Никто даже не пошевелился.
Ментам пусть позвонит, зевая, посоветовал Силя. Жопы свои почешут немного.
Забей, поддержал Месси. Что, реально метнёшься? Много он тебе помог, интеллигент твой сраный?
Слышь, давай без этого? Печа стянул майку, стал натягивать новую. Поганить не надо.
А что, вступил Монте-Карло, складывая руки храпящего Дрона на лениво поднимающейся и опадающей груди. Он держал в зубах свечу, которую собирался пристроить «покойнику» перед фотосессией, и поэтому забавно шепелявил. Месси прав. Хоть раз появился кореш, когда ты ремонт делал? Ты же просил, знаю! А когда тебе сани на озере вынесли, в больничку наведывался?
Был один раз, с вызовом ответил Печа.
Ясно. Отметился.
Дрон захрапел выражая свою солидарность с друзьями.
Печа распахнул шкаф.
Давайте, подъём. И приберите всё.
Месси налил рюмку, выпил залпом, ахнул, сморщился. В комнате густел перегар.
И что, полетишь к фраеру своему?
А что не видно? чуть ли не виновато отозвался Печа, выискивая в шкафу джинсы. Он начинал злиться на себя, на пацанов. Ну, живо! Или хотите мамку мою дождаться?
А чё, с Олеговной по рюмке ещё сделаем, отозвался Монте-Карло.
По две, уточнил Месси. Что за западло, так пьянку рвать?
Сам ты Запел сотовый, и Печа вжал его в ухо. Да, Ник? Что? Нашлась? Сотовый потеряла? Ага Ну, слава богу Словимся на днях? Ну на следующей? Ага, созвонимся, пока.
Он сел на пол с мятыми штанами в руках, с затихшим сотовым, кивнул на ополовиненный бутыль, вздохнул:
Месси, начисляй
Силя брезгливо покачал головой:
Вафел твой Ник, сказал он, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
1.8Новосибирсксентябрь, 2030
Сентябрьское небо походило на только что брошенную девушку: оно замерло, помрачнело, но пока удерживалось от слёз. Город готовился к зиме. Месяц-другой и придётся переключаться на другой ритм, думать обледенело-грязными словами, верить новым неспешным богам в вязаных шапочках, зная, что и они глупы и глухи.
Хотела бы побывать в Бресте? спросил Антон Ксюшу.
С тобой да.
Зачем я спрашиваю об этом, подумал он. Заполняю молчание, неловкость которого растираживала Ума Турман в «Криминальном чтиве»? Сам он хотел немного другого: пройтись по городу, где родился и вырос, в одиночестве, с пачкой сигарет в кармане и дневником прошлого в голове, и чёрт с ней с зимой! пускай идёт снег. Пройтись знакомыми маршрутами, останавливаясь у обелисков юности. Вот здесь. У парапета набережной, напротив затянутого льдом Мухавца, где они с друзьями не раз выпивали под неприхотливую закуску. И здесь. Около Клуба юных моряков, откуда он на спор украл пожарный топор, но выбросил, преследуемый пьяным сторожем. И здесь. Во дворике, в центре которого когда-то стояла беседка там они с Вадимом, два лучших друга и одноклассника, в отрыве от класса досрочно отмечали выпускной. А эта многоэтажка раньше её не было, пятнадцать лет назад здесь торчал бетонный пень недостроенной гостиницы, пережившей несколько зим без консервации, менявшей владельцев, но не нарастившей ни одного нового блока только растерявшей. Они часто играли в этом заповеднике «планового» строительства. И он едва не выпал с пятого этажа вместе с расшатавшейся оконной рамой. А вот на этой лавке он узнал, что его Марина параллельно встречается с парнем из своего дома (хоть убей, не вспомнить, кто сообщил ему по телефону эту новость, но ещё свежо в памяти, то гадливое ощущение хрупкости и искривлённости пространства). Много мест и воспоминаний. Он бережно коллекционировал их, как и фотографии детей на фоне катастроф в мире, где одни «человеческие животные» правят другими, те, кто каким-то чудом остался в стороне могут лишь наблюдать, запоминать, собирать отголоски трагедий и пепел былых улыбок.
И почти удаётся обмануть себя, говоря, что улицы Бреста не изменились, не изменился ты. Притворяться, что забыл, как плутал по тесному лабиринту родного города и не помогали сигареты, душило одиночество, бесил мокрый снег в лицо. Самая жестокая насмешка: нельзя вернуться туда, откуда уехал. Только в место с тем же названием.
Я не о французском Бресте говорю, сказал он, выныривая из размышлений.
Ай, как смешно, с лёгким раздражением сказала Ксюша.
Возможно, ему показалось. Иногда эта интеллектуальная девушка (Эйнштейновскую «Кто выращивает рыбок?» она разгадала за девять минут) становилась нетерпеливой и резкой. Но не до конца. Крайности с ней не гармонировали. Её нельзя было представить разъярённой до крика или плачущей в подушку. Это нравилось Антону.
Они познакомились в конце марта. Он попал на ресторанное гуляние случайной компании, где почти никто никого не знал. Странной «круговой порукой» заполнилась банкетка на двадцать посадочных мест. Отчего-то парни мало смотрели на Ксюшу это бесило и радовало одновременно. Участвуя в общем трёпе, он наблюдал за ней. И когда она немного пьяная, немного уставшая, немного раздражённая наклонилась к нему через стол и сухо произнесла: «Уйдём от них», он ушёл. С удовольствием. И ушёл бы ещё десять тысяч раз в сырую мартовскую ночь, где было мало слов и так много их самих, и почему-то они провели её вместе, в пахнущем тополями Новосибирске, который так и не стал для него родным.
Смотри на голубков, Ксюша остановилась, кивнула в переулок.
На картонке нежились два кота: чёрный уткнулся мордой в бок пепельно-рыжего. Проём в стене у самого асфальта, видимо, вёл в подвал и служил в первую очередь путём эвакуации от людей, а уж потом гарантом теплоты. Пепельно-рыжий котяра глянул на остановившуюся парочку недоверчивым янтарным глазом.
Называть котов голубками, как минимум странно, улыбнулся Антон.
А как максимум? толкнула в бок Ксюша.
А как максимум это брат и сестра или два брата, а никакие не влюблённые. Маленькие ещё Антон присел на корточки. Давай ты их себе заберёшь?
Ты же знаешь, что у меня аллергия.
Первый раз слышу.
Я говорила.
Кому?
Чёрный кот повернул к людям острую мордочку и мяукнул, тонко, словно без надежды, как тянут руку на паперти.
Голодные бедняжки Ксюша порылась в сумочке, но «орбит» не тянул на кошачье лакомство. Кому-кому? Тебе говорила! Ты со своими статьями и рассказами иногда на зомби похож. Не слышишь, не видишь ничего.
Адвокатура, угомонись, сказал Антон, поднимаясь.
Я же просила так не говорить! Тоже не слышал?
Слышал. Всё-всё Искуплю. Но сначала сосиски!
Что? Ксюша не поняла, но засмеялась, слишком смешно у Антона вышло.
Подожди здесь. Я в магазин.
В тридцати метрах был дискаунтер. Он купил пачку «вискаса», две сосиски, плавленый сырок и имитирующую вымя силиконовую упаковку молока, на которой почему-то был нарисован «Спутник-1». Взял на кассе желатиновых мишек для Ксюши.
Чёрный заурчал и принялся лопать «вискас» прямо у картонки. Пепельно-рыжий спрятался, но, не устояв перед вкусными запахами, появился из убежища, чтобы тут же в нём скрыться, правда, уже с куском сосиски. Покрошенный плавленый сырок оставался не тронутым, делая скрытую антирекламу производителю.
Животные лучше людей, сказал Антон.
Почему?
Они не умеют притворяться, ответил Антон. Параллели со статьёй о видизме проглядывались везде. «Только люди практикуют крупномасштабное взаимное умерщвление. Только люди способны к осмыслению абсурда».
О! У них тут и посуда есть, Ксюша вытащила из-под картонки пластиковые крышки и стала наполнять их молоком из дозаторов в ножках-сосках упаковки.
Продуманные котяры, улыбнулся Антон, почёсывая чёрного обжору веточкой.
Рыжие все продуманные.
Антон глянул на огненные волосы Ксюши и, щурясь, покачал головой.
Эт-точно.
Пошли, а то я чихать начну, попросила Ксюша.
Лопайте, мелюзга, напутствовал Антон, вставая. Эй, оставь рыжему!
Рыжий, словно осознав свершающуюся несправедливость, выбрался из проёма и потеснил чёрного обжору. Нечего тут. Переходи на сырок и сосиски, братец.
Значит, сфинкса тебе дарить придётся, сказал Антон после того, как они попрощались с котами.
Не надо. Я собачница больше.
У собак тоже шерсть есть.
А у меня только на кошачью аллергия.
Так! Видовая дискриминация!
Люди за стеклом кафешек курили, наслаждались напитками, сообщающимися сосудами делились новостями, радостями и тревогами. Антона нервировала близость стеклянных клеток и чужих взглядов. В одиноком статичном человеке, убивающем вечер за бокалом пива и разглядыванием прохожих, есть скрытая тревожность, опасность. Он никуда не спешит, ничем ни занят. Он либо счастлив смакует приятные воспоминания, как свежее пиво с горчинкой, либо раздавлен депрессией. В обоих случаях он пуст. Открыт и непривередлив к мыслям. В него можно влить что угодно. Желание обнимать прохожих или раскалывать им черепа. А можно прокипятить и опустить под струю холодной воды.
Эй! Журналист! О чём думаешь? Опять о работе своей?
Нет.
А о чём?
О людях за стёклами. Похожи на плохие фотографии.
Ты разочарован?
Я всегда разочарован. Идеала нет. Но в плохом качестве есть и плюс они привлекают мало внимания, которого не заслуживают вовсе
Тебе заняться больше нечем?
Ты о чём?
Она подёрнула плечами.
Во что я одета?
Пальто, усмехнулся Антон. Сапоги.
А под пальто? А?
Кофта что там платье, может
Молодец! Очень внимательный. Обзавидуются все. Я у тебя час просидела, а ты не запомнил, что на мне надето.
Ксюш, прекращай эти тесты. Ничего это не значит.
Для тебя всё ничего не значит! Работа, рассказы, работа, люди за стеклом, работа. Перекрашусь не заметишь.
Адвокатура
Я серьёзно! Не люблю, когда так говоришь!
Хорошо. Не кричи.
У Антона разболелась голова. Наверное, в первый раз во время свидания с Ксюшей. И в печали и в радости, подумал он, стискивая зубы. Ксюша настояла, чтобы они где-нибудь сели. Выбрала пиццерию «Дон». Антон принял таблетку, она заказала два светлых пива и большую «Острую» пиццу.
Придётся подождать минут двадцать, предупредила официантка. Много заказов.
Хорошо, сказала Ксюша. Надеюсь, только пиццу?
Пиво сейчас принесу.
Антон опёрся головой о декоративный камень стены. Пульсирующий холод потёк в затылок. Голову сковали шипастым обручем. Сквозь колючий туман боли он смотрел, как парень в заляпанном фартуке широкой лопаткой достаёт из печи помидорно-колбасный кругляш.
Ксюша взяла его за руку.
Совсем плохо?
Нет. Сейчас пройдёт.
Бедный
Говорить было трудно. Антон смотрел на повара, пока из-за барьера мини-пекарни не встала высокая фигура в тяжёлом плаще. Голова Человека в Котелке склонилась набок, словно у висельника. Холодные глаза скучающе посмотрели на Антона, которому резко перестало хватать кислорода.
Только этого не хватало
Что? спросила Ксюша. Он сказал это вслух, шепнул.
Антон с трудом покачал головой.
Человек в Котелке обратил бледную физиономию к повару, который никак не реагировал на появление в своей кулинарной вотчине странного гостя в макинтоше, погладил, словно косы, свои жирные патлы, покачал головой и вышел в зал. Полы плаща сломанными крыльями хлопали по ногам.
Антон вспомнил о планшете, который украли, пока он помогал раненому убитому на Морском проспекте оратору. Сколько раз после этого он видел Человека в Котелке? Трудно сказать пять, десять, больше?
Серый котелок забавно гармонировал со светильниками почти идеальное зеркальное отражение формы. Каблуки лаковых ботинок выстукивали по паркету. Точнее, стучал лишь левый, правый обессилено скрёб. Человек в Котелке сильно хромал, как ни разу до этого, и опирался на трость, которую Антон до этого не видел. Призрак поволок свою беспомощную ногу по широкому залу, разглядывая людей за столиками.
Антон сидел и наблюдал, как Человек в Котелке приближается. Несмотря на странную расслабленность и снисходительность, его лицо казалось слепленным из гипса. Не глядя на Антона, призрак продвигался вперёд, останавливался, принюхивался, тряс блестящими волосами и ковылял дальше. За четыре метра до Ксюши, сидевшей к нему спиной, он свернул в сторону и похромал между столиками к выходу.
Не смотря на то, что боль в висках и затылке отступала, Антон не стал поворачивать голову, когда Человек в Котелке размылся на периферии зрения. Закрыл глаза, открыл, взял пиво и подмигнул Ксюше.
Ты бледный, заметила она.
Это аристократическая бледность, пошутил он. А вот и пицца. Чур, весь перец мой.
Если не будешь запивать.
Уговорила. Пополам.
Он отхватил зубами приличный кусок и принялся жевать, стараясь не думать о том, что Человек в Котелке находился в такой близости от девушки. Это были неприятные мысли. Кем бы ни был призрак, с каким бы умыслом не открывал перед ним своё присутствие, Антона угнетало осознание, что в этот момент рядом находилась Ксюша.
А это что за шарики? спрашивал он, чтобы отвлечься.
Маринованный чеснок.
А это?
Острый зелёный перец.
А это?
Мои колени
Провожая Ксюшу домой, он больше слушал. Она рассказывал о себе, и каждый новый штрих был маленьким таинством, скреплявшим их отношения. Он открывал её снова и снова, радуясь этому так же искренне, как и своему непосвящению в тайны протекающих мимо прохожих.
Ты сегодня не курил, заметила она.
Держусь. Знаю, какой у тебя нюх.
Что-то тут не чисто.
Ты опять?
А что нет повода? Полгода прошу брось И бросал как будто. Только после встреч в ларёк сразу бежал за соской. Сколько я у тебя этих пачек выгребла?
Умница. Очень красивую сцену устроила.
Что, и пачки с собой нет?
Есть. Но не курю.
Провинился в чём-то?
Господи. Да! Соседка вчера зашла за сахаром. Отсыпал ей на кухне. И в зале отсыпал. И на балконе.
Ну, хватит, она остановилась, прижалась к нему, крепко-крепко, словно стараясь не оставить места непониманию.
Антон взял её лицо в ладони, нашёл губами её губы, дыхание ароматным облачком заметалось между ними. Со временем рассудительность Ксюши стала давать сбои. Его удивляли, но и бодрили её эмоциональные скачки от сомнений к нежности. От упрёков к признаниям. Как гасить жар пощёчины в постели. Близость острых бритв, напоминающих ты жив, твоя кровь ещё не загустела. В этих полярных соприкосновениях, неожиданных всплесках читалось немного Бальмонта:
О, как люблю, люблю случайности
Внезапно, взятый поцелуй
И весь восторг до сладкой крайности
И стих, в котором пенье струн
Они целовались. Улицы настоящего не несли порицания, они привыкли ко многому, и любое проявление чувств неизбежно принималось как порыв свободы. Это был Париж девятнадцатого века, нагло приоткрытый для любви и поцелуев, но Антон чувствовал себя скорей в Санкт-Петербурге тех же времён, в центре толпы, сдерживаемой преградой из конных жандармов. Не мог до конца избавиться от воображаемого осуждения чужих взглядов. Слишком рано, чтобы до конца быть самим собой с той, которая рядом? Или это и есть он, настоящий?
Словно услышав его мысли, Ксюша отстранилась. Он открыл глаза.
Она нахмурила лоб, но ничего не сказала, взяла его руку, просунула под кофточку и положила себе на живот.
Постой так, сказала она, прижимая его руку. Чувствуешь? Какой он тёплый?
Это опасные игры, Антон театрально сглотнул.
Почему?
Я сейчас не выдержу, и мы попадём на ютуб. Уже вижу заголовок: «Страсть посреди проспекта».
Слишком поэтично для сетевого видео.
Это точно, сказал он, чувствую приятное давление в паху. Там одни глаголы и части тела.
А это что у тебя в кармане?
Ну о таких вещах аристократов не спрашивают.
Да нет. Это!
А! Совсем забыл. Купил котам, а может, и кому другому. Желатиновый беспредел.
Антон достал упаковку мишек, они посмеялись, набили тянучками рты и, взявшись за руки, пошли дальше.