Отряд Якова Лескова, базировавшийся около Ивановки, в том же сентябре был полностью уничтожен фашистами. У Лескова было всего пятьдесят четыре бойца, из которых тридцать шестькостяк отрядане сумевшие выйти из окружения солдаты пехотного полка. Остальныеколхозники из Ивановки. Отряд просуществовал всего три месяца, не успел выйти на соединение ни с одним крупным партизанским подразделением, был выдан фашистам предателем и разбит наголову в бою под Ивановкой двадцать первого сентября. Яков Лесковкапитан Красной Армиипосмертно награжден орденом Отечественной войны, его именем назван колхоз. Он повернулся к Старкову. Вы должны были знать о его существовании, но никого из людей Лескова никогда не видели. Точно?
Точно, сказал Старков. Мы знали о них.
Он с удивлением смотрел на Олега. Откуда тот узнал о существовании отряда, о деревне Ивановке, о которой даже многие местные колхозники не слышали: она расположена на территории другого района.
Откуда сведения? Раф опередил его вопрос.
Всяким прогрессом движут интуиция и интерес. Олег явно упивался неожиданной для друзей ролью знатока военной истории, умной ролью, думал Старков, очень уместной и вызывающей уважение. Две недели назад, как вы помните, я мотался в город за конденсаторами. Конденсаторы я не достал, но зато полдня просидел в краеведческом музее и теперь кумекаю в партизанском движении в районе не хуже Петровича или шефа. Тогда у меня и сложилась модель легенды, с которой мы пойдем в прошлое.
Погоди-погоди, прервал его Старков, а откуда ты знал мой план? То, что вы пойдете именно в наш отряд и, кстати, в эти же дни? Я, каюсь, ничего вам не говорил
Впрямуюне говорили. Но примерная дата выхода была известна. О существовании вашего отряда мы еще в прошлом году узнали. Петрович не раз рассказывал о нем. Из того, куда мы ориентируем экраны-отражатели, тоже вывод сам собой напрашивается. Идти без легенды, без точного знания обстановкипустой номер, не на прогулку собираемся. Вот я и решил все продумать заранее. А то на охоту ехатьсобак кормить Все это он произнес с этакой ленцой в голосе: мол, что поделаешь, приходится объяснять очевидное, предельно ясное, если сами не разбираются.
Он подвинул табурет к стене, прислонился к плакату с грустящей девицей, оглядел слушателей: ну, что еще непонятно?
А парень-тохват, с восхищением протянул председатель.
Хватне то слово, сказал Старков.
Ему казалось, что он распрекрасно знает своих студентов, их непростые характеры, их привычки, их интересы. С известной самоуверенностью он даже пытался прогнозировать поведение каждого в ситуациях, которые сам же устраивал имв институтской лаборатории, на экзамене, даже в домашней обстановке. И почти никогда не ошибался в прогнозах, можетсамую малость, какую и в расчет принимать не стоит. Выходит, обманывал ты сам себя, комиссар, спешил с выводами. Раф, мол, умница, теоретик с хорошим будущим, спокойный, даже несколько медлительный, рассудок у него преобладает над чувствами. Димкапогорячее, вспыльчивый, неусидчивый, легко увлекающийся и легко меняющий свои увлечения. А Олег Олег посложнее, это и прошлогодняя проверка боем показала отлично. Его поступки труднее предугадать, и все-таки ты пытался это делать, и вроде бы получалось. Но получалось-то в простых случаях, не требующих, выражаясь языком математики, дополнительных вводныхна том же экзамене или в лаборатории. Придумал ты себе схемы, Старков, и хочешь втиснуть в их тесные каркасы живые и совсем не стандартные характеры. Опять-таки возвращаясь к математическим терминам: характеры, не поддающиеся алгоритмированию. Да и разве возможно построить модель человеческого характера, даже самого бесхитростного? Нет, конечно! Всегда она будет беднее и однозначнее живого аналога. Плохой из тебя комиссар, Старков, просто никудышный. Самоуверен ты и толстокож. А может, на пенсию тебе пора, на покой, цветочки на даче разводить, а с людьми только за обеденным столом встречаться, где застольные условности вполне позволяют несложный прогноз несложного поведения соседей?
