Да, ответил журналист, слегка улыбнувшись, можно простоПётр.
Хорошо. Вы не посидите на посту, а то спать очень хочется, а я бы как раз тоже кофейку попила.
Да-да, конечно, выливая в раковину противную субстанцию, проговорил журналист.
Это был очень удачный момент. Стараясь скрыть свою радость, Пётр Алексеевич не спеша направился на пост.
Палата особого охранительного режима представляла собой помещение с одним окном, естественно, зарешёченным. Палата была большая. Стены, окрашенные в когда-то темно-коричневый цвет, а со временем всё больше отдающий в желтизну, упирались в плохо побеленный потолок. Кроватей было восемь. Расставлены они были вдоль стен. Посередине палаты стоял длинный стол для приёма пищи, и вдоль него лавочки. Обитатели палаты спаликто мирно, а кто беспокойно. Кровать с Ивановым была совсем рядом с постом. «Вот он, шанс», подумал Ручкин. Действовать нужно было сейчас. Медсестра могла вернуться в любой момент. Пётр Алексеевич сделал несколько шагов по направлению к палате и замер. Иван спал спокойно, лёжа на спине, мирно и беззаботно посапывая. В памяти всплыл сон, и Пётр Алексеевич явственно представил, как Иван открывает глаза и его руки смыкаются на горле журналиста. Встряхнув головой и сбросив наваждение, Ручкин наклонился над больным и задрал ему правый рукав. На предплечье сиял алым продолговатый шрам. Удовлетворившись увиденным, журналист вернул одежду в исходной положение и со скучающим видом уселся за стол. И как раз вовремя. В этот момент в палату вернулась Татьяна. Сухо поблагодарив его, она села на своё рабочее место, а журналист вернулся в коридор.
Время тянулось медленно. А под конец смены оно как будто остановилось. Но всё рано или поздно имеет свойство заканчиваться. Закончились и двадцать четыре часа, отведённые Ручкину в психиатрическом отделении.
Ну что, удалось что-то выяснить? спросил Василий Иванович, когда журналист переодевался.
Да. Многое. Спасибо вам.
Не за что. Но больше на такую авантюру я не подпишусь. Если бы не Гена
Я вас понял, перебил его журналист. Скажите, Василий Иванович, а вы уверены, что ваш Иван действительно болен?
Вы хотите поставить под сомнение мой диагноз? недовольно спросил заведующий, приподняв левую бровь.
Нет-нет, что вы. Ни в коем случае. Я имел в виду, существует ли вероятность того, что он симулирует?
Лет пятнадцать назад я бы вам ответил, что нет. Так как был молод и самоуверен.
А сейчас?
А сейчас я вам скажу нет однозначно. Так как я уже не так молод и самоуверен, но достаточно опытен. И это не бахвальство.
Я вас понял, удовлетворившись ответом, произнёс Ручкин. Тогда ещё один вопрос: что могло послужить причиной, так сказать, его помешательства?
Кто бы знал. В медицине столько всего неизвестного. Психиатрияэто лишь одно из неизведанных пятен на теле человечества. Но есть определённые пусковые факторы: например, авария, сильный стресс, травма и так далее.
А могло ли быть этим фактором, скажем, ранение ножом?
Каким ножом? удивился врач.
Ну не ножом, кинжалом, да чем угодно. Факт нападения.
Насилие, подытожил психиатр. А почему нет?
Даже если этот человек обладал железной нервной системой?
Это жизнь. Сегодня ты здоровый и сильный, а завтра больной и никому не нужный.
А если так и не найдутся его родственники? задал очередной вопрос журналист?
Так и останется у нас, до конца дней своих. Мало ли у нас таких?
Пётр Алексеевич, устало сел в автомобиль и завёл мотор. Спать хотелось неимоверно. Информации было много, но предстояло её тщательно обдумать. А мозг уже отказывался работать. К Гене, твёрдо решил журналист. Поспать, а потом уже что-то думать. Журналист быстро отряхнул машину от снега, прогрел и поехал. Дорога в праздничные дни была пуста, но ехать было тяжело из-за снежных заносов. На середине пути Ручкина начало клонить в сон. Лучший способ от сна за рулём, разработанный именно им, это петь или говорить. Говорить было не с кем, и Пётр Алексеевич громко запел: «Поле, русское поле»
Припарковав во дворе Монахова автомобиль, Пётр Алексеевич открыл дверь и вышел.
Вы тут машину не ставьте, произнесла взявшаяся из ниоткуда женщина.
Почему? наивно спросил журналист.
Это моё место.
В каком смысле, ваше?
Я здесь ставлю свою машину, путано начала объяснять женщина, а вы поставили свой автомобиль под моими окнами. Убирайте его отсюда.
Во-первых, я поставил автомобиль на проезжей части. А во-вторых, судя по вашей логике, из окна моей машины виден ваш дом, уберите его отсюда.
Не надо мне хамить! закричала женщина.
Я вам не хамлю.
Я здесь давно живу и постоянно ставлю на это место свой автомобиль, начала истерить автолюбительница. Это моё место.
Вы его купили? Тогда покажите документы.
Я здесь снег чистила, голос женщины постепенно переходил на крик.
Это очень полезно для здоровья, произнёс журналист, закрывая машину.
Сволочь, скотина, орала женщина. Понаехали тут.
Пётр Алексеевич не спеша шёл к подъезду историка под звук извергаемых проклятий и попутно думал о том, что в психиатрической больнице гораздо больше адекватных людей, чем на улицах. Во всяком случае от них знаешь, что ожидать.
Геннадий Викторович открыл дверь и сонно произнёс:
О, живой, а я уж думал тебя психи съели. Ты чего на телефон не отвечаешь? Я тебе вчера целый день звонил.
Рыбин твой телефон отобрал, ответил Ручкин, заходя в квартиру.
Да я уж знаю, дозвонился ему вчера.
Ты знаешь, что у тебя очень странные соседи во дворе? произнёс журналист раздеваясь.
Да не обращай внимания, буднично ответил историк, я уже привык. Но ты лучше с ними не общайся, вдруг это заразно.
Буду осторожен.
Рассказывай, как всё прошло.
Ген, без обид, сейчас два желания: сходить в душ и завалиться спать. А потом обязательно всё расскажу в мельчайших подробностях.
Ну ладно, обиженно произнес Монахов. Ванная прямо, душ направо.
Знаю.
Полдня Геннадий Викторович не находил себе места, сгорая от любопытства. Сначала он лежал, глядя в потолок, потом смотрел по телевизору однообразные, похожие друг на друга новогодние передачи. В обед он сходил за пивом, через час заказал роллы. Наконец Ручкин проснулся.
Ну как спалось? спросил историк, истекая слюной на роллы.
Ужасно. Голова чугунная. Такое ощущение, что меня всю ночь били.
Ладно, садись есть и рассказывай.
О! В честь чего банкет? радостно спросил Пётр Алексеевич, открывая пиво.
Праздники же!
Первые минут десять Ручкин уничтожал еду и поглощал алкоголь. Монахов удивлённо смотрел на друга и старался не отставать, боясь, что ему ничего не достанется. Насытившись, журналист всё рассказал.
Во дела, произнёс историк, дослушав рассказ.
Сам удивляюсь.
И что думаешь делать?
Не знаю, ты что скажешь?
Хороший вопрос, задумался Геннадий. А ты уверен, что психически нездоровый Иванов не опаснее, чем раньше?
Ну а какие у меня варианты? Убить его? Так я уже даже и не хранитель.
Аветису надо звонить, подвёл итог Монахов.
А вот сейчас и позвоню, произнёс журналист, достав телефон и набрав номер.
Ручкину понадобилось ровно пять минут, чтобы вкратце описать ситуацию.
Петя, убей его, убей, доделай то, что я не смог сделать, кричал в трубку старик.
Аветис, при всём уважении к вам, я не могу просто взять и убить человека.
Скажи мне, в какой больнице он лежит? Я прилечу, приеду и сам его убью.
И как вы это сделаете, без кинжала?
Я голыми руками его придушу. А лучше скажу тому человеку, которому ты отдал кинжал, чтобы он приехал и убил его.
Кинжал служит для защиты, а не для нападения, начал успокаивать Аветиса Ручкин. И в конце концов ситуация неоднозначная. Не надо торопиться. Надо тщательно всё обдумать.
Некогда думать, Петя. Зло не дремлет.
Дремлет, ещё как. Своими глазами видел.
Петя
Я перезвоню, Аветис, как только что-то решу, закончил разговор Ручкин.
Я всё слышал, произнёс Монахов, глядя на молчавшего журналиста.
