Итак, война объявлена! радостно приветствовал этот слух «Динамит».
Газета «Борьба» свой лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» напечатала красной краской.
Александр Васильевич два дня не мог встретиться с Аней: он два раза был у Синицыных и оба раза не застал ее дома. Его начинало беспокоить это отсутствие.
Куда может бросить ее это увлечение? думал он. Она способна на самопожертвование в своем порыве.
Ему вспомнилось прекрасное стихотворение в прозе Тургенева, посвященное русской женщине:
«И тяжелая дверь захлопнулась за нею».
Неужели она захлопнется и за Аней?
Он нервничал, пробовал было себя убедить, что ему нет никакого дела до этой девушки с синими задумчивыми глазами, но тотчас же это лицо с синими глазами воскресало в памяти, и мысли принимали другое направление: в них была она.
Это было мучительное состояние. На него находили минуты, когда он мог бы обрушиться на нее с резкими упреками, с горькими словами, а за этими минутами приходили другие, когда он мог бы расплакаться, встретив ее.
Александр Васильевич сидел дома. Его никуда не тянуло.
Безмолвный телефон, висевший у него в кабинете, дразнил его. Аня часто говорила с ним по телефону, и вот уже два дня нет призывного звонка.
Раздался звонок в прихожей. Он вздрогнул. Неужели Аня? Она иногда навещала его экспромтом. Но это была не она, а Пронский. Он был весел и оживлен.
Заваривается каша! А вы хандрите? весело заговорил он, усаживаясь к столу. В такое кипучее времяи хандрить! Вот что значит не принадлежать ни к одной партии!
Вот эти-то партии мне и надоели, желчно заметил Александр Васильевич. Раскололась вся жизнь.
Относитесь к жизни объективнее и наблюдайте. Ведь так много нового и интересного. Вот хотите, съездимте вместе к масонам. У меня там есть знакомые
А вы к демонистам имеете доступ?
Могу найти
Так вот, устройте нам вход вдвоем.
Он вспомнил Об этом просила Аня.
Хоть бы женщин не втягивали в эту борьбу, с досадой проговорил он.
Ого, какой вы ретроград! Да вы знаете, что роль женщин в освободительном движении ничуть не ниже мужской Женщины прямолинейнее, а потому, может быть, и смелее. Вспомните, сколько женских жизней унесло и освободительное движение и так называемая «эпоха русского парламентаризма».
Опять раздался звонок. На этот раз это была Аня. Не снимая верхней кофточки, она быстро вошла в комнату.
Вы сердитесь? Да? сказала она Александру Васильевичу, крепко пожимая ему руку. Сама звала вас и сама же пропала? Здравствуйте, Сергей Петрович, поздоровалась она с Пронским.
Тот с улыбкой смотрел на перемену, происшедшую с Александром Васильевичем.
«Влюблен, влюблен, как мальчик», подумал он, фразируя Онегина.
Аня, не снимая кофточки, присела к столу.
Я потом все вам расскажу, заговорила она. Не было ни минуты свободной. Вчера даже не ночевала дома. Понимаете, работы теперь по горло
Александр Васильевич любовался ее оживлением.
Бросьте вы ваших анархистов, сказал он тихо.
Бросьте?.. Но к кому же идти? К тем, которые только играют словами, но не способны ни на настоящую борьбу, ни на самопожертвование? Или к тем, которые еще верят, что приведут родину мирным путем к «возможному преуспеянию»? Полноте! Те, которые жаждут настоящего дела, все давно уже отшатнулись от них влево.
Так ли это? спросил он тихо
Аня засиделась, хотя и говорила, что торопится домой.
Пронский ушел, обещав устроить посещение храма демонистов. Спохватилась и Аня.
Так поздно! Нужно идти домой!
Я вас провожу, предложил он.
Нет, не нужно. Садитесь и работайте. Вы сегодня кислый.
А вы меня не мучьте, вырвалось у него полушутливо, полусерьезно.
Я? Вас?
Она поняла и слегка покраснела.
Не говорите глупостей. Человек мучит себя только сам. Вот так! Будьте паинькой!
Она сбежала с лестницы и крикнула ему уже снизу, с полуосвещенной площади:
Позвоните мне завтра в телефон!
