Некоторые люди, совершив преступление, способны намертво об этом забыть. Но есть и другиете, кто идет на преступление во имя осуществления какой-то мечты. Они потом терзаются муками совести до конца своих дней. И без Торна было несладко, а теперь стало почти невыносимо. Всякий раз, совершив посадку, я ощущал на себе терпеливый взгляд его кротких глаз, напоминавший мне о том, что только я, я один, могу положить конец его бессменной вахте.
Но он простоит там до самой смерти, будет все ждать, ждать, встречая меня в конце каждого рейса. А человек, поселившийся на Луне, живет долго, очень долго.
Я разразился проклятиями, но легче мне не стало. Я проклял тот финт судьбы, который свел меня, бредившего космосом юнца, с мальчишкой, бежавшим из дому в погоне за той же мечтой, но имевшим деньги, чтобы превратить эту мечту в действительность. Я проклял тот булыжник, хрупкий череп, те обагренные кровью деньги, которыми я заплатил за шестнадцать лет ада.
И полные терпеливого ожидания глаза его отца.
Колокольчики Ахерона
У каждой планеты своя атмосфера, не только та, которой мы дышим, но и та, которую мы ощущаем. Рвущиеся ввысь, изрезанные волнами бурных морей горы Кальтурииисполинские откосы, голые и бесплодные, отражают багровый свет зловещего солнца на небе, столь низком и хмуром, что человек чувствует себя букашкой на ладони мироздания. Локраш, теплый и ласковый, покрытый лесами и пологими холмами; ароматный ветерок раскачивает цветы, красный и зеленый свет двойного солнца сливается и переливается бесконечным переменчивым мерцающим чудом. Снега, льды и непрекращающиеся электрические бури Рагнарока, а по ночам ослепительной красоты сияние заполняет небо лентами и полотнищами разноцветного огня. Поющие колокольчики Ахерона.
Мы заходили на эти планеты во время Большого путешествия, приземлялись на день-два, пассажиры глазели и восхищались, затем снова вверх, гравитационные двигатели гудели, поднимая нас в Космос, кружение гиперпрыжка, бросающего нас от звезды к звезде, и снова посадка, и снова чудеса природы, поражающие и ошеломляющие. Могло бы и надоесть, но никогда не надоедало. Вселенная слишком велика, слишком много в ней миров, чтобы оставалось место для скуки. Поэтому экипаж ждал посадки не меньше, чем пассажиры, а после нам также не хотелось взлетать, а взлетев, мы снова с нетерпением ждали посадки на новой диковинной планете.
У каждого из нас были любимые миры. Я знал, что капитану нравились живые кристаллы Альмури, за главным инженером надо было приглядывать, когда мы высаживались на Хоумлайне, где в удивительных морях плавали не менее удивительные рыбы, а для меня ничто не могло сравниться с поющими колокольчиками Ахерона.
Хольман рассказывал о них, когда я появился в кают-компании. У него вошло в привычку говорить о мирах, которые нам предстояло посетить, с научной точки зрения объяснять явления природы и, в некоторой степени, подготавливать пассажиров к чудесам, которые они увидят, хотя это и не входило в его обязанности. Несчастных случаев было мало, болели редко, а гиперпрыжок занимал иногда несколько дней. Для доктора, как и для всех нас, время от звезды до звезды тянулось медленно.
Я тихо двигался по кают-компании, собирая пустые стаканы, вытряхивая пепельницы, прибирая разбросанные книги и журналыпревосходный стюард, как всегда. Хоть эта работа и была лакейской, меня она устраивала, жалованья хватало, иногда перепадали щедрые чаевые, служба не утомляла, она помогала скоротать время, и, пока мы заходили на Ахерон, я был доволен.
Удивительный мир, рассказывал Хольман. По ряду причин животная жизнь так никогда и не возникла на Ахероне. Это царство флоры. Там нет даже насекомых.
Нет насекомых? Кляйнман нахмурился. Этот маленький лысый человечек много читал, но знал мало. А как же тогда происходит опыление?
Растения двуполые, объяснил доктор. Они самоопыляются. Семена же разносит ветер.
Колокольчики, сказал Кляйнман. Что это такое?
Знаменитые колокольчики. Хольман замолчал и взглянул на слушателей.