Убить я его не могу, задумчиво произнёс Пётр Алексеевич. Да и не смогу. Фролу тоже рассказать нет возможности. Хотя я уверен, что он тоже будет разделять моё мнение. Ситуация патовая.
Да, непростая. Предлагаю заказать пиццу, так как ты всё съел, и продолжить банкет. А утром что-нибудь решим. Мозгу нужна перезагрузка, произнёс историк, звякнув бокалом.
* * *
Проснулся Пётр Алексеевич от того, что рядом кто-то громко пел. Он попытался пошевелить рукой, но не смог. Что-то его крепко держало. Открыв глаза, он начал озираться по сторонам. То, что он увидел вокруг, повергло его в шок. Он лежал в палате, привязанный к кровати.
Где я? прохрипел журналист. От волнения в горле пересохло.
Повернув голову направо, он увидел мужчину, лежащего на кровати и пускающего пузыри. Сглотнув слюну, чтобы хоть как-то смочить горло, он попытался встать, но не смог. Не давали привязанные руки. Снова кто-то запел. Теперь журналист мог определить, что звук доносится слева. Взгляну туда, он увидел другого мужчину, сидящего на кровати, обхватившего руками колени и раскачивающегося в такт песнопениям. Пел он что-то на немецком, точнее определить было нельзя в силу незнания этого языка.
Где я? ещё раз, но уже тихо проговорил Ручкин.
Мужчина слева только сильнее начал петь.
Люди, ау! начал кричать журналист. Ему стало страшно.
На шум подошла медсестра. Лицо её показалось знакомо. Она наклонилась над кроватью и произнесла:
Чего орешь?
Вы кто? Где я нахожусь?
Здрасте, приехали. Как будто не помнишь?
Нет, ответил журналист и вгляделся в лицо медсестры. Его тут же прошиб холодный пот, а сердце бешено заколотилось. Это была Лариса Геннадьевна.
Ну что зенки вылупил? спросила она.
Лариса Геннадьевна, вы зачем меня привязали?
А чтобы ты не носился по отделению и не пытался всех зарезать.
Я? удивлённо спросил Ручкин. Что вы несёте? Зачем вы меня привязали?
Дурной ты человек, я тебе уже объяснила. А то бегал тут, кричал: я хранитель, я хранитель.
Да развяжите меня, в конце-то концов, закричал Пётр Алексеевич и попытался порвать верёвки.
О, смотри, опять буянить собрался, произнесла Лариса. Сейчас доктора позову.
Медсестра удалилась, и Ручкин принялся оглядываться вокруг. Сомнений быть не могло: он находился в психиатрической больнице, в палате особого режима, привязанный к кровати. Но как он здесь оказался? Засыпал ведь в доме Монахова. Больной, находящийся слева, снова запел. Но уже на французском. «Надо же, полиглот какой», подумал журналист. Зашёл врач. Пётр Алексеевич узнал его.
Василий Иванович, что происходит? Что за нелепая шутка?
Я смотрю, вы меня уже узнавать стали. Это хорошо, значит, идёте на поправку, произнёс заведующий.
Да что тут, чёрт возьми, происходит? вновь закричал Ручкин и яростно забился, пытаясь встать.
А может, и не идёте на поправку, задумчиво произнёс психиатр.
Развяжите меня, успокоившись, произнёс журналист.
Пока не могу. В целях безопасности других больных, медперсонала, да и, собственно, вашей.
Хорошо, давайте поговорим.
Давайте, сказал Рыбин, усевшись на край кровати.
Что я здесь делаю? медленно и отчётливо проговорил Пётр Алексеевич.
Вы находитесь на лечении, в психиатрической больнице, с такой же интонацией ответил врач.
Допустим. И как же я здесь оказался? Ведь мы с вами только утром расстались.
Голубчик, мы не расстаёмся с вами уже три месяца.
Какие три месяца? вновь вспылил Ручкин. Что вы несёте? Вы пьяны?
Вы ничего не помните? с лёгкой иронией спросил Рыбин.
Нет.
Это бывает. С другой стороны, то, что вы вышли из своего выдуманного мира, это уже прогресс, так что ничего, голубчик.
Какого мира? Я вас не понимаю, объясните.
Объясню. Вы попали ко мне в отделение три месяца назад с сильным галлюцинозом и бредом. Всё твердили про какую-то красную землю. Дальше состояние ваше ухудшалось, вы называли себя хранителем и даже умудрились однажды во время приёма пищи ткнуть ложкой в грудь нашего доктора, Самуила Степановича. В конце концов вас пришлось принудительно зафиксировать, чтобы вы никого, и себя в том числе, не покалечили. Но я смотрю, терапия дала положительный результат. Хотя, признаюсь, вы очень интересный случай.
Этого не может быть?
Почему?
Доктор, кто я? растерянно спросил журналист.
Вы Ручкин Пётр Алексеевич. И я рад, что вы успокоились. Будете и дальше себя хорошо вести, мы вас отвяжем.
Я не верю. Это всё не по-настоящему.
Наш мозгвообще удивительная штука, по-доброму улыбнувшись, ответил психиатр и погладил журналиста по плечу.
А как же Фрол, Аветис? Их тоже не было?
Кто такой Фрол, не знаю. Наверное, очередная ваша галлюцинация. А насчёт Аветиса, посмотрите налево, снова улыбнувшись, ответил заведующий.
Ручкин медленно повернул голову вправо: мужчина, поющий песни, затянул композицию Шарля Азнавура. Журналист вгляделся в его лицо и с ужасом обнаружил, что это был Аветис.
Не может быть, произнёс Пётр Алексеевич и обессиленно уронил голову на подушку. Скажите, Василий Иванович, вы знакомы с Геннадием Викторовичем Монаховым? попытался ухватиться за последнюю соломинку журналист.
Конечно, знаком. Это мой друг. А вам, Пётр Алексеевич, нужно успокоиться и принять таблеточку.
Василий Иванович достал из кармана блистер, выдавил одну таблетку и протянул руку ко рту журналиста.
Ну же, Пётр Алексеевич, будьте послушным пациентом, откройте рот.
Что это?
Это седативный препарат.
А где Геннадий Викторович? Он не мог меня бросить? Он меня навещал?
Конечно, навещал, успокаивающе проговорил доктор. И ещё раз скоро придёт.
Неужели всё то, что со мной было, это лишь плод моего воображения? Не могу поверить. Ведь всё было как наяву.
Реальность порой бывает обманчива, хитро ответил Рыбин.
А ведь ещё вчера я сидел с Геной и пил его любимый коньяк. Вы же знаете, он обожает крепкие напитки. Неужели этого не было?
Было, не быловам сейчас трудно во всём разобраться. Ничего, выпьете ещё с Геннадием коньячку, да мы все вместе выпьем, когда вы вылечитесь. Откройте рот, выпейте таблеточку.
А ведь Гена любит пиво, и крепкие напитки у него не в почётеэто раз. Насмешливо проговорил Пётр Алексеевич. Но вы не могли об этом знать, потому что не знакомы с ним. Это два. И как так получилось, что я с московской пропиской лежу в Туле? Потому что вы не знаете, откуда я. Это три. Аветис, конечно, похож, именно так он, наверное, выглядел пятьдесят три года назад, но как сейчас он выглядит, вы знать не можете. Вы воспроизвели его образ таким, каким видели его тогда. Это четыре. Ну и, в конце концов, поправьте рукав, господин Иванов, шрам видно. Это пять.
А ты наблюдательный, проговорил доктор. Лицо его начало стремительно меняться, и перед ним возник Иван.
Так что за цирк, Ваня, и где я нахожусь? спросил журналист.
Это не цирк, пожимая плечами, произнёс Иванов. Это твой сон. Ты уж прости, я тут чуть-чуть пошалил.
И как ты в него попал? Как это всё работает?
Да элементарно. Все хранители приобретают после расставания с кинжалом какую-нибудь способность. Вот это твоя.
Моя способностьсны? удивлённо произнёс Ручкин.
Да, но непростые. Со временем поймёшь.
И что же ты делаешь в моём сне? зло спросил Пётр Алексеевич, дёрнув руками. Вязки на руках порвались, и он смог сесть и посмотреть прямо в лицо Ивану.
Дело в том, что это не совсем я.
А кто?
Я его душа. Иванов сошёл с ума, а я нет.
Не понял?
А чего тут непонятного, произнёс Иван, пряча руку в карман. Ни разу с душой не разговаривал?
Нет. Во всяком случае с чужой.
Из-за того, что Аветис когда-то ранил нас кинжалом, мозг не выдержал и сошёл с ума. Хотя это, наверное, не самый плохой вариант. Могли вообще умереть. Но вот теперь связь с мозгом нарушена, и я не могу управлять этим телом.