Зверь опять рванулся, сел на задние лапы, и Гервасий вдруг ощутил, что у него самого подвело колени- но зверь, вихляясь, снова побежал к единорогу, а стая стояла недвижно на склоне. И все вдруг смолкло вокруг, и даже дыхания своего не слышал Гервасий.
Белый единорог повернул голову, повел прозрачным халцедоновым глазом. Гервасий еле справился со скачущей мушкой, и, когда снова ударил выстрел, ему почудилось, что он сам ткнул хищника стволом в бок.
Зверя швырнуло в сторону, он сразу лег и протянул лапы, но тут же подпрыгнул, перекинулся- и боком, мучительно побежал, извывая:
Гал-лар-до-о-о!..
Он сделал несколько неровных шагов, повалился и уже не поднялся.
Белый единорог неподвижно смотрел на Гервасия, светился рог над его тихими глазами. Сердце в груди Гервасия наконец-то дрогнуло, словно отозвалось Дрожи морозного воздуха. Невнятно померещилось ему какое-то всеобщее страданиетайги, природы, этих сумерек, которые налетели так неслышно и пали на снега Звездный свет колол ему глаза и выбивал слезу. Она застыла, не скатившись с ресниц. И сквозь Пелену Гервасий увидел, что стая уходит за перевал.
Белый единорог понуро побрел следом, нагнал Хищников, но они его словно не заметили. А в перламутровом круге поник воинственный шпороцветник, белозор погас, словно блудящий огонь на болоте, померкнул ракитникзолотой дождь. Цветущий морок исчез. Последнее, что видел Гервасий, были глаза и слезы травы.
Но сначала пропала тень.
Гервасия вел четкий след на каменной, осыпи. Камень был так гол и зол, что деревья сторонились его и даже многоглавый мох пятился. Но в узких следах, рядом с которыми осторожно ступал Гервасий, струилась северная линнея и нежилась камнеломка.
Он шел по следу и наконец добрался до поляны. Прохладное, нетронутое лицо той, что оставляла цветущие следы, качнулось на высоком стебле. Сонм дятлов, кукушек, сорок и синиц, не шевельнув ни единым перышком и зажав в горле свои самоцветные песни, тихо провожал Гервасия глазами. Деревья кругом стояли замерев, закинув кроны и не отрывая от небес слепого колыхания ветвей, словно бы следили движение звезд
И тус кашкарапьяная трава ударила в голову Гервасия. Он затопотал, забил в ладоши, заорал дурным голосом, пустился в плясв скокв крик!.. Вопли его оборвали лепестки, повергли в прах летучую красу бабочекони лежали, как брошенные при дороге цветы.
Гервасий поднял одну, встряхнул. Пыльца осыпалась с крылышка, и он увидел свое отражение в его мутно-перламутровой пластинке. Надул щеки и дунул! По крылышку пробежали трещинки, и лицо Гервасия раскололось в нем на четыре неровные, уродливые личины. А в вышине все еще шумело и кричало, и Гервасий наконец-то смог открыть глаза и уставиться в мутное оконце.
Уже разгорались далекие и холодные-костры небесные, хоровод планет рассыпался до следующей ночи с ее призраками. О сколько ликов ночи видел Гервасий за свою жизньв сугробах, складках сопок, в глуби Обимура, подлунной выси и в своих снах! Сны были чуждые ему, чужие, словно сосланные в его душу, и каждый раз он просыпался с привкусом крови во рту и ощущением причиненного кому-то горя
Гервасий сполз с нар, оделся и, кинув на плечи тулупчик, толкнул дверь зимовьюшки.
Тысячи тончайших игл вонзились в глаза. Мороз! Ну и мороз! И солнце не в силах превозмочь стужу.
Ночью вдруг, с мимолетной оттепелью, ударил дождь, а под утро воротилась разъяренная зима, и метель-заметюшка заскользила по остекленелым сугробам, завилась вокруг льдистых стволов, силилась уцепиться-остановиться, да не смогла, скатилась по распадку на обимурский лед и усвистела вдаль. А над ледяным чертогом тайги, дробя тишину оглушительной музыкой, висел шумолет.
Гервасий закинул лицо к небу. Вроде и не вышел еще срок, совсем недавно завезли ему и продукт, и боевой припас. Хмыкнул: ну сколько он там ест! А патроны не тратит уже который десяток лет, уносит ящики в пещерку, вырытую в склоне сопки, ставит штабелем. Можно бы не корячиться, кидать пригоршнями порох, дробь и картечь в снегтайга велика! да боязно: а ну как взойдут по весне?
Тем временем грохот в вышине притихал: шумолет снижался. Неведомый горлопан заткнулся на полузвуке, когда летательный аппарат коснулся снега, и Гервасий услышал, как под ним хрустнул наст.
Из кабины вывалились двое в полушубках и, взламывая морозное стекло, заспешили к зимовью. Одного Гервасий знал: он всегда доставлял припасы, вот и сейчас торил по-хозяйски тропу, волоча два баула. Это был пилот шумолета. Другой оказался хлипок, но боек, с курчавой, аккуратно ползущей по круглому лицу бороденкой, которую мигом прихватил иней. На шее новичка болталась веревка с большой биркой. На бирке был его портретик.
Гость сунул свою бирку к самому носу Гервасия и зачастил:
Вас приветствует интерпрограмма Монстры Цивилизации! Несколько слов для наших зрителей и слушателей.
Гервасий насупился, и непрошеный гость убрал бирку:
Известно, что объединенное правительство Утвердило ваше право на нерушимое одиночество. Я вас отвлеку лишь на те несколько минут, которые Потребуются для разгрузки шумолета. Очередная передача программы Монстры цивилизации посвящена закоренелым долгожителям планеты. Мы уже побывали на плато Туюк-Су и в Новомосковской пустыне, где зарегистрированы случаи патологического долгожительства. Там мы встречались с вашими соседями по Книге рекордов Полунина: Протеусом Юрсусом и блаженным старцем Емелианом. Стандартный вопрос: боитесь ли вы смерти?
Гервасий молчал, глядя на тайгу. Позванивали ветви. Он-то знал, что тайга следит за ним, не давая шагу шагнуть без ее пригляду, не то что помереть!
Вынул из кармана старую, обсосанную трубку, стиснул сухими губами. Этот, из Монстров цивилизации, услужливо вырвал из кармана зажигалку.
Гервасий сделал отстраняющий жест:
У меня быстрого огня давно не водится. Уголья стерегу, а новый боюсь зажигать. Как знать, что там успеет зародиться, жизнь прожить и погибнуть, во вспышке этой?
Монстр дернул бровью, но, похоже, был ко многому привычен.
Хорошо, сказал он. Вы знаете, Гервасий, что даже лет сто назад, когда вы еще только ушли из Богородского и поселились здесь, в тайге, некоторые чудаки всерьез принимали вас за снежного человека? Я читал в старых газетах, что вы распугивали их страшным рыком. Скажите, а
Он не договорил. Гервасий сунул холодную трубку в карман и, прямо в лицо незванцу, выходнул с Хрипом:
Гал-лар-р!.. Галлар-р-до!..
Рыжая косматая шапка пала на глаза гостю. Он ударился спиной об остекленелую березу, а пилот, который уже возвращался к шумолету, погрозил Гервасию и украдкой усмехнулся.
Между тем монстр цивилизации выбрался из разломанного сугроба. Гервасий стряхнул с его полушубка снег и тихо сказал:
Я лил слезу на засохший кедр. Когда она проникла сквозь сухую кору, дерево застонало. Это ожили жучки-короеды и бросились прочь от меня.
Бородатый гость сморгнул.
А галлардоэто просто звукоподражательное слово, вроде звериного рычания, или оно что-то означает?
Гервасий покачал головой. О, если б знать! Этот рык, напоминающий чье-то имя, преследовал его нотами в течение столетия без малого, пока не сделался естественным для его собственного языка.
И последний вопрос. Мы задавали его всем вашим, так сказать, коллегам. Долгожительство, по-вашему, это наградаили кара человеку?
Теперь шатнуло Гервасия. О мука, о мучение! Он еще недавно знал, что ответить, и сейчас пытался вспомнить, связать рваную нить своих мыслей, но огрубели пальцы за много десятилетий, тончайшая шелковинка выпадала из них.
Гость не дождался ответа и попятился к шумолету, сунув Гервасию небольшой алый диск, клейменный золотыми буквами.
Интерпрограмма Монстры цивилизации прощается с вами и желает здоровья, счастья и долгих лет жизни! быстро говорил он. Примите на память этот одноразовый радиодиск. С его помощью через несколько минут вы сможете прослушать наш очередной выпуск!
Он ввалился в шумолет, дверь захлопнулась, и тут же музыкальный тайфун опрокинул Гервасия. Шумолет, с места взяв предельную скорость и высоту, мгновенно скрылся из виду.
Когда уши Гервасия вновь смогли различить звуки внешнего мира, а не только биение собственной крови, он понял, что диск в его руке источает голос. Бородатый гость вещал оттуда:
бывшему игумену Новомосковской обители блаженному старцу Емелиану. Послушайте, каков был ответ!
Затем диск испустил густой, словно добрая брага, взрев: Да уж двести три годочка топчу земелюшку, а Господь все прибрать не хочет за грехи мои!
Тот же вопрос, вновь произнес диск голосом монстра, я повторил и Протеусу Юрсусу, обитающему на леднике Туюк-Су, но убедился, что это бесмысленно. Юрсус твердит одно: Memento pranivelli! Что это значит, одному ему известно. Тогда я направился к Гервасию, жителю обимурской тайги. Его возраст уступает летам старца Емелиана, однако превосходит лета Протеуса Юрсуса. Гервасию сто пятьдесят один год, но выглядит он куда моложе, вполне крепок и бодр и даже умудрился перепугать меня, испустив свой знаменитыйтарзаний, как сказали бы в прошлом веке! вопль.
И Гервасий тотчас услышал надтреснутый рыкГал-лар!.. Галлар-р-до!, а затем хриплый голосЯ лил слезу на засохший кедр. Когда она проникла
Диск продолжал сеять его слова, но вдруг их заглушил кто-то другой:
Хэлло! Интерпрограмма Aliens вызывает Монстров цивилизации!
Хэлло! отозвался монстр.Прием!
Скажите, что означает этот рык Гервасия?
Этого не знает никто. Видимо, какое-то звериное звукоподражание.
Очень странно Как вы знаете, наша программа называется Aliens. Те, кто знакомы с творчеством художников-фантастов прошлого столетия, может быть, вспомнят блистательные картины The Alien, Aliens-4, When I was nine, The Last Unicorn, самую знаменитуюWinter Unicorn и другие? Необычайное совпадение! Героя вашей программы зовут Гервасий
Да, подтвердил ведущий, и Гервасий вновь услышал свой голос-стон: очнулись от дремы жучки-короеды и бросились прочь от меня.
Ах, твари! Никаких приспособлений для записи Гервасий у них не видел, однако ж ухитрились украсть его голос, пустили его страдание по ветру, на потеху всему белому свету!.. Он размахнулся. Взвизгнул разрезанный диском воздух. Слова:
Но ведь Галлар разбились вдребезги о настывший, окаменевший ствол огромного кедраи исчезли навек.
Гервасий схватился руками за воздух. Ветер и слезы секли его лицо. О, что он сделал! Все эти годы пытался понять, что же напоминают ему звуки! И вот, когда подсказка была так близко!..
Вьюга взвилась рядом с ним, но, едва он протянул к ней руки за утешением, она отпрянула в дальние дали, недотрога. А струны ее, чудилось, все пели-выпевали: Галл-лар-рдо! Галла-рдо!..странные звуки, которые Гервасий услышал еще тогда, давно услышал, прежде чем у сияющего призрака пропала тень.
Ночью опять не спалось. Луна как стала с вечера над сопками против его окна, так и стояла там до утра недвижно. Деревья неслышно дышали за стенами зимовья, но иногда их задевал бессонный ветерок, и тогда Гервасий отчетливо слышал шорох тех двух осиновых листков, которых чудом не сокрушила зима, и они остались на ветке, простертой у самого окна. Часто, часто просыпался Гервасий от их взаимных признаний, а потом никак не мог снова вернуться в сны.
Он давно потерял счет годам, которые истекли. Множество состояний души сменилось в нем, как меняются времена года. О, тускла ткань ежедневной жизни в этой тайге, в этом зимовье
Гервасий построил его потом, позже, когда уже пришлось уйти из Богородского. Пожалуй, не припомнить, почему он оказался в том умирающем селе. Где-то на дне его памяти лежал осадок другой, шумной, суетной жизни, меж каменных громадин, в металлическом грохоте, запахе красок, и только смутный образ женщины золотистая комета, ее ночное лицо, так несхожее с лицом дневным больно, думать об этом больно! Потом улочки-тропиночки Богородского, сонное тепло какой-то жалостливой, ее утешающий голосно и это все просеялось, будто песок сквозь пальцы, осталось одно воспоминание: охота, зима, белый единорог, неизвестный хищник, цветущий шар
Когда Гервасий воротился с той охотыс ощущением содеянной беды, на него вдруг набросилась в сенях его кошка. Отодрал ее от себяона кинулась снова; отшвырнул пинком, занес ногу для нового, но, непонятно чего испугавшись, позвал жалобной Киса, кисонька моя. Кошка издала странный, утробный звук: Ар-р-до!и бросилась от него, будто подожженная.
Еще Гервасий помнил, как, поджимая хвосты, удирали от него богородские собаки, даже самые свирепые и грозные, а коровы при его приближении метались в хлевах, заводя под лоб тяжелые глаза. Люди тоже сторонились его, и даже та, жалостливая и мягкая, белела в просинь, хотя и билась ночами от неумения объяснить собственный ужас, от неотвратимости расставания.
А вскоре случилось первое предвестие его судьбы.
Это была все та же зима, да, все та же, когда он встретил белого единорога, и на переломе ее к селу пришел тигр. В тот сезон в тайге было мало кабана а чуткого изюбра, видно, редко удавалось скрадывать. За месяц тигр снял с цепи десяток деревенских собак, вламывался в курятники, в стайки. Охотники пытались отогнать его залпами, ночью гудели трактора
Неделю деревня прожила спокойно. А вскоре с тигром столкнулся Гервасий.
Он возвращался с путика. Солнце уже упало в сугробы, но растопить их не смоглозастыло, сгинуло, сумраки наступали. И тень в ложбинке Гервасий принял сперва за густую предвечернюю тень. Но тигр, который залег там, был разъярен одним лишь запахом человекаведь люди так немилосердно отогнали его от деревни, от собак!..
Гервасий успел выстрелить, пока длились прыжки, но только на мгновение смутил тигра. Показать ему спинуверная гибель.
На дерево!
Гервасий подпрыгнул, уцепился за толстый дубовый сук, но руки скользнули, он повис, и в эту минуту тигр, встав на задние лапы, зубами и когтями потащил его вниз, навалился И Гервасий едва не потерял сознание, когда тигр вскочил, брезгливо ткнул его лапой, будто падаль, и отпрыгнул. Только подлесок затрещал. Только его и видели!
Тогда Гервасию первый раз явилась смутная догадка о долгом грядущем одиночестве. Но разве мог юн помыслить, что продлится это сто лет, сто десять сто двадцать бесконечность?
Сколько-то он еще промаялся в Богородском, потом попытался вернуться в город, но и там задыхался в отчуждении, и тогда опять пришел в Кедровый распадок и зарылся в сопку. Он выбрал соседство кедрача, потому что другие деревья сквозят зимой, а ему хотелось, чтобы его никто не видел, коли так.
Гервасий по одному вынимал из склона трещиноватые, слоистые камни, пока углубление не сделалось достаточным, чтобы поставить лиственничный сруб. Пол в зимовье был земляной, плотно выложенный березовыми жердями. Железная печка, оконце, бревенчатый потолок, в него набиты гвозди, на которых в мешочках висели продукты. Старая охотничья привычка хоронить их от грызунов действовала, хотя ни одно живое существо не заглядывало к Гервасию в зимовье.
Тяжелая, зимняя дрема владела им. Когда ветер метался меж стволов, то затихая, то взвивая вновь, Гервасию чудилось, что тайга задыхается от ненависти к нему. Иногда в промельках темного, гладкого льда ему виделся пугающий взор Обимура. И все же выносить это было легче, чем гнет людской необъяснимой злобы. Должно быть, он всегда в тайне желал одиночества. Но не такого же бесконечного! Не такого же!
Поначалу он еще пытался найти единорога. Ждал на солонце, искал следы на водопое: берег там был сильно выбит, но отпечатков его копыт Гервасий не видел. А как он искал след хищника! Но нет, ничего.
По весне выложенная дерном крыша зимовья прорастала травой, деревья-стражники в округе уже сменились за время одиночества Гервасия, но иногда он вдруг, ни с того ни с сего, выскакивал из зимовья и начинал хватать снег, швырять в свою тень, стараясь засыпать ее, схоронить в сугробе-саркофаге. Может быть, и он пропадет с земли, если сначала пропадет тень?..
Однажды Гервасий заметил, что на морозе его дыхание не обращается в парок. Совсем, значит, остыла грудь, однако же сердце еще толклось в своей темнице. Оттого, что билось оно так медленно, Гервасийон вдруг с ужасом понял это! перестал стареть. Река Времени лишь омывала его тело, а не захлестывала, не тащила по течению. Точно так же безучастно скользила она по предметам, которые его. окружали: одежда не ветшала, зимовье не рушилось, огонь в печурке не гаснул, не портились продукты (за ними он сперва ходил в Богородское, потом же, когда село опустело, а Гервасий стал известен как отшельник-долгожитель, их стали доставлять на вертолете, позжена шумолете). Тогда-то он и понял свою судьбу.