Не подобрать слова, чтобы выразить всю глубину нашего профессионального терпения. Воловьечушь. Ни один вол не вытерпит того, что выпадает нам. Ангельское? Скорее уж дьявольское. Ведь как все начиналось, когда еще ничего не знали? И чем занимались испытатели? Правильно, испытывали.
Взять, к примеру, скафандр. Все просто. Берешь инструкцию, читаешь: в данном скафандре можно пробыть в вакууме столько-то часов, в морской воде столько-то, сидеть жопой в снегу столько-то, в горячем пескестолько-то. А откуда эти цифирки взялись? Вот то-то и оно. Наш брат испытатель все это на себе проверил. Терпение, товарищ! Посиди в снегу еще часок! Что? Отморозил яйцы? А датчик, воткнутый тебе в шоколадный глаз, показывает тридцать шесть и две десятых! Вот как будет тридцать пять и девять, тогда Это теоретически допустимый предел. Ты до него досиживаешь, мы записываем время. Потом идешь получать «тугрики» и отогревать гениталии. А то вдруг космонавт приземлится в зимний лес, а в инструкции ни слова!
Вот и представьте вола на нашем месте.
Мы попали в дыру между практикой и наукой. Орлы-космонавты монтируют на Луне научные станции (честь им и хвала!), соколы-ученые используют данные оттуда для своих диссертаций (хвала и честь!). А кто изо дня в день добывает эти данные? Догадались? Мы, серые ослики. Тянульщики унылых лямок.
Терпелив, как наблюдатель, вот как надо говорить.
Постройка научных станцийдело жутко дорогое. И доставляемый с Луны гелий-три пока что окупает только собственную добычу. А посему станция делается в расчете на одного человека. И все по минимуму. Она сделана из пустого топливного бакачетыре метра в диаметре и шесть в длину. Правильно, чего добру пропадать? В ней полно аппаратуры, но есть крошечный столик, стульчик и спальное место размером с гроб. Склад воздуха, воды, харчей и расходных материалов под полом. Микробиотуалет. Шлюз вообще надувной, тряпочный, снаружи валяется. Все это хозяйство спрятано в стенку кратера. От метеоритов. Они, вообще-то, по большей части пылевидные, не пробьют и скафандра. Но попадаются и очень крупные, с горошину. А это уже серьезно. Их удары даже сейсмограф регистрирует. В этом отношении наиболее опасны Персеиды. Так что если бы не защита скал, метеориты давно бы продырявили мою избушку, ведь ее титановые стенки не толще, чем у пивной банки, ей-богу. Эх, пивка бы сейчас! С соленой рыбочкой Но чур! Никакой расслабухи!
Зато у меня есть окно. Большой круглый иллюминатор с прекрасным видом на равнину. Постройка станций, как я уже сказал, стоит сумасшедших денег, и делать станцию двухместной, только для того, чтобы кто-то не сошел с ума, было бы просто неразумно. Потому что все надо удвоить. Объем, воздух, воду, харчи. Емкость «тубзика». К тому же не факт, что эти двое не поубивают друг друга по причине взаимной надоедливости.
Вот тут-то и пригодились способности испытателей. Нам ведь сурдокамерачто дом родной. Это у космонавтов там глюки возникают, им подавай активные действия. Мы же устроены по-другому.
Тепло, светло, есть-пить дают, зарплата идет, делать ничего не надоизмеряй себе давленьице да пиши впечатления в журнальчик. Опять же «тубзик» там земной, обыкновенный. Так что пописать-покакатьодно удовольствие, не то, что на Луне. И даже в душе можно помыться. А это, если кто не знает, полное счастье. Потому что на станции только влажные салфетки. Ну, какого еще надо? Самое главноеты прекрасно знаешь, что все это на Земле, то есть понарошку. Вот она, стенкатук-тук-тук. Три сантиметра до пивка и соленой рыбочки. Куда спешить? Оно не уйдет. А чем дольше ждешь, тем вкусней покажется. Сиди-посиживай. Лежи-полеживай. Пиши-пописывай. Генка, сменщик мой, помнится, полтора месяца однажды в сурдокамере просидел, пока его взашей оттуда не выперли. Отожрался там, отоспался, морда бородатая еле в дверь пролезла. В лабораторный журнал со скуки разной белиберды понахреначил:
«Светка, я тебя люблю».
«Спартакчемпион!»
«Я на вишенке сижу, не могу накушаться,
Дядя Ленин говоритнадо маму слушаться».
Психологи наши как журнал увиделиага, свихнулся-таки! цап-царап Генку, в стационар засадили и давай по тестам гонять. И цифирки ему, и квадратики-кружочки, и кляксы разные показывали. Наушники с пищалками надевали. На «роторе» крутили. Но Генкастарый черт, он эти тесты за пятнадцать лет наизусть выучил, они ему как ветер без камней. В общем, выяснили, что это он от скуки дурью маялся, выговор влепили и премию на двадцать процентов урезали. Жена про ту запись узнала, устроила Генке форменный разнос. Это он, мол, лаборантке молоденькой, Светке, в любви изъяснялся. Генка глаза выпучил: тебя, ж, говорит, дура, тоже Светкой звать. А она ему: ты, говорит, за полтора месяца про меня и вспомнить забыл, пока эта вертихвостка за стенкой сидела. А он: так за стенкой же! В сурдокамере окон нету! И наружных звуков тоже! Она же так и называется: сурдо!
Бесполезно. Месяц не разговаривала. Вот тут я и подумал: правильно тебя, Генка, вздрючили. Потому что выказал свое нетерпение, что для наблюдателя несолидно. Спасибо, времена сейчас другие, а то бы тебя еще и за «дядю Ленина» сами понимаете. Хотя, случись такое со мной, я бы побрыкался: нельзя два раза за одно и то же наказывать. Загляните в КЗоТ, господа начальство! Или выговорешник, или премию долой, но чтобы все вместедудки.
У космонавтов, само собой, всякая тренировка начинается с центрифуги и кончается ею же. Вроде как взлетели, поработали, вернулись. А наши тренировки все к сурдокамере сводятся. Потому что перегрузку, считается, выдержать легче, чем одиночное заключение. Ну, это кому как. Во всяком случае, у нас перед сменой недельная «сурда» обязательна. Правда, и центрифуга, зараза, тоже
Так. Сколько там пленки? Полно. С магнитофоном тоже история. Дело в том, что в одиночестве любой человек, даже молчун из молчунов, рано или поздно сам с собой болтать начинает. Раньше это считалось признаком. Ну, вроде в мозгах какая-то пружинка соскакивает, что сказывается на адекватности и работоспособности. Может, так оно и есть. Да только с появлением одиночных лунных станций психологам пришлось подвинуться и официально признать разговор сам-друг нормой. Иначе выходит, что все одиночные экипажи есть психи недоделанные. Как же можно психам станцию доверить? Вся концепция летит к чертям собачьим. Но психологи придумали, как сохранить лицо своей науки. На каждую станцию поставили «Маяк» с катушками, и наблюдатель теперь обязан с дежурства привезти не меньше трех пятисотметровок со своей болтовней, записанной на скорости четыре. Они там эту хреновину слушают с умным видом и решают, тронулся ты или же нет и можно ли тебя посылать в следующую смену. Словом, и овцы сыты, и волки целы. Это шаманство какое-то, а не наука. А-а-а, наплевать. Они никого еще по сей причине не тормознули. Потому что наблюдатели в жутком дефиците: очереди к нам не стоят. Уж очень работа муторная. Я хотел сказать, специфичная. И оклады не сильно большие. Раза в два меньше, чем у космонавтов. А орденов так и вовсе не дают. На пенсион, правда, раньше отправляют: на Луне год за три считается. И несчастных случаев у нас не было. Тьфу-тьфу. То есть у русских. Один наблюдатель только погиб за все время. Американец, Томас Гудзон. Здоровенный был такой негритос.
Ах, какая Земля красивая. Как елочная игрушечка. У меня ее в иллюминатор видноочень повезло. Посмотришь на нее, и сердце на место становится: вот он, мой дом, и родные, и друзья, и пивко с соленой рыбочкой. Все как на ладони. Все перед тобой. На некоторых станциях окно в другую сторону смотрит, и Землю увидишь только во время выхода. А выход случается не так уж часто.
Я слышал, что есть проект поставить большие зеркала снаружи, чтобы Землю на всех станциях в окно видно было. Благо, она всегда на одном месте висит. Это правильно, потому что добавит душевного спокойствия и уменьшит расход воздуха: наблюдатели только и ищут повода выйти, чтоб на Матушку взглянуть. И шлюзуются почем зря.
Я к чему все это говорюпотому что Томас Гудзон из-за этого и погиб. Американцы первые поставили станцию на той стороне. То ли из-за извечной конкуренции с нами, то ли потому что денег у них немеряно. Ведь для связи с ней пришлось специальный орбитер запускать, а это о-го-го сколько зеленых «тугриков» стоит. Томас был опытный малый, лет десять наблюдал, его туда и определили. Может, не только из-за этого. У них там такая штука естьполиткорректность. Нам не понять.
Так вот, его поставили на трое суток. Это обычный срок дежурства. Надо бы, конечно, поменьше, но полет для смены экипажа опять же денег стоит. Все из-за денег, будь они неладны. Двое суток он выдержал, а потом оделся и ушел. Никому ничего не сказал, записей не оставил. Только динамик из рации выдрал и растоптал.
Я знавал Тома. Однажды мы с ним состыковались в Плимуте, на конгрессе наблюдателей. Ой, тоска зеленая. Ну, о чем там молотить? Всем же всё ясно. Наши с Гудзоном места случайно рядом оказались. Он одно слово по-русски знал: «водка». А яодно по-английски: «Ьеег». Так и договорились. Кто сказал, что американы пить не могут? Чистая брехня. Пошли мы с ним вечерком в кабак, тоску разогнать. Он здоровый, рослый, а я худенький-маленький. Как Тарапунька и Штепсель, ей-богу. Сидим, культурно отдыхаем, никого не трогаем. На пальцах объясняемся. Веселимся. Музон слушаем. А там, через два столика, торчала компашка матросов с какого-то юаровского корыта. Уже хорошо на взводе.
Они первые начали. Том оказался единственным чернокожим на весь кабак. И вот эти уроды присылают нам на столик связку бананов, представляете? А сами на Тома таращатсяпасти до ушей. Парень аж посерел и лицом изменился. Я сразу-то не врубился, а как дошло Ну, думаю, апартеиды недобитые, сейчас я вам эти овощи вставлю, куда положено. Подскочил, хвать одного за тельник: ты что, говорю, дерьмо полосатое, на русских залупаешься!? А он мнебац по харе. И очень удачно попал.
Остальной спектакль я лёжа, с пола, досматривал, причем одним глазом. Том этих расистов недорезанных раскидывал, как бройлерных цыплят. Я даже залюбовался: ну, чистый Стругацких Гуталин. Вылитый.
Тамошние полисмены жуть какие вежливые. Меня под белы ручки взяли, Тома под черны и повели в участок. Все «плиз», да «битте», да еще как-то, вроде на французском честно говоря, не понимаю языков. Спасибо, дело было не в Москве. Там бы мигом объяснили, что к чему. Ментовский русский даже папуасы с Новой Гвинеи понимают, повторять не надо. Это вам не Миклухо-Маклай.
Штрафы нам нехилые выписали. А-а-а, чего там. Одной посуды на восемьсот фунтов наколотили. Два столика в щепы. Но мы оба только отдежурили, с «туграми» свободно было. Жаль, конечно, денег, зато удовольствие справили. От тоски и следа не осталось. Фингал, правда, у меня две недели держался. Да хрен с ним. Тем мариманам за него сторицею обломилось.
Вы что думаете, мне дома за это что-нибудь было? Абсолютно. Я, кажется, говорил, что очереди к нам не стоят.
А мистер Гудзон Нормальный он был мужик, вот что я скажу. И очень здоровый. Ту матросню он отрихтовал беспроблемно и основательно.
Вообще наблюдатели у нас все маленькие, щупленькие. Это необходимость. Чем ты меньше, тем тебе места больше. Вот так. Но это в России. Американские станции наблюдения чуть не вдвое больше наших, потому что ребята там к комфорту привыкли. У них, говорят, даже в танках кондиционеры есть, представляете? Так что Тому там тесно не было. Клаустрофобия? Бросьте! Такой штуки у нас не бывает. Его Земля погубила. Вернее сказать, ее отсутствие. Его нашли по следам, за восемь километров от станции. Он проходил по два километра в час, если скафандр был изначально заправлен на полную катушку.
На той стороне Земли нет. Скажете: открыл Америку! А вот и открыл. Дело в том, что, находясь там, нельзя никаким способом узнать, есть вообще Земля или ее нету. Если ты, скажем, родился на той стороне, то можешь спокойно прожить всю жизнь и умереть, так и не узнав о существовании огромной планеты рядом с тобой. Не посетив нашу сторону и не увидев Землю своими глазами, будешь жить в полной уверенности, что Лунасамостоятельная планета, обращающаяся вокруг Солнца. Потому что орбита Луны вокруг него отличается от земной всего-то на полпроцента. Ой, не говорите мне про точные измерения гравитационных возмущений и методы вычислений. Леверье и Адамсы встречаются не часто.
Я думаю, произошло вот что. Том Землю в иллюминатор не видел. Поскольку он десять лет работал на нашей стороне, у него в подсознании намертво засело: если Матушку в окно не видно, то ее обязательно увидишь при выходе. Думаю, шок у него и случился на первом выходе.
У них ведь там все, как у нас. Аппаратуру для лунных станций американцы в России закупают. Она лучшая в мире. Правда, для них шкалы градуируют в футах и дюймах. Ну, это я так, к слову.
Том первый раз вышел через семьдесят два часа. Разумеется, он знал, что Земли не будет, его специально готовили, ля-ля-тополя, и все такое прочее. Но я вам вот что скажу: на подсознание воздействовать невозможно. Это чисто твое, и ничье больше. И оно, это твое, переломит любые установки любых психологов. Типа инстинкта самосохранения. Как тебе ни долби, что недурно было бы геройски погибнуть, скажем, за Родину, вряд ли ты радостно нырнешь под танк в обнимку с гранатами.
Конечно, самураи. Конечно, камикадзе. Но им с пеленок вбивают, что высшее счастьезажмуриться во славу императора. Это у них как раз в подсознанке и сидит. Что же касается наших гастеллов с матросовыми, то не хочу оскорблять ничьих чувств Скажу так: подобные истории нет, всё. Ни слова больше.
Так вот. Томас, как истинный профи, ЦУПу о своих впечатлениях ничего не доложил. И машитофону не доверил. Мы так считаем: что у наблюдателя в душе творитсяего личное дело, психологам даем кусок, чтобы отстали, а раскрываемся только перед Богом единым.
Том знал, что Земля есть, но после первого выхода засомневался в этом. Потому что не увидел ее. Он теперь старался реже выходить. Каждый выход убеждал его, что случилось что-то страшное и Земля исчезла. Под конец второй ночи он не вышел даже заменить кассету в большом телескопе: там пленка кончилась. Я его понимаю: он хотел себя убедить, что все это чушь собачья, что Земля на месте, и светлый образ Матушки он хотел сохранить в своей душе как можно дольше. Но глаза ему говорили об обратном. Потом уши в союз с глазами вошли, и радиообмен стал ему казаться сплошной фикцией, ведь он не видел Земли! А что не видишь, того и не существует. Об этом еще древние философы объясняли. В словах Тома, записанных в ЦУПе, стал проскальзывать сарказм и нездоровая ирония. Чувствовалось, что он никому не верит, более того, он не верил уже в само существование ЦУПа. Голоса с Земли стали для него дьявольскими кознями, измывательством нечистого перед погублением его, Томаса Гудзона, бессмертной души. И даже на сеансе связи с семьей он им не поверил, ведь для него они были мертвы! Раз нет Землинет и людей! И семьи нет, а есть только невнятное бормотание динамика. С чего это он должен слушаться динамика? Динамикэто всего лишь маленький магнит, клочок черной бумаги и полметра медной проволоки. Почему разумный человек Томас Гудзон должен слушать эту кучку мусора? Нет никаких причин. Поэтому он выдрал динамик и растоптал его. Есть, само собой, резервная рация, но включать ее не было ни малейшего смысла: динамик в ней точно такой же
По логике выход у Тома был один: проверить, есть ли Земля на самом деле. Утром третьего дня он заправил скафандр, оделся и потопал на нашу сторону. Безо всяких сомнений. Хотя он знал, что до нашей стороны восемьсот шестьдесят три километра. Но что значит «знал»? Он и про Землю знал, что она есть. Знал, да не верил. А истина есть то, что можно проверить. Думаете, мужик свихнулся? Комиссия что-то в этом духе и записала. Для них так проще. А я думаю, дальше было вот что: как только он вышел на грунт, сработали два специфических фактора, которые не дали ему опомниться и вернуться. Вы-то, уважаемые, на Луне не были, ни за что не догадаетесь. Я, так уж и быть, расскажу: Луна везде одинаковая, на обеих сторонах. Такие же кратеры, плавные ленивые горы и камни, покрытые пылью. Это раз. А ещегоризонт там очень близок. Раза в три ближе, чем на Земле. Поэтому возникает стойкое впечатление, что Луна очень маленькая, что ее можно до обеда вкруговую обойти.
Когда Томас шел, ему быстро открывались новые виды. Ему все время казалось, что скоро, вот за тем пригорком, появится голубой шарик Земли и все встанет на свои привычные места. Ну, не за тем, так за следующим уж наверняка. Да и места вроде знакомые. Память услужливо исказила свои картинки: смотри-ка, Том! Помнишь, года три назад, ты во-о-о-о-о-н об тот камень ногу ушиб. Помнишь, да? Иди, чуть-чуть осталось