Они все были в кают-компании, все тридцать пассажиров, которых мы везли в этот раз. Пожилые люди в большинстве своем, потому что Большое путешествие стоит недешево. Парочка молодых влюбленных, проводивших свой медовый месяц, перешептывались, держась за руки. Толстая матрона с бриллиантами на жирной шее следила за своим сыном, долговязый нелепый юнец не сводил щенячьих глаз с привлекательной пепельноволосой женщины. Я был знаком с нейЛора Амхерст, молчаливая и сдержанная блондинка, она редко говорила, а улыбалась еще реже.
Поющие колокольчики Ахерона, продолжал Хольман, и я осторожно подошел ближе. На самом деле никакие это не колокольчики. Просто каприз эволюции. Преобладающая растительная форма представляет собой кустарник, достигающий высоты в два человеческих роста. Он плодоносит круглый год и обычно покрыт стручками разной степени зрелости. Стручки сферической формы, около дюйма в диаметре, и в каждом полдюжины семян.
А я-то думал! потрепанный фат разочарованно надул губы, как было в моде, когда я родился. Я воображал, что это настоящие колокольчики.
Стручки, недовольно фыркнул Кляйнман. Только и всего?
Только и всего, Хольман бросил быстрый взгляд на меня. Просто каприз природы. Он улыбнулся пассажирам. Но есть в них все же нечто особенное. Видите ли, в почве Ахерона содержится очень много кремния. Так много, что ни одно земное растение здесь бы не выжило.
Ничего удивительного, казалось, Кляйнман нарочно действует всем на нервы. Во многих мирах земная растительность не смогла бы развиваться.
Вы правы. Хольман вновь замолчал, и я знал, что он пытается скрыть раздражение. Настоящим проклятием были для него невежды, воображавшие, что они знают все на свете. Дело в том, спокойно продолжал он, что из-за высокого содержания кремния в стручках они представляют собой хрупкие стеклянные шары. Семена внутри не закреплены, и при порывах ветра они ударяются об оболочку.
Правда, они похожи на плоды физалиса? внезапно спросила Лора Амхерст.
Да, сказал Хольман и вновь взглянул на меня. Очень похожи на плоды физалиса. В поющих колокольчиках в помине нет ничего сверхъестественного.
Затем последовал шквал вопросов и ответов. Кляйнман старался выказать свою начитанность и преуменьшить познания доктора. Хольман терпеливо отвечал. В конце концов, он был членом команды, и ему не хотелось показывать всем, каким дураком был Кляйнман. Только Лора Амхерст хранила молчание, прекрасные пепельные волосы, подчеркивали ее бледность. Позднее, когда пассажиры ушли отдыхать и на корабле все затихло, Хольман вызвал меня.
Садись, Джон, он указал на стул в тесной амбулатории. Как тебе наши пассажиры?
Как всегда.
Кажется, невысокого ты о них мнения? Он не ждал ответа и не получил его. А что ты думаешь о блондинке?
О Лоре Амхерст?
Да, о ней. Он уставился на шкафчик с инструментами. Она вдова, вдобавок овдовела недавно. Не нравится мне все это.
Я знал, что он имеет в виду, но ничего не сказал. Есть темы, которые можно обсуждать сколько угодно, а есть такие, что раз поговорили баста. Я не мог говорить об Ахероне. Я сделал вид, что смотрю на часы, и Хольман понял намек.
Итак, ты не хочешь говорить об этом, сказал он упавшим голосом. Что ж, я сделал все, что мог, остается только надеяться на лучшее. Но она вдова, и я уже пригляделся к ней. Он тряхнул головой. Черт бы побрал эти слухи. Почему люди не могут поверить тому, что есть на самом деле?
Может быть, она и поверит. Я встал и пошел к дверям. Ты все очень убедительно объяснил.
Но ведь недостаточно убедительно, а, Джон? Он посмотрел на меня исподлобья. Так я и думал. Он вздохнул. Ладно, подождем до завтра. Спокойной ночи, Джон.
Спокойной ночи, доктор.
Когда я уходил, он не сводил глаз со шкафчика.
Смутные очертания Ахерона возникли перед нами на следующее утро, и мы завтракали под пронзительное гудение гравитационного двигателя. Завтрак уже закончился, когда мы вошли в атмосферу, посуда еще до посадки была убрана, и пассажиры ждали, когда откроются воздушные шлюзы. Хольман, как обычно проводил инструктаж вместо капитана.
Ничто не может причинить вам вреда на этой планете. Но есть одна серьезная опасность. Каждый раз мы приземляемся в одном и том же месте, среди кустов протоптаны тропинки, вы не должны сходить с них ни на шаг.
Почему? Кляйнман, как всегда, был невыносим. Если нам ничего не угрожает, то что же в этом опасного?
Вы можете заблудиться, терпеливо объяснил Хольман. Кусты высокие, и заблудиться очень легко. Не сходите с тропинок, и вам это не грозит. Он улыбнулся. Честное слово, вы ничего не потеряете, если последуете моему совету.
Дело было не только в этом, но он, видимо, решил не тратить слов попусту. По обыкновению пассажиры выслушали инструктаж беспечно и равнодушно и явно собирались поступать как им заблагорассудится. Под наблюдением Хольмана они прошли через шлюз, сопровождавшие их члены экипажа следовали в некотором отдалении. Он, должно быть, заметил выражение моего лица, потому что подошел ко мне и серьезно посмотрел на меня.
Может, не пойдешь на этот раз?
Не могу.
Смог бы, если бы захотел! рявкнул он, затем уже мягче добавил:Зачем тебе это, Джон? Что тебе это даст?
Извини, я не хотел спорить с ним. Мне нужно идти работать.
Работа не заняла у меня много времени, об этом я позаботился заранее. Как всегда на Ахероне, я торопливо покончил с делами, мысли мои были далеко. Когда я закончил, Хольман был занят: трое, в том числе и Кляйнман, вернулись на корабль с изрезанными в кровь руками. Мне было слышно, что говорил доктор, перевязывая раны.
Я ведь предупреждал вас, говорил он. Кремнийэто стекло, а стекловещь твердая, нехрупкая. Что случилось?
Я хотел сорвать несколько стручков, сказал Кляйнман, попытался сломать ветку. Он выругался, возможно, от боли. С тем же успехом я мог бы схватить пригоршню ножей.
Я направился к воздушному шлюзу и не услышал, что ответил Хольман.
Член экипажа, стоявший у шлюза, узнал меня и вновь повернулся лицом к зарослям, окружавшим корабль. Слабый ветерок едва ощущался, но даже через поляну был слышен звон колокольчиков.
Я побежал в сторону долины, и звук усилился.
Это было в стороне от тропы, но я знал дорогу. Я осторожно пробирался между высокими кустами и остановился, только когда добрался до знакомого мне места. Передо мной был крутой обрыв, а далеко внизу долина, сплошь покрытая кустарником, склонившимся под тяжестью блестящих стручков. Я ждал затаив дыхание, наконец ветер усилился, и началось.
Звон колокольчиков невозможно описать словами. Другие пытались сделать это, но не смогли, а я не поэт. Нужно услышать эту музыку и понять, а один раз услышав, невозможно забыть. В долине были тысячи кустов, усыпанных стручками, она звучала, как огромный резонатор. Звук поднимался наверх волной, множество нот, все, какие только возможны, вместе и по одной, сливались, переплетались в бесконечном разнообразии мелодий. В этой музыке были все звуки, все, какие только могли быть.
Чья-то рука опустилась на мое плечо, и я открыл глаза. На меня смотрел Хольман.
Джон!
Оставь меня в покое. Я сбросил его руку. Зачем ты вмешиваешься?
Уже поздно, сказал он. Я начал беспокоиться. Он взглянул вниз, на долину, и я понял, что он имел в виду. Пойдем на корабль.
Нет, я шагнул в сторону. Оставь меня в покое.
Не дури, сказал он хриплым от злости голосом. Сколько раз я должен повторять тебе, что этоиллюзия?
Какое это имеет значение? Я посмотрел на долину. Я верю в это. Он живет где-то там, внизу. Я слышу его голос.
Иллюзия, повторил Хольман. Мечта.
Так считаешь ты, но это все, что у меня есть. Я взглянул на него:Не беспокойся, я верю тебе.
И надолго хватит твоей веры? Он выругался грубо и зло. Черт возьми, Джон, прекрати травить себя. Твой сын уже пять лет как мертв, твоя бывшая жена снова вышла замуж. Давно пора вернуться к работе и перестать растрачивать себя понапрасну.
Да, я шагнул в сторону корабля. Работа. Меня будут искать.
Да не об этой работе речь, о твоей настоящей работе. Нужно делать то, чему ты учился, а не нянчиться с кучей туристов. Он обнял меня за плечи и заглянул в глаза:Когда-нибудь ты попытаешься забыть, что это иллюзия. Когда-нибудь ты решишь, что это реальность. Может, мне нужно рассказать тебе, что тогда произойдет?
Нет, я посмотрел вниз. Не нужно.
Пора образумиться, Джон, сказал он устало. Ты должен вернуться к своей научной работе. Какую пользу ты приносишь здесь?
Этот довод был не нов, я слышал его много раз, но как я мог это сделать? Ведь я потерял бы возможность бывать на Ахероне, в долине поющих колокольчиков, я не услышал бы больше голос, который так терпеливо ждал моего возвращения.
По расписанию на Ахероне была двухдневная стоянка. И на это были свои причины. Лучше всего колокольчики звучали на рассвете и на закате, когда утренний и вечерний ветер наполнял их трепетной жизнью. Проходили часы, и пассажиры изменялись. Они стали спокойнее, задумчивее, не вступали в споры. После первой посадки никто не пытался собирать сувениры. И не потому, что боялись порезаться о стеклянные ветки, с этим можно было как-нибудь справиться, скорее, они боялись, что планета лишится даже малой части того, что рождало такую чудесную музыку.
Наступила вторая ночь и прошла очень быстро. Рассвет залил горизонт сверкающими потоками золота и огня, и, как всегда, утренний ветер тронул колокольчики, и воздух наполнился неправдоподобно прекрасной музыкой. Все слушали. Экипаж и пассажиры застыли в лучах восходящего солнца, и красота Ахерона переполняла их души и сердца.
Потом, когда корабль готовился к отлету, пропала Лора Амхерст. Это известие принес мне Хольман, в его голосе был ужас.
Вдова, сказал он. Колокольчики. Черт возьми, Джон, ты должен был быть внимательнее.
Я не отвечаю за пассажиров после того, как они покинули корабль. Но мне кажется, я знаю, где она.
В долине? опередил он меня. Ты уверен в этом?
Нет, но один раз я видел, как она шла в том направлении. Я бросился к двери. Я приведу ее.
Я побежал прочь от корабля, продираясь через кусты, не обращая внимания на ветви, в клочья раздиравшие мою одежду, не вслушиваясь в музыку, звучавшую вокруг меня, музыку, возникавшую от моих движений. Я свернул с протоптанной тропинки и побежал в сторону долины. Надо было спешить, я мчался наперегонки с ветром, и, когда я добежал, все мое тело было изранено, а одежда превратилась в лохмотья. Я оказался прав. Лора Амхерст с закрытыми глазами, вытянув вперед руки, шла к краю обрыва.
Лора! Я бросился за ней, схватил ее, ударил по лицу.
Она открыла глаза, рот искривился от боли. Я заговорил быстро и громко, стараясь заглушить доносящийся звон, перебарывая желание сосредоточиться и слушать.
Этого нет на самом деле. Ведь это иллюзия. Я крепко прижимал ее к себе, предупреждая внезапное движение. Ваш муж?
Вы знаете? Она ловила мой взгляд. Вы знаете. Правду говорили. Мертвые на самом деле живут здесь, я знаю, что они здесь живут.
Нет, я искал слова, которые могли бы разбудить ее. Сколько раз я слышал их, сотни раз повторял их Хольман и другие, но все же я с трудом находил их. Это обман чувств. Приходишь сюда и слушаешь все звуки, которые когда-либо звучали, и из них выбираешь те, которые больше всего хочешь услышать. Лепет умершего ребенка, голос мужа, смех и слезы тех, кого уже нет. Человеческое сознаниестранная вещь, Лора. Оно воспринимает звуки и наполняет их смыслом, и они уже не то, что есть на самом деле.
Я говорила с ним, сказал она. И он отвечал мне. Я знаю, он здесь.
Его здесь нет. Она попыталась вырваться, и я еще крепче прижал ее к себе. Я знаю, что один неверный шаг, и мы оба угодим с обрыва. Закрываешь глаза и начинаешь слушать и слышишь голос, который хочешь услышать. Говоришьи он отвечает, но все это время говоришь с самим собой. Говоришь и отвечаешь самому себе, а слова и интонации подбираешь из звона колокольчиков. Это самообман, это еще менее реально, чем фотография или магнитофонная запись. Память подсказывает слова.
Там мой муж, настаивала она. Он звал меня. Я должна идти к нему.