Вы не в курсе, до Рязева долго еще? спросил я, окончательно разлепляя глаза.
Полчаса как проехали. Мужичонка улыбнулся то ли сочувственно, то ли ехидно.
Я протолкался к проводнику.
Что же вы не разбудили? Где теперь пересесть?
Пошел на Проводник был изрядно пьян. В Лобовке выйдешь.
Замусоленное расписание, висевшее тут же, сообщило, что до Лобовки полтора часа, да и то если не опаздываем. К горлу подкатило, захотелось дать проводнику в морду. По совести, его действительно надо было бить. Сдержался, поезд не повернешь, а драка может обернуться лишней задержкой.
Я вернулся на место, наклонился над брошенным рюкзаком. Из-под вагонной полки вылез толстый червяк сантиметров в двенадцать длиной. Забрался повыше и, оказавшись на свету, превратился в неизвестное мне животное. Больше всего оно напоминало непропорционально вытянутую в длину микроскопическую куницу. Очень пушистую и раскрашенную в клеточку коричневым по желтому. Звери в клеточку не существуют, глаза, что ли, врут? Потряс головой, зверушка цвет не поменяла значит, существуют.
Смотри, папа! звонким голосом закричал мальчишка. Давай себе возьмем!
Семейство городское, понял я, сельские дети в дом живность не тащат. Папаша пробормотал что-то невнятное, разглядывал зверька с той же невыразительной улыбкой.
Пап, я к маме, за колбасой, объявил мальчишка и начал протискиваться между ног в другой конец вагона.
Мужичонка вдруг поднял руку и изо всех сил хлопнул зверька. Так, как бьют таракана чтобы раздавить. Гад, сразу понял я. И усмешка у него гадская. Злость на проводника заслонилась новой злостью. Я обернулся, мальчишка был далеко, бить отца при сыне последнее дело. Ухватил мужичонку за шею, надавил, пригнул. Так, чтобы тот почувствовал, что такое первый разряд по гиревому спорту.
А что, а что? захрипел мужичонка. Оно тебе надо!
Надо, сообщил я и отпустил шею возвращался мальчишка.
Зверушка не пострадала, успела, наверное, спрятаться в складке рюкзака. И не испугалась так и сидела на смятой зеленой ткани, только голову поворачивала, как бы выбирая, куда ползти ко мне или к мужику, растерянному, краснорожему, больше не улыбающемуся. Потом что-то решила и юркнула в рюкзак.
Мужичонка обиженно поднялся, схватил сына за руку и двинулся прочь. Стало свободнее и место на полке освободилось, и дышать легче показалось. Я наклонился выгнать зверька из рюкзака, но быстро понял, что в тесноте мне просто не удастся выложить оттуда вещи. Махнул рукой все равно зверю в поезде погибель, выйду тогда и разберусь.
Лобовка оказалась совсем занюханным полустанком пара покосившихся сараев, грунтовка, уходящая в лес. Чертов проводник, похоже, уехать отсюда можно было только той же узкоколейкой. Ни кассы, ни даже расписания найти не удалось, не видно было и ни единого живого человека. Оставалось подхватить рюкзак и двинуться по грунтовке в лес.
За первыми же елками я увидел маленькую девочку. Лет восьми, в синем платье, с синим же бантом, как с картинки из детской книжки. Потерявшейся она не выглядела, и я просто спросил:
Ты здесь живешь? Знаешь, где Лобовка?
Конечно, Лобовка там, совсем по-взрослому ответила девочка, указала рукой вдоль дороги. Добавила: У нас еще аэродром есть.
Покажешь? Заблудиться вряд ли получилось бы, но нехорошо оставлять ребенка в лесу.
Нет, я папу жду.
Прозвучало это уверенно, и навязываться я не стал. Вместо этого зашагал по дороге. Лобовка оказалась совсем близко маленькая деревенька, живая, наверное, только потому, что сюда можно было доехать поездом. А аэродром зеленый луг, отличающийся от других таких же оранжевым конусом ветроуказателя. Но удача на лугу стоял «кукурузник» с крестом санавиации.
Я побежал, опасаясь, что самолет взлетит прямо сейчас. Не взлетел, дождался меня. Да и больного, человека с огромной, замотанной бинтами ногой, погрузили только через пятнадцать минут. Договориться удалось на удивление просто, летчик выслушал, пожал плечами: надо значит, возьмем. Я обрадовался. Обрадовался еще и тому, что на свете существуют нормальные люди перед глазами все еще стоял тот, с туповатой ухмылкой, готовый голой ладонью раздавить маленькую зверушку.
Кстати, надо бы вытряхнуть ее из рюкзака. Так и сделал, вывернул его на траву, она вывалилась последней, повисела, цепляясь лапкой за ткань, и мягко шлепнулась на землю. Змейкой проскользнула в тень под крылом, потом к алюминиевой лесенке. Будто знала, что ей надо именно туда, метнулась вверх и скрылась в кабине. Вот черт! Погибнет ведь под чьим-нибудь неосторожным каблуком. Но что тут поделаешь, самолет над травкой не потрясешь.
Летели два часа, качало и подташнивало. Стараясь отвлечься от дурных мыслей, я поглядывал на пол, но зверька заметить не удавалось. Под конец же стало не до зверей, загипсованный пациент начал стонать, закричал: видимо, закончилось действие обезболивающих. Сопровождавшая врач, тетка лет пятидесяти, бросила медбрату:
Морфия сорок.
Тот порылся в чемоданчике, похоже, только для виду:
Так не выдали же, а вчерашний еще в Лобовке вкололи.
Тетка выругалась грязнее, чем мои рабочие в экспедиции, потом неожиданно охнула по-бабьи:
Вгоняй анальгин, тройную, и добавила: Без толку.
Больной на носилках уже не стонал, а выл, повышая голос при каждом толчке тихоходного самолета, расширенные зрачки искали что-то на потолке кабины. Неожиданно я заметил зверька, он зачем-то взобрался на носилки, потом на загипсованную ногу. Прогнать? Но я здесь чужой, вдруг раненый не поймет движения, дернется? А он как раз затих полегчало немного?
Тут зверька заметила и врач, поднялась со своего места:
Кыш! Откуда взялась только!
Но больной поднял руку, похоже, просил не шуметь, не трогать. Врач поняла, пожала плечами и села. Стонов больше не было, и минут через десять она толкнула медбрата:
Смотри-ка, работает старый добрый анальгин.
Морфий на сто лет старше, мотнул головой медбрат.
Больному действительно стало легче, он нежно смотрел на зверушку, расположившуюся на его ноге. Почему-то мне казалось, что легла она именно туда, где под гипсом и бинтами была самая рана.
Наконец тряска закончилась «кукурузник» плюхнулся на асфальт посадочной полосы, я помог вытащить носилки летчики все еще отчитывались о чем-то по радиосвязи, и тетка-врач с медбратом начали ворочать больного сами. Подъехала скорая, погрузили, и я вернулся, собираясь заплатить за полет. От денег пилот отмахнулся и захлопнул дверь самолета изнутри. Я остался на асфальте практически посреди картофельного поля, отделенного от взлетной полосы давно провисшей колючей проволокой. «Кукурузник» уже стрекотал по воздуху прочь, скорая уехала. Вдалеке виднелся покосившийся остов автобусной остановки единственное место, куда имело какой-то смысл двигаться.
Расписания на остановке не было, как, впрочем, и деревянных брусьев на арматуре скамейки. Крыша имелась, но по хорошей погоде роли это не играло. Да и не собирался я здесь сидеть, не было времени на такое. Разобраться только, в какую сторону идти по узкому, в одну машину, асфальту, и двигать быстрым шагом, пока попутка не попадется. Вот как разобраться?
Не прошло и нескольких минут я еще даже не начал по-настоящему злиться, рядом затормозил ободранный «Лендкрузер». Водитель махнул рукой садись. Я забрался внутрь, взглянул и подумал, что зря повелся на приглашение. Недоброго вида громила едва помещался на водительском сиденье, до предела отодвинутом. Руки с кривыми татуировками поблескивали перстнями, размер которых подчеркивал их фальшивость. Да и, судя по густой черной щетине, происходил хозяин джипа из тех мест, где огнестрельное оружие не более чем деталь одежды. «Приехал, промелькнула мысль, назад в девяностые». Обычно-то проблем не возникало, во мне самом килограммов почти сотня, спортом, опять же, занимался. Но за счет спорта и пределы свои знаю; здесь даже со всеми моими разрядами ловить было нечего. Куда ехать, водитель не спросил, просто включил передачу и нажал на газ.
В аэропорт надо, выдавил я.
Мне действительно надо было в аэропорт. Позарез надо было в аэропорт и срочно. Но рассказывать про больную маму я не собирался.
Туда пешком можно, да, презрительно процедил водитель.
Минут через десять асфальт кончился, мы форсировали заросший кустами ров и оказались на площади перед аэровокзалом. Я полез в штормовку за бумажником.
Мэлочь, надо в аэропорт значит, да, сказал страшный водитель, криво ухмыльнулся, блеснув золотым зубом, показал пальцем: Что она у тебя там?
Клапан рюкзака слегка шевельнулся. Я пожал плечами:
Забралось что-то в тайге, сейчас посмотрю.
В аэропорт надо, а это не надо, непонятно сказал водитель, не наклоняясь, протянул руку и закрыл за мной пассажирскую дверь. Почему подобрел подобравший меня кавказец, я не понял, оставалось махнуть рукой вслед чадящему «Лендкрузеру».
В аэропорту людей было больше, чем, казалось, могло поместиться. Какой-то сбой не позволял летать чуть не сутки, и перевозчики, не сомневаясь в своей правоте, поотменяли рейсы. Народ бегал от кассы к администратору и обратно, самые мудрые пытались попасть в гостиницы. К окошку я протолкался быстро, люди, наверное, уже отчаялись чего-то добиться, пропускали без ругани, только поглядывали со злорадством мы побились лбом в стенку, теперь твоя очередь.
Здравствуйте, мне очень нужно в Екатеринбург.
Администратор, молодая девушка с кругами под глазами, даже не ответила, посмотрела как на идиота и отвернулась. Тут я сломался и начал просить:
Понимаете, брат позвонил, мама в больнице. Успеть надо.
На лице у девушки было написано, что всё она знает, что у каждого сидящего в этом зале в больнице по две мамы и четыре бабушки. И каждый готов всю родню похоронить, лишь бы получить вожделенный билет.
Я не вру, выдохнул я и отошел от окошка. Теперь взгляды вокруг были не злорадными, только безразличными.
Шагов через тридцать почувствовал кто-то дергает за рукав. Обернулся девушка. Я не сразу понял, что это та же администратор, никакой формы на ней не было. Придвинулась поближе и шепнула:
Пойдемте. Сейчас военный борт на Екатеринбург уйдет, поговорите с ними.
Я уже не удивился, когда строгий капитан не спросил, почему меня провели служебными коридорами. Только сказал:
Мест нет, на мешках спать будешь. Обернулся к девушке: Билет у него есть?
Узнав, что билета нет, никак не отреагировал, ушел в кабину.
Спать. Да я бы и стоя летел все пять часов. Старый добрый «Ан-26» действительно оказался забит до отказа зелеными мешками. Легкими и мягкими, лежать на них было гораздо лучше, чем сидеть те же часы в кресле современного аэробуса. Заснуть я не смог, думал о маме. Отец, мы с братом ребята крупные, а мама у нас совсем маленькая, тонкая. Вспомнилось, как в детстве еще мне тринадцать, брату чуть меньше сцепляли с ним руки корзинкой, сажали на них маму и носили. Теперь она лежит в больнице. Только там, на мешках в самолете, до меня дошло: шансов нет. Тетя Соня, младшая мамина сестра, продержалась с эмболией дольше всех два дня. Два дня уже прошло. Я представил маму, понял, что она борется, хочет дотянуть, увидеть меня Или боролась хотела увидеть Вцепился зубами в мешок, на котором лежал.
Показалось: около уха шевельнулось, я поднял глаза длинное пушистое тельце чуть толще большого пальца. Не удивился, подумал, что неведомая тварюшка то ли куница, то ли белка, то ли просто червяк с ножками спешит вместе со мной. Протянул руку. Зверушка изогнулась, потрогала ладонь малюсеньким носом. Хочет есть? Что она ест? Если куница, то мясо, если белка печенье. Мяса не было, в кармане рюкзака нашлись несколько крошек, наверное, от сухарей. Зверушка вежливо взяла кусочек зубками. Почему не лапками? Сообразил лапки у нее росли как у ящерицы, в стороны, были коротенькими и до мордочки вряд ли доставали, если не изгибаться сильно. Съела зверушка хлебную крошку или нет, я не заметил, да и самолет пошел на посадку.
В голове завертелась мысль везет. С «кукурузником», с машиной, военным транспортом. Везет, как никогда не везло. Только куда вывезет? Раньше суеверным не был, а тут застучали в висках слова «судьба играет». Хватит ли ее игр на самое главное? Или забавляется, чтобы ударить побольней? Я хлопнул себя по щеке не до мистики, надо спешить, и всё. Доехать как можно быстрее, а там там уже ее дело, судьбы, там сам я мало смогу.
Даже не удивился, когда, без проблем выйдя через проходную военного аэродрома, увидел такси. И когда таксист согласился везти в район на ночь глядя, запросив вполне божескую цену. Заплатил бы любую, не торгуясь, но человек попался порядочный. Почему-то я этого ожидал.
К районной больнице подъехали после одиннадцати, я приготовился идти с боем, но вахтерша мирно спала, а куда здесь идти, я и так знал. Городок маленький, больница старая, каждый в ней полежать успел. Заглянул в одну палату, в другую. Около мамы сидел брат, опустив голову и плечи. Видно было, как он устал. Днем, наверное, здесь, на табуретке, сидел отец, но вряд ли брат даже тогда решился уйти. А может, и отец сейчас рядом, отвалился подремать в каком-нибудь соседнем чуланчике. Мама лежала на подушке, немного повернув голову, были видны щека и висок с темной сеткой вен. Вспомнилось, что при недостатке кислорода кровь вроде бы темнеет. К носу шла трубка наверное, тот самый кислород, но вот сколько его перегоняют в кровь легкие, закупоренные тромбом?..
Брат повернулся, не поздоровался, а только кивнул, поднялся, уступая табуретку. Сам отошел к окну, опустился в угол и, похоже, сразу заснул. Хорошо, что заснул, до сих пор весь груз был на нем, теперь поделим груз.
Мама зашевелилась, попыталась скосить глаза, не получилось. Я встал и зашел с другой стороны. Узнала, задвигала губами. Я накрыл рукой ее ладонь, осторожно, чтобы не сдвинуть воткнутую иглу капельницы. Так и стоял, наклонившись, пока она сама не повела немного пальцами. Вернулся на табуретку, сел, нашел под простыней другую руку, такую же сухую и холодную.
Ближе к утру появился врач, кивнул: понял, кто я и что здесь делаю. Махнул рукой, и я вышел за ним в коридор.
Готовьтесь, сказал он. Вас дождалась, это уже чудо.
А операция? глупо спросил я.
У нас? саркастически хмыкнул врач и серьезно добавил: Ее даже в область не довезти, но и в области не взялись бы. А тромболитики и здесь имеются, гоним их, хоть смысла и мало.
Я вернулся в палату, мама вроде бы спала. Кивнул брату отдохни еще, сел и сам не заметил, как задремал. Очнулся от возмущенного голоса. На подушке, возле маминого подбородка, сидела клетчатая зверушка. Около кровати стоял врач, он и ругался. По поводу животного, конечно. Мама шевельнула рукой, медленно высвободила ее из-под простыни, подтянула к лицу и накрыла пушистого червячка. Она всегда любила животных. Врач замолчал, покрутил ладонью в воздухе. Жест означал одно как хотите, все равно безнадежно.
Хуже маме, кажется, не становилось, и ближе к обеду брат погнал меня домой. Поспать, под душ, переодеться, да и вообще. Действительно прямиком из тайги я в плане загрязненности ничем от зверя не отличался. Да и больница тут все-таки. Спать я не стал, но под душем отдохнул основательно, на обратном пути закупился пирожками и печеньем, прихватив и для зверушки пару орехов надо же разобраться, чем ее кормить.
В палате будто ничего не изменилось на табуретке опустивший плечи брат, на кровати мама, голова отвернута, рука лодочкой около шеи. Там, под ладонью, наверное, сидит зверушка. Нет, изменилось: на табуретке сидел не брат, а отец, я удивился, насколько похожи их согнутые спины. Подошел сзади, обнял отца, он поднял руку, дотянулся, потрепал меня по щеке. Грустно потрепал, как бы говоря четыре месяца не виделись, вот и собрались. Потом я протянул ему пирожки и термос с чаем, из-под маминой ладони высунулась миниатюрная мордочка, и я разломил пирожок, достал кусочки печенки. Опять зверушка взяла еду, а я не понял, ела она или только проявляла вежливость.
Ближе к вечеру зашел врач и, как в прошлый раз, позвал в коридор: