Ты и Яттмур ни в коем случае не оставите младенца. Ты это знаешь, и я прочел это в твоих собственных мыслях Кроме того, я ясно вижу: если возникнет хоть слабая надежда выбраться отсюда, уйти подальше от этих жалких пустых нагромождений камня к залитым светом плодородным землям, вы уйдете. Это входит также и в мои планы. Время не терпит, человек; я должен действовать в соответствии с необходимостью.
Зная каждую струнку твоего тела, я сочувствую твоим страданиям, но вся твоя боль остается для меня пустым звуком, если противопоставить ее моей собственной натуре. Мне необходим свежий, желательно неразумный хозяин, который быстро отнесет меня назад, в залитый солнцем мир, где я смогу высеять споры. Итак, я избрал Дарена. Это будет наилучшим решением для моего собственного наследника, не так ли?
Я умираю, застонал Грен.
Нет, еще не умираешь, гнусаво отвечал сморчок.
В дальнем углу пещеры толстячков сидела Яттмур, сонно склонившая голову. Зловонный воздух, неумолчная путаница голосов, шум дождя снаруживсе это вместе притупило ее сознание. Она дремала, и Парен спал рядом, на груде сухой листвы. И хозяева пещеры, и гости поужинали почерневшим «кожистым пером», полуприготовленным, полусожженным на чадившем костре. Даже ребенок проглотил несколько кусочков.
Когда потерявшая всякое соображение от страха и горя Яттмур появилась у входа в пещеру, люди-толстячки пригласили ее войти, воззвав: «Зайди к нам, милая бутербродная дама, выйди из дождящей мокроты, где падают облака. Приди, и мы вместе пообжимаемся, чтобы сделать тепло без воды».
Кто эти незнакомцы? Яттмур с подозрением оглядела восьмерых горцев, ухмылявшихся и подпрыгивавших вверх-вниз при виде нее.
Вблизи они казались грозными страшилищами: головы вытянуты и больше человеческих, бугрящиеся плечи, подобно воротникам, окружены торчащим в стороны длинным мехом. Поначалу они сбились вместе, прячась за толстячками, но вскоре окружили Яттмур, оскалив зубы и перекрикиваясь в гнусной пародии на речь.
Лица горцев показались Яттмур самыми страшными, какие ей только приходилось видеть. Выступающие вперед челюсти, низкие брови; подвижные носы и короткие желтоватые бороденки; уши торчали из спутанного короткого меха, словно свернутые ломти сырой плоти. Совершая быстрые и беспорядочные движения, горцы, кажется, ни на мгновение не могли остановить смену выражений на своих лицах; за их серыми губами то и дело проступали длинные и острые ряды зубов, со всех сторон летели вопросы:
Ты, йап, ты живешь тут? На Большом Склоне ты, йаккер-йаккер, живешь? С толстячками, с людьми-толстячками живешь? Ты с ними вместе, йип-пер-йап, спать-спишь, бегаешь, живешь, любишь на большом-большом склоне?
Один из самых здоровых горцев окатил Яттмур этим градом вопросов, прыгая перед ней и гримасничая. Голос его был настолько хриплым и утробным, а фразы так часто прерывались коротким лаем, что она лишь с большим трудом могла разобрать слова.
Йиппер-йаппер, да, живешь ты на Большом Черном Склоне?
Да, я живу на этой горе, произнесла Яттмур, не отступив ни на шаг. А где живете вы? Что вы за люди?
Вместо ответа горец широко раскрыл глазатак, что они оказались окружены узкой полоской красноватого хрящика. Затем он крепко зажмурился, распахнул челюсти и испустил высокий щелкающий аккорд смеха.
Эти вострошерстые люди, они наши боги, милые вострые боги, бутербродная дама, объяснили толстячки, втроем возникшие перед ней; каждый старался оттащить двух других в сторону, чтобы первым ее успокоить. Эти вострошерстые люди зовутся вострошерстами. Они наши боги, хозяйка, ибо они бегают повсюду на горе Большого Склона, чтобы быть богами для милых старичков-толстячков. Они боги, наши боги, они большие яростные боги, бутербродная дама. У них хвосты!
Это последнее замечание прозвучало воплем триумфа. Вся толпа, заполнявшая пещеру, помчалась вдоль стен, визжа и улюлюкая. Действительно, у вострошерстов имелись хвосты, дерзко торчавшие из крестцов под бесстыдными углами. Толстячки гонялись за ними, пытаясь ухватить и поцеловать. Когда Яттмур отшатнулась, Ларен, пару секунд взиравший на начавшийся переполох широко раскрытыми глазами, начал вопить что было мочи. Танцующие фигуры вторили ему, перемежая крики быстро выплевываемыми, неразличимыми словами.