Дверь хлопнула. Она ушла.
VРазрыв
В великолепно обставленном кабинете Андрея Владимировича Синицына сидел граф Дюлер. Оба курили сигары.
Слава Богу, наконец-то введено военное положение, говорил граф. Теперь будет хоть какой-нибудь порядок. Я всегда говорил, что виной всему и у нас, и в Европеэто парламентаризм, а вовсе не обострение социальных условий. Теперь всякому хочется если не в министры, то хоть в депутаты С суконным рылом в калашный ряд
Он тихонько засмеялся, наблюдая, какое впечатление произвели на хозяина его слова.
Тот молчал.
На все успели насмотреться, продолжал граф. Были и у нас министры из купцов, председатели Думыиз наборщиков, городские головыиз рабочих Чего еще нам нужно? Я сам, по убеждениям, больше демократ, но нельзя же на все класть грязную лапу. Западноевропейские говорильни тоже доказали свою несостоятельность. Это очевидно. Потому-то я и говорю, уважаемый Андрей Владимирович, что все наше спасение в возвращении к старому режиму, конечно, с некоторыми изменениями
Как же вы этого добьетесь? спросил Андрей Владимирович. Двадцать лет вы, господа, не могли выбиться из третьих и даже четвертых ролей.
Графа немного передернуло.
Потому что правительство было обмануто кадетами. И вот видите, к чему это привело: к анархии! Теперь правительству можно опереться только на нас Если и новая Дума окажется такой же, какими были десять первых, то так называемой русской конституции скажут аминь.
Но зачем же тогда объявлены выборы через пять месяцев?
Граф пожал плечами.
Еще один, последний опыт. Я глубоко верю, что все спасение Россииэто возвращение к старому режиму. Всякий сверчок должен знать свой шесток. Странаэто фабрика; государственностьэто внутренний на ней распорядок. На фабрике должен быть хозяин, директора, бухгалтеры, конторщики, сторожа и мастеровые, приставленные каждый к своему рычагу. Фабрика станет, если все мастеровые захотят в директора. Этоабсурд. Так и в государстве.
Это я понимаю, слегка улыбнулся Андрей Владимирович.
Тогда идите к нам! воскликнул граф. Мы за порядок, а вы, Андрей Владимирович, выодин из представителей той силы, которая до сих пор может двигать горами.
Это вы насчет денег?
Без них ничего не сделаете.
Андрей Владимирович помолчал.
Денег я вам, пожалуй, дам, сказал он, наконец, немного пока.
«Дашь много, подумал граф. Я еще тебя удивлю».
Он молча, в знак благодарности, наклонил голову И продолжал:
Я оптимист. Это спасало меня в минуты поражений. Двадцать лет поражений. Но теперь я смотрю на начавшуюся смуту глазами полководца, который долго отступал. Анархия, это наша союзница. Она уничтожит все и поглотит самое себя.
Останемся только мы. Я верю в общемировую роль России. Она призвана спасти Европу от этой гидры.
Во Франции опять будет король, продолжал он почти с пафосом. Какой музыкой звучат эти слова: при французском королевском дворе! Маркизы старый Тюльери
Он полузакрыл глаза. Он мечтал.
Ну что же, начинайте! сказал Андрей Владимирович не то сочувственно, не то презрительно.
И начнем. У нас найдутся люди. Нашим союзником будет даже Дух земли, который даст нам миллионы крестьянства
Это как же? удивился Синицын.
Очень просто: мы припугнем мужичков наделением евреев землей.
Ловко, сказал, помолчав, Андрей Владимирович.
Всякое оружие хорошо в борьбе! Ведь эта гидра разрушает даже семью. Я должен вас предостеречь, уважаемый Андрей Владимирович: ваша дочь
Что? отрывисто спросил Синицын.
Она под наблюдением охранного отделения. Я знаю это из верных источников. Она принадлежит к опасной фракции анархистов Ее могут арестовать.
Синицын был поражен. Он сам называл свою дочь революционеркой, но, откровенно говоря, был убежден, что это все наносное, жертва моде, и у Анны природный здравый смысл не допустит ее впасть в ошибку.
Аннаанархистка?
Увы! вздохнул граф. Кто не делает ошибок в молодости!
Синицын был спокоен, но в нем поднималось холодное и жесткое чувство против дочери.
Аня была дома вечером, когда в комнату вошел отец.
Он никогда почти не заходил к ней: холодное отношение к домашним было отличительной чертой Синицына; с дочерью он был всегда далек.
Аня читала книгу и удивленно взглянула на отца.
Тот подвинул стул и сел.
Я должен с тобой поговорить, сказал он. Про тебя идут дурные слухи.
Дурные слухи Про меня? покраснела Аня.
В один прекрасный день тебя могут арестовать. Согласись, что это не доставит особенного удовольствия ни мне, ни матери.
Аня молчала.
Я не вмешивался до сих пор в твои убеждения, надеясь на твой здравый смысл. Но оказывается, что я слишком понадеялся. Ты скомпрометировала себя, связавшись с этими анархистами. Я не понимаю, чего тебе нужно? продолжал он, с недоумением разводя руками. У тебя прекрасная комната, электричество, все нужное и пятьдесят рублей в месяц на карманные расходы! Ты не подумала, что можешь лишиться всего этого?
Да я не думала, вся пунцовая, ответила Аня.
Именно, ты можешь лишиться. В первый раз я пользуюсь правом отца и запрещаю тебе всякую политику!
Это насилие! вырвалось у Ани.
Что?! нахмуря брови, произнес Синицын.
Я не согласна. Я уеду от вас! твердо произнесла Аня.
Глаза их встретились, но Аня не опустила своих.
«Решительный шаг! Свобода!»проносились в ее голове обрывки мыслей.
Синицын пожал плечами, встал и вышел.
«Одумается», решил он. Он все еще надеялся на «здравый смысл» Ани.
Через полчаса в квартире Александра Васильевича затрещал телефон. Цветков сразу узнал голос Ани.
Меня выгнали из дома. Полный разрыв, говорила она. Отец уехал, а мама плачет и заперлась. Впрочем, может быть, теперь и не плачет. Можно мне со всем моим скарбом приехать пока к вам, а потом мы вместе пойдем искать мне комнату?
Располагайте мной и моей квартирой, как вам угодно! ответил он. Жду!
И поймал себя на том, что беда Ани лично для негосчастливое происшествие.
VIСреди «настроений»
На другой день Аня жила уже на «собственной» квартире. Это была маленькая комната в одно окно, в которой едва устанавливались комод, кровать, стол и три стула. Александр Васильевич пришел в ужас от этой комнаты, но Аня настояла на том, чтобы ее нанять. Комната по существующим ценам стоила недорого, всего двадцать рублей, хотя была в восьмом этаже. Впрочем, подъемная машина заставляла не замечать этой вышины.
Зато из окна открывался великолепный вид на Москву во всем ее смешении современности с остатками старины и башнями Кремля, точно часовыми вокруг старинных соборов и дворца императора.
Рядом с комнатой Ани жил другой квартирант, пожилой человек, который открыл дверь и с любопытством смотрел на новые лица.
Это наш Максим Максимович, назвала его хозяйка квартиры. Он немного нездоров, но это чудеснейшая личность.
Она тихонько показала Александру Васильевичу на лоб. И когда они втроем стояли у окна, любуясь видом Москвы, Максим Максимович тихонько вошел в комнату и представился, пожав руки Ане и Цветкову.
Отставной капитан Лапшин Болен родиной
Александр Васильевич только теперь рассмотрел его лицо, желтое, изможденное, с лихорадочно блестящими глазами.
Нанимаете комнату у Дарьи Яковлевны? спросил Лапшин. Отлично. Будем жить по соседству. Вместе ждать общей гибели
Да будет вам, Максим Максимович, шутливо заметила ему хозяйка, с вашей-то гибелью!
Все погибнем, Дарья Яковлевна, все! Не на кого опереться родине! торжественно заговорил сумасшедший. Нет у нас ни одного класса, ни одного сословия с потребностью созидать, а не разрушать! Народ он испорчен снизу и доверху! Мывырождающаяся нация! Что у нас? Одни стихийные взрывы! И будет общий стихийный взрыв, и все погибнет. Все! Конец мира!
Он протянул вверх руку, и эта рука тряслась, а на глазах показались крупные слезы.
Хозяйка увела его из комнаты.
Анна Андреевна, здесь вам нельзя оставаться, сказал Александр Васильевич. Этот сумасшедший
Хозяйка мне говорила, что он очень тихий, ответила Аня. Беспокоить он меня не будет. Наоборот, это будет создавать известное настроение, будить энергию.
Александр Васильевич не стал спорить. Комната была нанята.
Прошло несколько дней. Александр Васильевич почти каждый день бывал у Ани или она у него. Несколько раз они вместе обедали. В нем все более и более крепло чувство привязанности.
Но после того полунамека, полуобъяснения, когда он провожал Аню из своей квартиры, Александр Васильевич ни разу не обмолвился о своем чувстве. Между ними установились простые, братские отношения. Вместе с нею Александр Васильевич чувствовал себя легко и спокойно, но зато у себя, в одиночестве, его все чаще и чаще начало посещать мрачное настроение. Тогда он вспоминал Максима Максимовича и его слова об общей гибели.
Не схожу ли и я с ума? иногда с ужасом задавал он самому себе вопрос. Ему начинало иногда казаться, что и вокруг все сумасшедшие. Он просматривал газеты всех направлений, и в этом хаосе различных статей и воззваний, во всей этой партийной тактике открывал одно общее, что связывало вместе всех этих пророков и политиков разной окраски.
Это общеебыло настроение тревоги.
«Все говорят об общем благе, думал Александр Васильевич, и у всех оно различно. Общее благо никогда не будет действительно общим. Теперь нужна была бы беспартийная газета, высоко поставившая обновление человеческого духа и уважение к человеку. Впрочем, что бы она могла сделать?»
Его охватывал ужас бессилия перед стихией, ужас бессилия отдельной личности перед порывом масс.
Он понимал, что от этого можно сойти с ума.
Александр Васильевич начал было писать большую газетную статью, но бросил ее на половине. Все равно ни одна газета ее бы не напечатала.
Так прошло еще полторы недели.
Вы знаете, сказала ему Аня, у нас пропал Максим Максимович!
Он был в гостях в ее крошечной комнате. Они собирались вместе осмотреть выставку картин.
Пропал? удивился Александр Васильевич. Он уже успел привыкнуть к этому меланхолику.
Да! уже три дня! Хозяйка заявила в полицию! И как странно: все его платье здесь, он ушел в халате, а накануне сам смастерил большой деревянный крест
Его давно бы следовало отправить в больницу, заметил Александр Васильевич. Ему было неприятно, что это исчезновение расстроило Аню.
Спустившись по подъемной машине, они наняли автомобиль и поехали на выставку.
На улицах было обычное оживление, но как изменилась за это время Москва! Полицейские стояли на постах по двое, и уже не с прежними тростями, а с вновь изобретенными электрическими револьверами, от которых батареи в виде патронных сумок прикреплялись к поясу. Такой револьвер мог выбросить до двухсот электрических искр, по двадцати в секунду, и действие их было одинаково с ударом молнии.
Недавно городовой выстрелом из такого револьвера убил анархиста, бросившего бомбу, и той же искрой расщепило и повалило телеграфный столб.
Не было сборищ на улицах, прохожие молча и сосредоточенно спешили по своим делам.
Выставка помещалась в залах Исторического музея. Устроило ее новое общество художников, носившее название «Союза ясновидящих».
Уже зажглось электричество, когда Аня и Александр Васильевич вошли в первую залу.
На первом полотне была изображена лиловато-мутная дымка и ярко-светлая точка посредине, похожая на огненный зрачок. Нужно было долго, пристально смотреть в этот зрачок, и тогда, по словам критиков, воображение художника гипнотически передавалось зрителю, и он «начинал видеть» образы, реально не переданные на полотно.
Называлась картина «Воплощение Духа».
Аня и Александр Васильевич до слез смотрели на огненный зрачок, но воображение автора не передавалось им. Впрочем, Александру Васильевичу показалось, что он видит голову турка или армянина в феске.
Публики было мало.
Александр Васильевич и Аня, перебрасываясь короткими замечаниями, проходили мимо полотен, почти не останавливаясь перед ними. Одно из полотен было поставлено к зрителям обратной стороной. Эта картина называлась «Загадка».