как если бы ей на ум пришло что-то чрезвычайно смешное.
Имею честь доложить вам мое почтение, любезнейшая Лизавета Григорьевна, произнес Иван Федорович, подходя на приличное расстояние и кланяясь. Все ли у вас благополучно?
Лизавета Григоревна от неожиданности даже моргнулаэто была едва ли не самая длинная речь, ею слышанная от соседа. Ресницы ее, к слову сказать, были очень хороши.
Вполне, душевно вам благодарны, отвечала она, по-прежнему усмехаясь, только диву даемся, отчего вас давно не видно. Что это, у вас очки?
Иван Федорович не мог отвести от нее взгляда, словно видел впервые или был поражен чем-то в ее наружностикак оно, собственно, и было. Сестрица Григория Григорьевича не отличалась особенной дородностью, но фигуру имела статную и соразмерную. Выйдя из возраста, в каком обыкновенно ищут женихов, она бросила затейливые наряды и девичье жеманство, однако простое кофейного цвета платье смотрелось на ней чрезвычайно мило, несмотря даже на то, что лиф был несколько тесен. Черную свою косу Елизавета Григорьевна закалывала на темени таким способом, что получалось похоже на пышную плетеную булку. Через плечо ее были перекинуты несколько длинных мотков нитей, окрашенных в лиловый, синий и малиновый, и это неумышленное украшение сообщало ей нечто удивительно прелестное.
Очки, Лизавета Григорьевна, велел мне носить постоянно профессор Риттер, что проживает сейчас в Гадяче. Иван Федорович поправил окуляры и тут же соврал, будто бес толкнул его под ребро:Сказал, что иначе могу и вовсе ослепнуть.
Лизавета Григорьевна ахнула и подняла пальцы к щекам, и это проявление участия очень обрадовало Ивана Федоровича.
От глаз надо пить водку, перегнанную на золототысячник, сказала барышня серьезно, будто самый ученый доктор из Петербурга. Я вам дам с собой бутылочку, пожалуйста, испробуйте.
Буду крайне вам признателен, дорогая Лизавета Григорьевна, отвечал Иван Федорович с трепетом в голосе, наклоняя голову точь-в-точь так, как это делывал один его полковой товарищ. При этом ему даже и не вспомнилось, что бутылок золототысячниковой в тетушкином погребе не менее дюжины, о чем прежний Иван Федорович не преминул бы сообщить. Непременно испробую, и на минуту не сомневаюсь, что поможет.
Тут он снова встретился с ней глазами, и обнаружил, что в этом нет решительно ничего неловкого, а, напротив, все именно так, как ему и следует быть.
А вы, я гляжу, он осторожно протянул руку и поддел пальцами малиновую нитку, красили шерсть для ваших превосходных ковров?
Девушки красили вчера, сегодня уже высохла. Досадно, малиновый бледен вышел.
Нет, отчего же, очень красиво, возразил Иван Федорович и слегка потянул нитку к себе. Жалею от всей души, что не имел еще случая ознакомиться с этим промыслом.
На что вам? Лизавета Григорьевна теперь казалась несколько смущенной. Это дело женское, мужчинам не занимательно.
Чтобы знать, как все это ковроткачество устроить на нашем хуторе, когда мы с вами обвенчаемся, чуть было не сказал Иван Федорович, до того легко ему теперь стало, но все же смекнул, что это несколько преждевременно, и вымолвил тихо:
Мне все то занимательно, что занимает вас, Lise.
По-французски Иван Федорович не знал почти ничего, но что Лиза будет «Лиз», помнил отменно, от того же полкового товарища.
Но что ж мы стоим посереди двора? щеки Лизаветы Григорьевны порозовели ярче ее ниток. Пожалуйте в дом, маменька, должно быть, уже на стол собирает. Маша будет вам рада, она о вас спрашивала
Не надо! внезапно перебил ее Иван Федорович. Прежде бы он умер со стыда, вырвись у него столь неучтивое слово, или, по крайности, коли остался бы жив, ничего больше не вымолвил бы до нового дня, теперь же он ясно видел, что сказал именно то, что надлежало. Лизавета Григорьевна отворотилась в сторону и, потупившись, принялась наматывать на пальчик пушистую лиловую нитку.
Через ее плечо Иван Федорович увидел в окошке физиономии остальных Сторченок. Марья Григорьевна, наряженная в голубое платье и шаль, кажется, приготовлялась плакать, Григорий Григорьевич имел такое выражение лица, словно собирался, по своему обыкновению, вскричать: «Что это, что это?!», маменька же их просто раскрыла рот в изумлении, наблюдая, как живо ее старшая дочь беседует с господином Шпонькою.
Простите, Лизавета Григорьевна. Но только я так рад вас видеть
Вы от этого не ездили к нам? тихо спросила она.
Да, от этого, Иван Федорович, хоть не совсем понял, почувствовал, что самое лучшее будет согласиться.
А теперь вы
Теперь я буду иметь честь просить руки вашей, Лизавета Григорьевна, и даже произнося эти страшные слова, что и в сердце самого великого храбреца поселяют ужас, Иван Федорович не оробел и не запнулся.
Моей? Но братец мне приданого не назначит, он хочет, чтобы Маша сделала партию
А пусть он поцелуется с тем приданым, у меня в Вытребеньках всего довольно; да впрочем, я буду с ним говорить и об этом. Но скажите, Lise, вам-то я не слишком противен?
Лизавета Григорьевна ничего не сказала, а только чуть приметно покачала головой, потом добавила шепотом:
Как чудно Ведь мне весной говорил Иванко Кацап, что я прежде сестрицы замуж выйду. Он блаженный, знаете? Братец смеялся над ним, и я не поверила
Напрасно не поверили, даю вам в том слово дворянина. А что до блаженных, иные из них точно
На этот раз Иван Федорович, как и прежде с ним бывало, не окончил фразы, позабыв, что хотел сказать, но виною тому была уж не робость.
* * *
Только то и сделал бестолковый немец, что Ванюша посватался вместо младшей сестры к старшей! Глаза вылечил, а ума лишил. Грех мне бранить господина Риттера, добрый он человек, без него Ванюша, я чай, так бы и робел перед девицами, не в силах слова вымолвить. Но подумайте толькоперестарка за себя взял, да еще и без приданого, ничего ведь за ней не дал старый лиходей, кроме луга, а этот луг по-настоящему и так был Ванин Спору нет, Лиза девушка славная, за кухней надзирает хорошо и сама стряпает, хоть до матери ей далеко. А только лет ей давно уже не двадцать, и как-то еще обойдется, о Господи вседержителю Лизанька, для чего ты встала так рано? Тебе надо больше спать, и так вчера допоздна сидела, это нездорово Да что же, убегут твои узоры? Хоть и сегодня их нарисуешь, хоть и завтра, будут у нас ковры не хуже, чем у твоей матушки. Поешь пока пампушек с маком, а я Солохе скажу принести вишневого узвара кисленького, или вот свежих вишен Гапка нарвала Ну как знаешь, может быть, потом захочется. А если тебе что-нибудь нужно, или так просто, фантазия какая придет, ты говори мне сразу, слышишь?
* * *
Ивана Федоровича, его тетушку и жену я навещал по меньшей мере один раз в неделю. Ездил на обывательских либо ходил пешком: кучер Омельян, которого недавно обвенчали с Ганной, поглядывал на меня, как москвич на француза.
Узнав, какое действие возымели очки Копполы, я положил остаться здесь по крайней мере до следующей Пасхи. Пока не явится на свет наследник хутора, крытого тростником. Я знал, что будет мальчик, и надеялся, что сумею вовремя заметить неблагополучие. Так или иначе, не хотелось оставлять Лизу на милость бабок-повитух, а единственный доктор в городской больницетеперь мой хороший друг, да и сам я не все забыл из лекций «отца акушеров», славного профессора Озиандера. Как говорил пастор, любивший некогда обедать у матушки, доброе дело не бросают на полпути. К тому же Серж у себя в имении затеял писать романтическую повесть и о каждой главе спрашивает моего мнения и совета. Наконец, флора южных губерний России по-прежнему изучена прискорбно плохо, и на мои письма из Москвы и Санкт-Петербурга приходят самые восторженные отзывы
Василиса присела к столу, с тревогой взирая на невестку, которая все держала вишенку за хвостик и не несла к губам. Женщины не смотрели на меня, и я поднес к глазам лорнетку.
В окаймлении кобальтовой сини васильков, словно пламя, изваянное из золота, сияла огненная лилия.
2009