«Дьявол пляшет на Большом Склоне, Большом Склоне. Зубов, много зубов, кусать-рвать-жевать, ночь или свет, на Большом Склоне. Люди-толстячки поют хвостам вострошерстых богов. Есть много большого-плохого-разного, и песни о нем звучат на Плохом Склоне. Ешь, кусай и пей, когда дождем прольется дождь. Аи, аи, аи-йа!»
Они галопом носились вокруг Яттмур, и она не успела даже охнуть, когда один из наиболее резвых вострошерстов выхватил Ларена из ее рук. Яттмур закричала, но ребенок уже исчез, унесенный прочь от матери с выражением крайнего удивления на крошечном личике. Длиннозубые чудища перебрасывали его друг дружке, сначала высоко, а затем низкото едва не задевая свод, то чуть не касаясь пола, лаем выражая удовольствие от веселой игры.
Разъяренная Яттмур накинулась на ближайшего к ней вострошерста. Раздирая в клочья его длинный белый мех, она чувствовала под ним крепкие мускулы, задвигавшиеся, когда существо, ощерясь, обернулось к ней. Вверх взмыла серая безволосая рука, и в ноздри Яттмур вцепились два пальца, с силой толкнувшие ее назад. Слепящая боль вспыхнула между глаз. Яттмур покачнулась, поднеся ладони к лицу, потеряла равновесие и растянулась на утоптанной земле. Вострошерст мгновенно набросился сверху. Почти сразу же остальные последовали за ним, устроив кучу-малу.
Это и спасло Яттмур. Вострошерстые люди принялись бороться меж собой и совсем позабыли об упавшей. Она отползла в сторонку, чтобы спасти Ларена, лежащего рядом, целехонького и молчащего от удивления. Облегченно всхлипывая, она прижала его к себе. Младенец тут же принялся плакать, но когда она со страхом обернулась, вострошерсты успели забыть и о ней, и о своей драке; проголодавшись, они опять совали в огонь куски «кожистого пера».
О, не пускай мокрый дождь в свои глаза, чудесная бутербродная дама, сказали сгрудившиеся вокруг нее толстячки, неловко похлопывая по плечам, пытаясь огладить ей волосы. Яттмур была встревожена их фамильярностью, ведь рядом не было ее друга, но тихо сказала толстячкам:
Вы так боялись меня и Грена, отчего же вы совсем не страшитесь этих жутких созданий? Разве вы не видите, насколько они опасны?
Разве ты не видишь, не видишь, видишь, что у этих богов с вострой шерстью есть хвосты? Только хвосты, что растут на людях, только люди с хвостами, только они боги для нас, для бедных людей-толстячков.
Они убьют всех вас.
Они наши боги, и мы будем счастливы убиться богами с хвостами. Да, у них есть острые зубы и хвосты! Да, и зубы у них, и хвосты тоже востры.
Вы все равно что дети, а они опасны.
Аи-йее, опасность заменяет вострошерстым богам зубы во ртах. Но их зубы не обзывают нас, не называют обидными именами, как ты и мозг-человек Грен. Лучше умереть весело, хозяйка!
Толстячки плотно обступили забившуюся в угол Яттмур, но она то и дело посматривала из-за их волосатых плеч на сидящих у костра вострошерстов. На время они почти совсем успокоились, занятые пожиранием «кожистого пера»: отрывая куски руками, они тут же засовывали их в пасти, в то же время передавая по кругу объемистую кожаную флягу, из которой по очереди отпивали. Яттмур заметила, что даже между собой они говорили на ломаном языке людей-толстячков.
Надолго ли они останутся здесь? спросила она.
В пещере они живут часто, потому что любят нас, в пещере, ответил один из толстячков, гладя ее по руке.
Они приходили и раньше?
Три пухлых лица расплылись в улыбках.
Они приходят повидать нас, и раньше, и снова, и снова, потому что любят милых людей-толстячков. Ты и мужчина-охотник Грен не любите милых, милых толстячков, и оттого мы плачем на Большом Склоне. И вострошерсты скоро заберут нас отсюда, чтобы найти новое зеленое дерево, нашу новую мамочку. Йеп-йеп, вострошерстые боги заберут нас!
Вы бросите нас здесь?
Мы уходим от вас, чтобы бросить на холодном и пустом, на темном Большом Склоне, где все большое и темное, потому что вострые боги отведут нас в зеленое местечко с теплыми мамочками-деревьями, где склоны не могут жить.
В духоте и вони, с капризничавшим на коленях Лареном, Яттмур совсем запуталась. Она заставила толстячков повторить все еще раз, что они охотно и сделали, пока ей не открылось значение их слов, значение слишком простое и очевидное.
Грен уже довольно давно перестал скрывать отвращение, которое испытывал к толстячкам. Эта новая востроносая раса предложила увести их с горы назад, к толстым деревьям, что помогали людям-толстячкам и захватывали их в добровольное рабство. Инстинкт подсказывал Яттмур, что верить долгозубым горцам не стоит, но она не смогла бы заставить толстячков вести себя осторожнее. И вскоре поняла, что они с ребенком вскоре останутся на этой горе одни, не считая Грена.
От постоянного беспокойства и усталости она заплакала.
Толстячки придвинулись ближе, неумело стараясь успокоить ее: они дышали ей в лицо, похлопывали по грудям, щекотали, строили забавные гримасы малышу. Яттмур была слишком несчастна, чтобы противиться их прикосновениям.
Пошли с нами в зеленый мир, милая бутербродная дама, чтоб снова пожить вдалеке от Большого Склона с нами, славными ребятами, бормотали толстячки. Ты будешь спокойно и уютно спать вместе с нами.
Подбадриваемые ее безразличием, они начали исследовать более интимные части тела Яттмур. Та не протестовала, и когда их простенькая похоть была удовлетворена, толстячки оставили ее одну в темном углу. Позднее один из них вернулся, неся с собой порцию опаленного «кожистого пера», которую Яттмур безропотно съела.
Жуя, она размышляла: «Грен убьет моего ребенка своим отвратительным грибом. Значит, я должна рискнуть ради Ларена и уйти вместе с людьми-толстячками». Едва это было решено, она почувствовала себя спокойнее и погрузилась в дремоту
Разбудил Яттмур плач Ларена. Успокоив его, она выглянула из пещеры. Снаружи было темно, как и всегда. Дождь на время утих; воздух наполняли громовые раскаты, словно мечась меж землею и плотными облаками в поисках спасения. Толстячки и вострошерсты спали вповалку на полу, подергиваясь во сне от шума. В голове у Яттмур гудела тупая боль, и она подумала: «Нет, мне уже не заснуть в таком грохоте». Но мгновением позже, со свернувшимся у нее на груди Лареном, она вновь закрыла глаза
Снова она проснулась из-за вострошерстов. Возбужденно взлаивая, они выбегали из пещеры.
Ларен спал. Оставив ребенка на груде сухой листвы, Яттмур отправилась посмотреть, в чем дело. И отскочила от выхода из пещеры, лицом к лицу столкнувшись с вострошерстами. Чтобы защитить головы от дождякоторый вновь хлестал с прежней силой, они покрыли их чем-то вроде шлемов, вырезанных из тех же высушенных тыкв, используя которые Яттмур приноровилась готовить и умываться.
В тыквах зияли отверстия, прорезанные специально для ушей, глаз и носов. Но тыквы все равно были больше мохнатых голов, которые они покрывали; с каждым движением они раскачивались из стороны в сторону, отчего вострошерсты становились похожими на сломанных кукол. Из-за этого, да еще и потому, что тыквы были размалеваны разноцветными узорами, вострошерсты обретали отчасти гротескный вид, сохраняя при этом все элементы устрашения.
Когда Яттмур выскочила под хлещущий дождь, одно из существ прыгнуло к ней, заградив ей путь и кивая тыквенной головой.
Йаг-тяг, тык, ты оставайся спать в пещере для сна, мамаша. Сквозь дыж-дождь сюда идут плохие вещи, которые нам, отважным ребятам, совсем не по нраву. Так мы их кусать, и рвать, и кусать опять. Бррр, бафф, лучше тебе ууй-ти, йай-ти, уйти подальше от вида наших зубов.
Яттмур уклонилась от его цепкой лапы, слыша, как барабанивший по грубому шлему дождь мешается с невразумительным потоком, состоявшим из воя, тявканья и слов.
Почему мне нельзя оставаться снаружи? спросила она. Вы что, боитесь меня? Что происходит?
Ловцы-несуны идут, йам-йап, и словят тебя! Гррр, пусть они словят тебя!
Вострошерст оттолкнул Яттмур и отпрыгнул в сторону, где сгрудились его товарищи. Создания в нелепых шлемах прыгали на своей волокуше, огрызаясь друг на друга при дележе луков и стрел. Трое толстячков стояли поодаль, лаская друг друга и указывая вниз по склону.
Причиной переполоха была группа медленно шествовавших фигур, потихоньку поднимавшихся к пещере. Сперва, щурясь сквозь ливень, Яттмур решила, что приближаются только два существа; но затем их оказалось троеи она ни за что не могла сообразить, кем же они, такие странные, могут быть. Но вострошерсты знали, кто это.
Ловцы-несуны, ловцы-несуны! Убийцы-ловцы-несуны! взлаивали они с растущим беспокойством. Но, хотя бредущая сквозь дождь троица и поражала странностью, даже Яттмур не сочла бы идущих опасными. Тем не менее охваченные волнением вострошерсты принялись подпрыгивать даже выше прежнего; один или двое уже нацелили луки сквозь колышущуюся завесу дождя.
Стойте! Не стреляйте в них, пусть подойдут! крикнула Яттмур. Они не обидят нас.
Ловцы-несуны! Ты, ты, йап, ты лучше молчи, женщина, и не вреди, а то как бы тебе самой не навредили! неразборчиво кричали взволнованные вострошерсты. Один из них бросился к ней головой вперед и ударил тыквенным шлемом по плечу. Отскочив, Яттмур побежала прочь. И тут ей в голову пришла одна мысль.
Она не могла сама совладать с вострошерстами, но Грен со сморчком, возможно, сумеют.
Хлюпая по лужам, она поспешила к своей пещере. И, не остановившись на пороге, забежала прямо внутрь.
Грен стоял у стены при входе, наполовину скрытый тенью и выступом скалы. Яттмур пробежала мимо, прежде чем осознала это, и обернулась лишь тогда, когда он стал неумолимо наклоняться к ней.
Беспомощная от шока, она кричала и кричала, скалясь от ужаса при виде него.
Поверхность сморчка была теперь лоснящеся-черной, его прежде гладкую поверхность усеивали прыщи и он опустился, накрыв собою все лицо Грена. Лишь глаза слабо отблескивали где-то посередине, когда он бросился к ней.
Яттмур рухнула на колени. Лишь это она могла сделать, чтобы увернуться от надвигавшегося кошмара, настолько поразил ее вид громадного клубка черной поросли на плечах Грена.
О, Грен! слабо пискнула она.
Согнувшись, он резко ухватил Яттмур за волосы. Физическая боль прояснила сознание женщины; хоть ее тело и сотрясала дрожь, она вновь почувствовала, что способна мыслить.
Грен, этот сморчок убивает тебя, шепнула она.
Где ребенок? вопросил он. Хоть голос Грена и звучал приглушенно, в нем была слышна и дополнительная отстраненность, гнусавый тон, который вселил в женщину новую тревогу. Что ты сделала с ребенком, Яттмур?
Съежившись от страха, она отвечала чудовищу, бывшему Греном:
Ты даже говоришь не так, как прежде, Грен. Что случилось с тобой? Ты знаешь, я тебя вовсе не ненавижу Скажи мне, что случилось, и тогда я смогу понять.
Почему ты не принесла ребенка?
Ты больше не похож на Грена. Ты Ты ведь теперь стал сморчком, верно? Ты говоришь со мной его голосом.
Яттмур Мне нужен ребенок.
С трудом поднимаясь на ноги, хоть он по-прежнему держал ее за волосы, Яттмур сказала, насколько смогла, ровно:
Скажи, зачем тебе понадобился Ларен.
Младенец мой, и он мне нужен. Где ты оставила его?
Яттмур ткнула пальцем в укрытую сумраком глубину пещеры.
Не глупи, Грен. Он лежит там, за твоей спиной, спит в дальнем углу.
Едва Грен обернулся взглянуть и его внимание оказалось отвлечено, как Яттмур вырвалась из его рук и побежала. Визжа от переполнявшего ее ужаса, она одним прыжком вылетела из пещеры.
И вновь дождь заструился по лицу Яттмур, всего несколько мгновений спустя возвращая ее в оставленный ею мирхотя кошмарное видение с Греном, казалось, длилось вечно. Оттуда, где она стояла, неровности склона скрывали собой странную троицу, которую вострошерсты назвали «ловцами-несунами», но вся группа у волокуши была прекрасно видна. Все они стояли неподвижным полукругомлюди-толстячки и вострошерсты, глядя в ее сторону, отвлекшись из-за ее криков от других занятий.
Она подбежала к ним, вопреки всей их непредсказуемости радуясь, что снова видит их. Лишь тогда решилась Яттмур обернуться.
Грен вышел вслед за нею из пещеры и там остановился. Нерешительно постояв, он развернулся и вновь скрылся во мраке. Вострошерсты зашептались и запричитали под нос, очевидно пораженные увиденным. Пользуясь удобным случаем, Яттмур указала рукой назад, к пещере Грена, и произнесла: