Лихой парень, сказал председатель. Такие в войну особо ценились. Так сказать, в первую очередь.
И гибли тоже в первую очередь, откликнулся Старков.
Ну не скажи: этот умеет осторожничать. Смотри, как раненого повезне шелохнул.
Умеет, подтвердил Старков.
Олег действительно умел. Умел рисковатьна самой грани, на тонком канате, когда спасает только чувство баланса. У Олега было оноэто чувство, и он отлично им пользовался. Как в цирке: канатоходец под куполом качнется в сторону, и публика ахнет, замирая от страха. И не знает дура публика, что все этотолько умелый ход, хорошо рассчитанный на то, чтобы она ахнула, чтобы взорвалась аплодисментамицените маэстро! Он рисковал, этот канатоходец, еще бы! но чувство баланса, умение быть осторожным на грани не подводит.
Почти не подводит.
А куда фашисты подевались? осторожно спросил председатель: он, видимо, считал, что ученый имеет право не отвечать на наивные для него вопросы.
Старков так не считал и охотно объяснил:
Их время кончилось. Какой-то из экранов не выдержал, сгорел, временное поле исчезло, а вместе с ними гости из прошлого. Полагаю, что они сейчас находятся в этом же лесу, только в сорок втором году.
Живые?
А может, и мертвые, если нарвались на партизан.
Так мы же и партизанили в этих лесах.
Не одни мы. Возле этого села могли орудовать и другие.
Значит, исчезли, повторил задумчиво председатель. Назад вернулись. А как же машина?
Машина вышла из зоны действия поля, поэтому оно и не захватило ее.
Председатель все еще не понимал:
А если бы они вышли, как ты говоришь, из этой зоны, то и они могли бы остаться?
Могли бы, кивнул Старков. Только мы им помешали.
Это верно, согласился председатель. Правда, по-твоему, по-ученому, я понимать не могу. В голове не укладывается.
Старков усмехнулся:
У меня тоже не укладывалось.
А если честно, так и сейчас не укладывается. Как в добрых старых романах, проснуться и сказать: «Ах, какой страшный сон!» Но добрые старые романы мирно пылятся на библиотечных полках, а «трофейная» машина с простреленным кузовом везет в райбольницу парня рождения пятидесятых годов, раненного пулей, выпущенной в сорок втором.
А что ты колхозникам сказал? спросил он.
Про банду в старой немецкой форме. Ограбили, мол, где-то трофейный склад. Говорят, есть такой в городе. Для кино.
И поверили?
Кто же не поверит? Раз сказалзначит, так. Доверяют мне люди.
Так ведь же обнаружится, что банды никакой нет. Разговоры пойдут, милиция встрепенется, а бандитов как ветром сдуло.
Вот ты и растолкуешь, чтоб зря не болтали. Я народ созову, а ты объясняй. Завтра в клубе и соберемся. Я расскажу, почему про банду соврал. Кстати, и не соврал: была банда. Разве не так?
Так-то оно так, согласился Старков, только поймут ли меня?
А ты попроще, как бывало, помнишь? Ты, комиссар, всегда с народом умел разговаривать. Если не забыл, конечно. Милицию тоже позвать придется. Дело такоене скроешь.
Старков кивнул согласно, пожал руку, пошел не торопясь к сторожке: генератор надо выключать, зря электроэнергию не переводить, да ребят подождать, вспомнил реплику Петровича о милиции. Верно ведьдело-то уголовное по мирному времени. Ну что, подследственный Старков, как оправдываться будем?
А оправдываться придется. За опасный эксперимент. За «отсутствие техники безопасности»так пишут в инструкциях? За Димку. За Рафа с Олегом. За себя, наконец
А что за себя оправдываться? Перемудрил, переусердствовал ученый муж. Как там в старом фокусе: наука умеет много гитик. Ох и много же гитикне углядишь! За ходом опыта не углядел, за ребятами не углядел. А результат?
Есть и результатникакая милиция не опровергнет. Его теория доказана экспериментально, блестяще доказанаот этого результата не уйти!
Старков дошел наконец до сторожки, где по-прежнему гудел генератор. Только самописцы писали ровную линиюна нуле, и на нуле же застыла стрелка прибора, показывающего напряженность поля. Напряженностьноль. Старков выключил ток, посмотрел на индикатор экранов: опять седьмой полетел, никак его Олег не наладит.
Он сел на табуретку, подобрал с полу английский детектив, брошенный Рафом. С пестрой обложки улыбался ему рослый красавец с пистолетом в руке. Старков вспомнил: красавец этот ни разу не задумался перед выстрелом. Стрелял себе направо и налево, перешагивал через трупы, улыбался чарующе. Ни разу в жизни не выстреливший, наверное, даже из «духовушки»! Раф почему-то любил это чтиво. И любил с увлечением пересказывать похождения очередного супергероя. Вероятно, психологи назвали бы это комплексом неполноценности: искать в книгах то, чего нет и не будет в самом себе.
Нет и не будет? Психологи тоже люди, а значит, не застрахованы от ошибок. По существу, Раф должен завидовать Димке или тем более Олегуих сегодняшним подвигам. А ведь сам он сделал не меньше: его миссия была потруднее лихой перестрелки, затеянной в лесу. Он сумел убедить Петровича собрать и вооружить людей, заставил его поверить в случившееся, хотя оно было невероятней, чем все слышанные когда-то председателем сказки, да еще и вооружился сам, никогда не стрелявший, не знавший даже, как прицелиться или спустить курок. Он знал только, что готовился к бою, к жестокой военной схватке, о которой лишь читал или слышал на школьных уроках. Знал и не остался в деревне вместе с детьми и женщинами, а пошел в бой с дробовиком против «шмайссеров».
Кстати, два из них остались у Старкова с Олегом вместе с «трофейной» машиной из прошлого. Все это придется, конечно, сдать. А жаль. Машина им пригодилась бы, да и Олег уж очень лихо ею управляет.
Лихой парень Олег. Отчаянный и бесшабашный. Старкова почему-то всегда коробила эта бесшабашность. И пожалуй, зря коробила. Радоваться надо было, что не перевелись у нас храбрецы, которыми так гордились в годы войны и которые, если понадобится, повторят подвиг Матросова и Гастелло. Это в крови у народагероизм, желание подвига. Так и не думай о том, что твоих студентов в школе этому как следует не учили. Когда политрук подымал взвод или роту в атаку, он не читал солдатам длинных продуманных лекций. Он кричал охрипшим голосом: «Вперед! За Родину!»и люди не ждали других слов, потому что все другие слова были лишними. А подвиг боится лишних слов, отступает перед ними. Подвиг ведь не рассуждение, а действие. Таков и подвиг Олега. Он не знал, что седьмой экран на пределе, что поле, а вместе с ним и гости из прошлого вот-вот исчезнут. Он принял единственно верное решениесовершил почти невозможное.
О своем подвиге Старков и не думал. А ведь если бы экран не сдал, то через каких-нибудь полчаса вернувшиеся ни с чем из-за Кривой Балки гитлеровцы повесили бы его на том же суку, под которым он стоял, уверяя, что партизанского штаба в деревне нет. Сейчас он даже не вспомнил бы об этом: какой еще подвигпросто ожила где-то спрятанная в душе «военная косточка», которая давалась людям не в семилетке или десятилетке, а прямо на поле боя. Ведь и тебя, Старков, и председателя никто, в сущности, не учил воевать, а просто взяли вы в руки винтовки и пошли на фронт. И здорово воевалитакие же мальчишки, как Димка, Раф и Олег. Так вот и оказалось, Старков, что нет никакой разницы между тобой и твоими студентами: бой показал, что нет ее. Нет стариков и нет мальчишекесть мужчины. Проверка боем окончена.
Он встал и вышел из сарая. Дождь кончился, и серая муть облаков расползлась, обнажая блекло-голубое небо. Где-то в лесу знакомо урчал «трофейный автомобиль», и Старков медленно пошел ему навстречу.
Время его учеников
Глава 1
Почему Старков так любил осень? Этот промокший насквозь лес, растерявший за лето все привычные свои звуки, кроме сонного шуршания дождя? Эту хлюпающую под ногами кашу, холодную кашицу из мокрой земли и желтых осенних листьев? Это низкое тяжелое небо, нависшее над деревней, как набухший от воды полог походной палатки?
Пушкинская осеньжелтое, багряное, синее, буйное и радостное, спелое, налитое А Старков почему-то любил серый цвет, карандашную штриховку предпочитал акварели и маслу.
Раф спросил его как-то:
Почему все-таки октябрь?
А тогда еще было самое начало сентября, начало занятий в институте, начало преддипломной практики, которая все откладывалась из-за непонятных капризов Старкова.
Легче спрятать следы, ответил Старков, походя отшутился, перевел разговор на какие-то институтские темы, а обычно дотошный Раф не стал допытываться.
В конце концов, каждый имеет право на прихоть. Тем более, что онаэта непонятная старковская прихотьникак не мешала делу. На эксперимент Старков положил ровно месяц, а срок практики у нихдо конца декабря.
Все успеете, говорил Старков, и отчет об эксперименте оформить, и даже диплом написать. Да и чего его писать? Поделим отчет на четыре частивот вам по дипломной работе каждому. Да еще какой работе, комиссия рыдать станет
Он всегда был оптимистом, их Старков, ненавидел нытиков и перестраховщиков, истово верил в успех дела, за которое брался. А разве можно иначе? Тогда и браться не стоит. Так он считал, и так же, в общем, считали его студентыОлег, Раф и Димка, которые год назад безоговорочно поверили в идею учителя, проверили ее в лесу на Брянщине, снова вернулись сюда, чтобы установить генератор обратного времени в той же лесничьей заброшенной избушке, смонтировать экраны-отражатели временного поля.
Прошлогодний эксперимент считали неудачным. Поле нащупали, стабилизировали его в километровой зоне экранов, и давно ушедшее время сорок второго военного года возникло в реальном и прочном времени нынешнего дня, их днядня веселых и беззаботных студентов семидесятых годов, дня ученого Старкова, лишь твердой памятью своей возвращавшегося в тяжкие дни партизанского комиссара Старкова. Именно здесь, на Брянщине, в партизанском отряде, начинал он свой долгий путь в науку, еще не зная, не ведая, что замкнется этот путь кольцом, вернется к началув тот самый сорок второй год, когда постигал он азы великой наукисуворовской «науки побеждать», науки не сдаваться, не отступать перед трудностями.
Стабилизированное поле казалось неуправляемым, и взвод фашистских карателей прожил два с лишним часа в чужом для них времени, до которого на самом деле многие из них не дожили, не дошли, сраженные пулями партизан, быть может, пулями, выпущенными из автомата самим же комиссаром Старковым. Он твердо усвоил свою науку: не отступил, не сдался. Да и ребята его не подвели тогда. Каратели так и не вышли из леса, вернулись в свое время, а Старков со студентами вновь взялся За расчеты, перестроил генератор, провел серию опытов в институтской лаборатории, дождался любимого своего октября, чтобы повторить эксперимент «в лесу прифронтовом», но повторить его на совсем новой основе.
Сейчас они сидели в жарко натопленной избушкевсе четверо да еще председатель колхоза, который командовал тем отрядом, где служил комиссар Старков, сидели вокруг плохо оструганного стола, крытого старенькой клеенкой, а в мутное квадратное оконце бился холодный октябрьский дождьуже постоянный спутник их не шибко веселых прогулок по Времени.
Не нравится мне все это, хмуро сказал председатель, разглядывая полустершийся узор на клеенке.
Что именно? спросил Старков.
Да игры ваши со временем. Прошлый раз себя чуть-чуть не угробили, и деревне опасность была. А сейчас что будет?
Старков не знал, что будет сейчас. То есть о самом эксперименте он знал все, а вот о поведении его участников, которое не предугадать Он посмотрел на студентов. Раф уставился в окно, что-то высматривал за мутным стеклом, залитым водяными потеками, усиленно делал вид, что разговор его не касается, не прислушивается он к нему. Димка внимательно изучал плакат на стене, подаренный колхозным киномехаником. На плакате вовсю грустила большеглазая дива, летели желтые осенние листья, прямыми пунктирными линиями был нарисован дождьничуть не похожий на тот, настоящий, за окном. И только Олег в упор глядел на Старкова, улыбался, ждал ответа, а может, и знал его, да только не хотел помогать шефу: кому вопросик подкинули, тот и выкручиваться должен, а мы послушаем, поучимся уму-разуму у старших товарищей.
«Хороши помощнички, обозлился Старков, ждете от меня дипломатических уверток, говоря по-простомувранья. Черта с два! Не дождетесь!..»
Правда всегда убедительней любого вымысла, считал он. Да и зачем обманывать председателя, пользоваться его, мягко говоря, небогатыми знаниями современной физики? За три с лишним года войны Старков прочно поверил в интуицию своего командира отряда, ставшего теперь председателем колхоза в Брянской области, в его «легкую руку» поверил, в его редкое умение почти точно угадывать зыбкий процент риска в любом важном деле. А дела у партизан были тяжкие, не чета нынешнему, все-такиэкспериментальному.
Что будет? раздумчиво протянул он. Всякое может случиться, Петрович. Но одно скажу точно: никакой опасности для деревни не жди. И, уже увлекаясь, как обычно, когда речь заходила о его теории, продолжил:В прошлый раз мы воссоздали в зоне экранов сорок второй год. Сейчас мы поступим иначе. Временное поле перенесет на тридцать с лишним лет назад наше время, наш день. В прошлый раз мы не сумели справиться с полем, даже не ведали, что может статься, если просто вырубить генератор. Сегодня мы сможем точно контролировать время переноса, при малейшей опасности отключить установку, прекратить опыт. В прошлый раз мы контролировали экраны-отражатели по кругу с центром в точке действия генератора. Нынче мы выставили экраны по лучам-радиусам сектора, расходящимся от той же точки. Что это даст? Прежде всего, мы не ограничиваем себя хотя бы по одной координате. За пределами линии экранов поле не действует. Но по оси сектора мы растягиваем его действие на многие километры, а практическибесконечно. Понял?
Председатель усмехнулся:
Я за этот год, что вы в институте химичили, за физику взялся. Кое-что из институтского курса вспомнил, кое-что новенькое подчитал. И, заметив иронический взгляд Рафа, который оторвался от своего окна, соизволив-таки обнаружить интерес к беседе, сказал сердито:А ты не ехидничай, студент. Я не к защите диссертации готовился, а к разговору с комиссаром. Он так и называл Старковакомиссаром, по старой памяти. Чтобы не сидеть дурак дураком. Короче говоря, переиграли вы суть опыта: не они к нам, а мы к ним. Так?
Так, подтвердил Старков.
Я тут вчера походил по вашим владениям, на экраны поглядел Скажи, комиссар, ты их специально на северо-восток ориентировал?
Старков только руками развел: дотошен «батя», поймал комиссара на хитрости.
Специально, Петрович.
А кто пойдет?
Вот онвопрос, которого ждал Старков, ждал и боялся, потому что так и не нашел на него однозначного ответа.
Не знаю, честно сказал он. Давайте решать вместе.
Тут уж Олег не выдержал своего великолепного молчания, взмолился:
Ой, да не разводите вы здесь «парижских тайн». Что вы там придумали, профессор, выкладывайте.
Дай-ка я скажу, вмешался председатель, а Старков кивнул согласно: выкладывай, Петрович, раз аудитория просит.
И только подумал про себя, что обидится на него аудитория, что скрыл он от них свой тайный умысел, дотянул до последнего дня. А почему скрыл? Может быть, потому, что военная память, память о тяжелом сорок втором принадлежала только ему и не хотел он делиться ею с мальчишками пятидесятых годов, боялся, что упрекнут они его в сугубо личном подходе к цели эксперимента? Может быть, и так. Оттого и время выбрал осеннее, и избушку эту лесную. А ведь подход-то не совсем личный, связан он прежде всего с ним самим, с бывшим партизанским комиссаром Старковым и касается лично его, пожалуй, больше, чем кого-либо из присутствующих, ох как касается! Если только прав он в этом втором эксперименте.
Вы знаете, говорил председатель, что в сорок втором году в этих местах действовал наш партизанский отряд. В селе, где сейчас мой колхоз, была базовая явка отряда. Обратили внимание небось: ни одного старого дома в деревне нет, все заново отстроены? Не мудрено: когда каратели совершили набег на нее, они все пожгли, ничего не оставили. Хорошо еще, успели нас свои люди предупредить, жителей мы к себе забрали.
Всех? спросил Димка.
Председатель нахмурился:
Не всех, к сожалению Обернулся к Старкову:Помнишь Стаса Котенко? И объяснил ребятам:Старостой он в деревне был. Вроде бы фашистский ставленник, а на деленаш колхозник, коммунист, невероятной отваги человек. Мы ему тогда твердили: уходи, Стае, все равно деревня «засвечена». А он: погодим маленько, может, и выкрутимся. Мол, я у гитлеровцев на хорошем счету, кое-какая вера ко мне у них есть. Вот и погодил
Убили? подался вперед Димка.
Повесили. Как раз в октябре сорок второго. Его и еще пятерых.
А вы куда смотрели? Голос Димки даже сорвался от возмущения.
Председатель покачал головой:
Не горячись, парень. Мы не смотрели, мы дрались. Да только мало нас было в то время. Основные силы отряда ушли в район Черноборья на соединение с отрядом Панкратова. А здесь остался обоз и взвод охранениядвадцать девять бойцов во главе вон с ним. Он кивнул на Старкова, помолчал немного, покусал губыразволновался, вспоминая. Обоз они потом привели в Черноборье. Да только вместо двадцати девяти бойцов пришли одиннадцать. А пятерых привезлираненых. Комиссара даже хотели на Большую землю отправить: легкое ему прострелили да две пули из «шмайссера» в ноге застряли. Только разве его отправишь? Уперсяи ни в какую. Залатали потом, нашелся умелец. Не свербит к непогоде?
Старков потер ладонью грудь, улыбнулся:
Все пули мимо нас, батя.
Стало быть, не все. Не спасла тебя твоя поговорочка.
Да разве это пули? Так, пчелки Жив я, батя, и жить до-олго собираюсь.
А сперва посмотреть хочешь на себя молодого?
Старков посерьезнел, сел прямо, руки на стол положилтак он лекции в институте начинал читать: минут пять выдержит, посидит смирно, голос ровный-ровныйне повысит, а потом забывает о роли мудрого педагога, вскакивает, ерошит волосы, носится у доскимальчишка мальчишкой.
Нет, Петрович, не хочу, тихо сказал он. Не имею права.
Парадокс времени? усмехнулся председатель. Слышал, как же.
Не того парадокса я боюсь, Петрович Я себя самого боюсь, сегодняшнего, умного да опытного. Физика Старкова боюсь, кто наверняка не даст комиссару Старкову сделать те ошибки, что были сделаны.
А почему бы не поправить комиссара? Хотя нет, председатель вспомнил прочитанное за зиму, не имеешь права: изменяя прошлое, невольно изменишь будущее.
Не то, Петрович, недопонял ты, или я не объяснил тебе суть опыта. Мы не путешествуем в прошлое, в то прошлое, которое было у нас. Мы вроде бы создаем его точную модель, копию, матрицу. Не знаю, как это получается, но наш опыт никак не влияет на реальную жизнь. Мы в институте в испытательной камере делали, например, такую штуку. Сажали в камеру белую мышь, фиксировали ее там на определенный отрезок времени, а через сутки восстанавливали в камере этот отрезок, умерщвляли ее, возвращались в свое времяа она жива-живехонька.
Может, не ту мышь убивали?
Другой в камере не было. Этот эффект мы проверили сотни раз, он неизменен. Поэтому и предположили, что наша установка дает возможность вернуть не само время, а какую-то его вариацию, точную вариацию. И реальную до мелочей: мышь-то все-таки в нашем опыте погибала.
А если не мышь? Если человек?
Это все-таки не наше время, Петрович, вернее, не наша линия времени. Хочешь узнать, что будет, если я вернусь в сорок второй год и, скажем, убью самого себямолодого?
Допустим.
И допускать нечего. Ничего не будет. Сегодняшняя мышь, то есть физик Старков, останется невредимой. Но ты верно заметил о моем путешествии: не имею права. Морального права не имею. Права помешать моему аналогу самостоятельно выбирать дорогу жизни. А скорее, просто боюсь этой встречи
Председатель растерянно смотрел на Старкова. Видно, не хватало ему знаний по физике, полученных из тех пятишести книг, что одолел он за зиму, не мог он представить себе другого времени.
Где же она будет, встреча эта?
Не будет ее. А если б и была, то где-то в иной плоскости, где есть свой Старков, свой лес, свой отряд.
Второй Старков?
А может, десятый. Двадцатый. Сотый. Кто знаетсколько их, этих плоскостей времени, линий, как мы их у себя называем?
И везде одно и то же? Везде война, везде бой, везде повешенный карателями Стае?..
Не знаю. Вот ребята вернутсярасскажут
Слово сказано: «Ребята вернутся». Все давно решил Старков: и что именно он останется вести поле, и что именно студенты пойдут в прошлое, в его прошлое. Давно решил, да только не хотел сознаваться в том, потому что жила где-то в глубине души тщетная надежда оправдать для себя свое путешествие в сорок второй год.
Но кем он придет к тому Старкову? Старковым нынешним, «остепененным» ученым с громким именем, с прекрасным и светлым вариантом возможного будущего? Не имеет он на то права, не должен отнимать у молодого комиссара жизненной необходимости пройти свой путьпо ухабам, по рытвинам, но свой, не навязанный кем-то, не подсказанный. Или явиться к нему сторонним советчиком, разумным покровителем и помощником, потому что не сможет нынешний Старков остаться лишь наблюдателемравнодушным и хладнокровным. Пустая затея. Слишком хорошо он себя знает: и себя сегодняшнего, и себя молодого. Один не устоит, вмешается в жизнь другого, а другой не примет вмешательства, по молодой горячности еще и «шлепнет» физика. Хочется умереть, Старков?
Да не в том дело, Господи! Жить хочется, но жить«как на роду написано», так, кажется, в старину говорилось. А встреча двух Старковых напрочь перевернет «написанное на роду» и одному и второму.
А если все-таки затаиться, ничем не выдать себя, просто быть, просто увидеть, просто почувствовать не вмешиваться ни во что? Сможешь, Старков? Нет, наверное, не умел он существовать в раковине, даже если эта раковина сделана из самых высоких и гуманных побуждений.
Значит, вывод один: пойдут ребята. Но все ли? Они ведь еще толком не знают, куда пойдут.
В семивосьми километрах точно на северо-восток находилась основная база партизанского отряда вплоть до его соединения с панкратовцами. Старков снова выпрямился, положил руки перед собой, говорил сухо, чуть монотонночитал лекцию. Двадцать шестого октября, как вам уже сказал командир отряда, основные силы ушли в Черноборье, где Панкратов готовил крупную операцию. Таков был приказ с Большой земли. В районе деревни остался обоз и двадцать восемь бойцов с командиром. Предполагалось, чтопо выполнении панкратовской операцииотряд вернется к старому месту базировки, потому что партизаны не хотели терять контроль над этим районом, где тем более сохранялась явочная деревня под нашим наблюдением. Мы знали, что в деревню будут отправлены каратели, но считали, что их силы не превысят одного взвода. Однако у гитлеровцев, как оказалось, были сведения о местоположении отряда, и к деревне была выслана мотострелковая рота, усиленная взводом пулеметчиков. Бой, как вы понимаете, был неравным. Может быть, его вообще не следовало принимать
Ты что, Старков. Председатель удивленно смотрел на него. Как это не следовало? Ведь в деревне оставались наши? Что ж, бросить их, по-твоему, следовало, а?
Мы им ничем не помогли, батя, тихо сказал Старков, махнул рукой, резко поднялся, отбросив ногой табурет, зашагал по тесной комнаткетри шага от стены к стене. Что было, то было, нечего ворошить. Давайте решим, кто пойдет на искомую линию Времени. Ну, я слушаю. Он обвел взглядом сидящих за столом.
Олег опять улыбнулсяшироко и беззаботно:
Я пойду, шеф.
И я, откликнулся Димка.
Раф аккуратно поправил очки, спросил вежливо:
Вы справитесь с установкой в одиночестве?
Председатель неожиданно расхохотался:
Ну орлы! Ну герои! Все, видишь ли, пойдут А знаете ли вы, соколики, на что рветесь? Там страшно. Там стреляют.
Раф удивленно взглянул на него:
Мы не вчера из детского сада, уважаемый товарищ председатель. Не надо нас пугать.
Да чего болтать. Олег тоже поднялся, подошел к Старкову, встал рядом, обнял его за плечи. Если вы не против, шеф, все и пойдем. Гоните инструкции.
Старков, честно говоря, и не ждал, что кто-то из них сдрейфит, откажется идти. Хотя предлог и былпервый сорт: Старкову одному придется трудновато, установку должны обслуживать как минимум двое. Но он не решился напомнить об этом ребятам. В конце концов, сам справится, не впервой.
И тут подал голос председатель:
А не тряхнуть ли и мне стариной, а, комиссар?
Ну уж нет, сердито сказал Старков. Будешь мне помогать.
Да я не умею, взмолился председатель.
Научу. И не сдержался, добавил ехидно:Ты ж у нас физику решил изучать. Пользуйся случаем, пополняй знания.
Глава 2
Эксперимент назначили на утро следующего дня. К выходу во Время готовились прочно и основательно. Председатель принес из дому старенькую, стертую на сгибах карту-двухверстку, разложил на клеенке, вооружился линейкой и карандашом.
Запоминайте маршрут, сказал он, карту с собой брать не будете.
Это почему? удивился Димка.
Начитанный парень Раф, большой знаток детективно-приключенческого жанра, покровительственно похлопал его по плечу:
Когда мы попадем к партизанам, нас, вероятнее всего, обыщут и найдут карту.
Ну и что?
Темный ты человек, Димка. Никакого понятия о конспирации. Ну посуди сам: откуда у обыкновенных мальчишек может быть точная карта местности?
Да еще выпущенная в сорок девятом году, вставил Олег, внимательно следивший за чертежными манипуляциями председателя. Тот ориентировал карту по компасной стрелке, отметил точкой избушку лесника, высчитал азимут, прочертил по линейке красную линию маршрута.
Верно, сообразил Димка. Четыре года, как война кончилась.
Не только в том дело, терпеливо объяснял Раф. Да будь она датирована тридцать девятым годом, все равно ее нельзя брать. Кто нас мог снабдить картой? Партизаны? Значит, необходимо знать все о партизанском движении в здешних местах. Вряд ли наш уважаемый профессор был менее дотошным в то время. Он мгновенно поймает нас на неточности или, что хуже, на незнании обстановки и преспокойно поставит к стенке.
Старков подумал, что Раф вряд ли преувеличивает. Комиссар Старков не стал бы церемониться с подозрительными типами, даже перепроверять их не стал бы: времени не было, фашисты вот-вот подойдут, бой впереди, некогда разбираться. Ну не к стенке, это уж слишком. А вот повязать голубчиков накрепко, кляпв рот, сунуть в одну из обозных телег под соломувполне реально. А эта реальность лишит участников эксперимента свободы действийи в буквальном смысле, и в переносном.
Легенда вам нужна, сказал он, а Раф немедленно откликнулся:
И не просто достоверная, а вызывающая минимум контрвопросов. Подумайте, профессор, вспомните ваше партизанское прошлое. Кем бы мы могли к вам явиться?
«Допустим, в расчете времени мы не ошиблись, думал Старков. Допустим, отряд уже ушел в Черноборье. Насдвадцать девять. С намидесять телег обоза, десять лошадей и, если мне память не изменяет, жеребенок. Допустим, мы еще не знаем, что каратели придут именно сегодня. И сколько их будетне знаем. Но то, что их следует ждать, известно доподлинно. И мы их ждем: для того и остались. И вот появляются трое парней Откуда?»
А может, не стоит им идти в отряд? подал голос председатель. Может, затаятся они где-нибудь, посмотрят, послушают иназад? Ведь ты же их со своей дурацкой подозрительностью сразу за провокаторов примешь.
Это ты сегодня мою подозрительность называешь дурацкой, усмехнулся Старков. А тогда она тебе совсем не мешала.
Так то тогда туманно протянул председатель.
Олег оторвался от карты, на которой красной нитью протянулся семикилометровый путь от избушки до предполагаемой базы отряда, вмешался в разговор:
Не подозрительность дурацкая, а, простите, весь ваш спор. Я, например, не собираюсь отсиживаться в кустах. Предлагаю версию. Мы пришли из деревни Ивановки, которая в сентябре сорок второго была полностью сожжена гитлеровцами.
Где этоИвановка? спросил Димка.
В семидесяти километрах южнее. Теперь там колхоз имени Якова Лескова.
Нам за двадцать, сказал Раф. Резонный вопрос: почему мы не в армии?
Потому что мыпартизаны из отряда Лескова.
А на кой черт мы явились сюда?