А может, мне на пенсию пора? Старков и не заметил, как спросил это вслух.
Олег засмеялся:
Время жить и время самобичеваться. У нас сейчас время жить, профессор, а самобичеваться потом будем, если причины найдутся. Пока их нет и не предвидится. Все хорошо, прекрасная маркиза. Давайте-ка лучше разберемся в нашей легенде. Я спрашиваю, вы отвечаете, все хором и каждый соло. Идет?
Идет, хором откликнулись Раф и Димка. Они охотно приняли игру, предложенную Олегом, ничуть пока не сомневаясь в том, что это все же игра.
И трудно было упрекнуть их в легкомыслии, потому что не могли, не умели они представить себе жестокую реальность, в которую их поведет эксперимент. В конце концов, этота же лаборатория, та же испытательная камера, но перенесенная в осенний холодный лес, бесконечно раздвинувшая свои прозрачные стенки. И онихозяева положения, экспериментаторы, а белая мышь в камере по-прежнему жива и здорова и лопает крошки хлеба с ладони. И все хорошо, прекрасная маркиза, все расчудесно.
У меня сомнение, сказал Олег. Кем лучше быть: коренными жителями Ивановки или окруженцами?
Лучше окруженцами, сказал Димка. Кто-то из отряда Петровича мог бывать в Ивановке, знать ее жителей.
Согласен. Значит, все мымосквичи, московские студенты, ушедшие в действующую армию и ставшие впоследствии бойцами отряда Лескова. Подробностей об отряде никто у Старкова не знал, так что здесь мы можем дать волю фантазиив умеренных пределах, конечно.
Если станут спрашивать, добавил Димка.
Председатель хмыкнул, взглянул на Старкова, а тот ответил незамедлительно:
Станут, станут. Или вы меня не знаете?
Они его знали отлично. И, что хуже, он сам себя знал, и характер свой дотошный и подозрительный и неумение отвлечься от главного дела, вдумчиво разобраться в том, что именно отвлекло. А главным делом для него тогда была деревня. И каратели, которых ждали со дня на день. И обоз, который необходимо сохранить, довести до Черноборья. А трое сомнительного вида партизан-лесковцев, трое сопляков, так не вовремя подвернувшихся на пути, как раз отвлекающий момент. И может, не разбираться в нем, не взвешивать их показания на аптекарских весах? Сгодятся и хозяйственные, где увесистая гиря замечательной комиссарской бдительности все перевесит.
Ах, Старков, Старков, куда ты посылаешь своих ребят, не обученных лгать хитро и правдиво, даже когда речь пойдет об их собственной жизни? Не знают они ей цену, не лежали они часами в засадах, не ждали ежеминутно выстрелов в спину, не знали, что лес этот, тусклый осенний лес, чертовски опасени для врагов, и для своих. Они пойдут по нему, как ходили всегдалегко и беззаботно, не ожидая ни взрыва мины на тропе, ни внезапной автоматной очереди из мокрых кустов орешника, ни даже окрика: «Стой!», когда надо именно стать, и поднять руки, если в упор на тебя смотрит черное дуло «шмайссера», и говорить что-то, и ждать момента, чтобы выбить этот «шмайссер» из рук врага, успеть поймать его на лету, бросить на землю тренированное страхом и мужеством тело и стрелять, стрелять. Впрочем, это они умеют, особенно Олег
Мы вас знаем, сказал Олег, и сделаем небольшую скидку на ваш нераздумывающий комиссарский возраст. Не беспокойтесь, комиссар, все пули мимо нас.
Если бы так! Если бы верна была глупая старковская поговорочка
Ладно, решил он, Бог не выдаст, как говорится. Давайте отрабатывать подробности.
Пока Старков «гонял» Олега и Рафа по карте, заставлял их по многу раз мысленно проходить завтрашним маршрутом, рассказывал о возможных партизанских постах и дозорах, описывал бойцов, которые остались тогда с ним, председатель с Димкой отправились в деревню за экипировкой. Они вернулись часа через два, нагруженные потрепанными телогрейками, стоптанными кирзовыми сапогами и прочими принадлежностями возможного партизанского туалета. Решили, что Димкина выцветшая ковбойка в дело сгодится, как и грубошерстный свитер Рафа, а Олегу председатель выдал собственную гимнастерку, штопаную-перештопаную, с темными следами споротых погон.
Олег осмотрел ее и отложил в сторону.
В чем дело? обиделся председатель. Не понравилась?
Не годится, отрезал Олег. Какие, к черту, погоны в сорок втором году?
Ах, беда какая! перепугался председатель. Старый дурак. Ну а ты, паренек, прирожденный разведчик.
Что ж, начало хорошее, думал Старков. Олег внимателен и собран, вкус предстоящего приключения не заглушает в нем осторожности. Заметил следы погон, знает, что в сорок втором офицерские знаки различия носились в петлицах.
Тогда хоть рубаху возьми. Председатель рылся в куче добра, собранного в его доме и в доме соседа. Хорошая рубаха, неподозрительная.
Полосатую темно-синюю рубаху Олег одобрил, как одобрил и старые диагоналевые брюки, и солдатские галифе, и невесть как сохранившуюся довоенную кепочку с пуговицей на макушке. Вооружившись бритвой, оглядел всю одежду, спорол фабричные метки, отодрал у сапог куски подкладки, на которой обнаружились чернильные артикулы, отругал председателя за то, что притащил новую простынюна портянки.
Мы же не одни сутки в пути. Откуда у нас портянки девственной чистоты? В своих пойдем.
Он только ненадолго забыл о своей серьезности, когда началась примерка обмундирования, хохотал вместе с ребятами над длинным очкариком Рафом, у которого председателевы брюки мешком висели на тощем заду, потом отобрал у него кожаный ремешок, сходил в подсобку, вынес оттуда моток веревки, отрезал на глаз кусок.
Веревочкой подпояшешься. Так похоже будет: свои порты не сохранил, пока из окружения шли, а эти в деревне досталуж какие были.
Старков вспоминал своих бойцов, думал, что Олег подсознательно держится верной линии. В самом деле, какую одежду они носили в те годы? Своя рвалась и снашивалась, а магазиныувы! не работали, вот и перебивались чем попало, дажечего греха таитьс мертвых снимали. Он смотрел на студентов: в общем, ничем особенным они не отличались от тогдашних своих ровесников. Разве что волосы подлиннеетак ведь лес это, ни парикмахерских тебе, даже бани порой не было. За минувший месяц лица их обветрились, руки огрубели от монтажной работыссадины на них взбугрились коричневой коркой.
О вещмешках подумайте, напомнил председатель. Что понесете?
В вещмешки уложили помятые солдатские кружки, откопанные хозяйственным Димкой в председательском сарае, в сундуке, пару обмылков, опасную бритву с обломанной ручкойодну на троих, каждомупо смене стираных портянок, еще какие-то мелочи, которые могли сохраниться у солдата, крупную соль в тетрадном листке, сахарный песок в чистой тряпице.
А как быть с документами? спросил Раф.
И снова Олег опередил ответ Старкова и не ошибся.
Какие документы? Свой комсомольский билет возьмешь? Когда тебя принимали в комсомол? В шестьдесят восьмом? Нет, старик, документы свои мы зарыли в землю, когда выходили из окружения. Где зарылизапомнили. А вообще чего мы ждем? Ну-ка, вернитесь, комиссар, в сорок второй год. Перед вамитри подозрительных типа, которые называют себя лесковцами. Допрашивайте.
Старков усмехнулся: стоит попробовать. Он представил себе землянку в один накат, тусклый язычок коптилки, колченогий стол, на которомпочти такая же карта, как здесь. Он сидит на низком топчане, с трудом пытается побороть сонливость: двое суток не спал, вымотался. Перед нимтрое парней в драных ватниках, усталые, осунувшиеся от долгого перехода лица.
Кто такие? спросил он и сам удивился и резкому тону своему, и внезапно охрипшему голосукак после бессонницы и махры-глоткодерки. И председатель взглянул на него с удивлением, будто услышал что-то знакомое, давно забытое, наглухо забитое в черном провале прошлого.
Солдаты мы, быстро ответил Олег. Вас искали, улыбнулся счастливо, переступил с ноги на ногусесть никто не предложил, сказал вроде бы облегченно:Вот и нашли
И покатился допрос по накатанным рельсам, и, похоже, не было ошибок в ответах студентов, хотя отвечал чаще Олег, в котором и Раф и Димка молчаливо признали командира.
Лады, сказал наконец Старков, хлопнул ладонями по столу. Давайте ужинать и спать. Утро вечера не дряннее. Подъем в шесть нольноль. И к председателю:Не проспи, Петрович.
Глава 3
Утром Олег отказался завтракать и ребятам запретил.
Мы в отряд должны оголодавшими прийти. Какая в дороге жратва? Вода да хлеб, если пожалеет кто из деревенских. А то нальют нам в вашем отряде похлебки, а мы морду воротить станем. Куда это годится?
Бриться тоже не стали, оделись тщательно, выстроились позади Старкова, севшего у генератора.
Старков щелкнул тумблером автонастройки поля, стрелка на индикаторе напряженности качнулась и поползла вправо.
Есть поле, скучным голосом сказал Раф.
Стрелка прочно встала на красной черте.
Ну, с Богом, как говорится. Старков встал и повернулся к ребятам:Как связь?
Олег вытащил из кармана пластмассовую коробочку дублера-индикатора. С его помощью в зоне действия временного поля можно было передать сигнал на пульт. Дежурныйсегодня им оставался Старковпринимал сигнал и вырубал питание. Поле в этом случае исчезало, и участники эксперимента благополучно возвращались в свое время. Олег нажал кнопку на дублере, посмотрел на пульт. Там зажглась красная лампочка: сигнал принят.
В порядке.
Вы это Председатель почему-то стал заикаться: от волнения, что ли? Не тащите ее в отряд, коробочку вашу. Схороните где-нибудь, а то найдут
Знаем, отмахнулся Олег, спрятал дублер в карман, вскинул на плечо легонький вещмешок. Тронулись. И пошел к двери, не оборачиваясь, ребята за ним, только Раф чуток задержался на пороге, сказал:
Не волнуйтесь, товарищи. Все будет тип-топ.
Потом, когда они отошли от избушки метров за сто, еще раз оглянулся, увидел: Старков и председатель стояли у открытой двери, смотрели им вслед. Раф помахал рукой на прощанье, вытер лицо рукавом телогрейки, пошлепал вслед за Олегом и Димкой, уже нырнувшими в мокрые заросли орешника. Ему было почему-то жаль Старкова, а почемуне знал. Да и анализировать, копаться в себе, в жалости своей не хотелось. Не до того было. Они шли по лесу, под ногами хлюпала насквозь пропитанная водой земля, осенняя земля сорок второго года. Где-то далеко отсюда шли бои, фашисты вышли к Волге. Окна старого арбатского дома, где с детства жил Раф и где он еще не успел родиться, были заклеены крест-накрест белыми полосками бумаги. Мать Рафа ушла на дежурство в свою больницу. Отец Где был отец в это время? Наверно, уже под Сталинградом, командовал взводом. Они еще не познакомились с матерью, это произойдет много позже, после победы, когда отец вернется в Москву, снова поступит на третий курс мединститута, откуда он ушел на фронт в июне сорок первого года. И было ему тогда всего двадцать. Господи, да Раф, выходит, старше его!
Раф усмехнулся этой внезапной догадке.
«Кому из нас труднее, отец? Тебепотому что ты сейчас в самом пекле войны, и впереди у тебя Сталинград и Курская дуга, потом Варшава, а потом Будапешт, и не знаешь ты ничего ни о своем будущем, ни о маме, ни обо мне? Или все-таки мнепотому что это не мое время, я чужой в нем, меня просто-напросто нет на свете? Выходит, не чужой. И это мой лес, и моя война, и я тоже не знаю, что впереди будет»
Олег, обогнавший их, вдруг остановился, огляделся.
Километра два осталось. Давайте-ка здесь и сховаем дублер. Место знакомое, приметное. Он вытащил коробочку, положил ее в заранее приготовленный полиэтиленовый пакет, сел на корточки, начал копать под раздвоенной березой землю подаренной председателем финкой с пестрой наборной рукояткой.
Не рано ли? осторожно спросил Раф. Если что случится, два километра пилить придется.
А что случится?
Мало ли пожал плечами Раф.
Вот что, парни Олег бережно опустил в ямку пакет с дублером, сгреб на него мокрую землю, набросал листьев, выпрямился, отряхивая руки. Мы должны вернуться через двенадцать часов. Это максимальный обусловленный срок, когда шеф вырубит поле. Раньше я возвращаться не намерен. Что бы ни случилось. Есть возражения?
У Рафа, пожалуй, были возражения. Он не любил рисковать вслепую, просто не умел, не приходилось ему рисковать в его короткой двадцатидвухлетней жизни. Он готовился стать физиком-теоретиком, да и был им ужепо духу, по призванию, и твердо знал, что всякий эксперимент, тем более опасный, необходимо продумывать до мелочей, предусматривать любые случайности, рассчитывать их и даже планировать наперед. Но то, на что они шли, уже вышло за рамки самого необычного эксперимента. То была жизнь, а жизнь наперед не рассчитаешь. И он не стал возражать Олегу. Сейчас онипартизаны, и впередивстреча с людьми, которым, может быть, завтра предстоит бой, тяжелый бой, последний. Стыдно знать о том и трусливо держаться за спасительную коробку дублера: вы, мол, сами по себе, а мы ни при чем, у нас другие задачи. Другие? Нет, Раф, не хитри сам с собой: одни у вас задачи, одни цели. Хотя бы на полсуток. Прав Олег.
И Раф сказал:
Какие могут быть возражения?
И Димка молча кивнул. А Олег улыбнулся широко и радостно, видно, все-таки ждал возражений! ухватил друзей в медвежьи объятия, стукнул лбами:
Молодцы, гаврики. Их там двадцать девять, как шеф рассказывал, да нас трое. Уже тридцать два. И кое-что мы умеем. Так почему бы не использовать это «кое-что»?
Он отпустил ребят и снова пошел вперед, уже осторожнее, посматривая внимательно по сторонам, приглядываясь к каждому дереву, к любому кусту. Сколько раз они здесь ходили? Десятки. И был тот же дождь, и те же продрогшие деревья, и казалось, ничего в мире не изменилось с тех пор, как Старков включил генератор. Раф даже начал подумывать, что не сработало поле, хотя сам многократно проверял настройку, а себе он верил, внимательности своей верил, скрупулезной точности. Но они шли дальше, и ничего не происходило, никто не выскакивал на тропу, не пугал автоматом, не кричал сакраментальное: «Стой! Кто идет?» Раф совсем успокоился, что-то насвистывать стал, но Олег оборвал его:
Тише! Не дома
И вовремя.
Они продрались сквозь кусты, в который раз осыпавшие их холодной дождевой водой, выбрались на поляну и замерли. Перед ними стояли три человекаодин тоже в телогрейке, в ушанке не по сезону, другойв выгоревшей плащ-палатке, третийв шинели со споротыми петлицами. Три автомата наперевес, три черных стальных зрачка. Недружелюбные колючие взгляды.
Ну-ка, ручки Один из людей качнул автоматом, и Олег медленно поднял руки вверх. Раф и Димка сделали то же. Проверь их, Севка.
Небритый Севка перебросил автомат на спину, бесцеремонно ощупал карманы, провел по груди, по бедрам ладонями, отобрал вещмешки, по очереди развязал их, заглянул в каждый.
Вроде пустые, сказал он, по-волжски окая.
Куда путь держите? спросил первый, тот, что в плащ-палатке, не отводя, однако, дуло автомата.
За грибами, зло сказал Олег. Погода, понимаешь, грибная.
Севка хлопнул себя по бокам, захохотал тоненько.
Масляток им захотелось. Есть маслятки. Вернул автомат на грудь, взял на изготовку. Только не по вкусу будут, больно горькие масляточки-то.
Не паясничай, оборвал его первый. Возьми их вещмешки. Отведем к комиссару, пусть сам разбирается. Грибники, так вашу выругался, сплюнул. А ну, живей! Рук не опускать.
Партизан в шинели пошел впереди, оглядываясь поминутно, а первый с Севкой шли сзади, подталкивали автоматами в спину, и Раф невольно ускорял шаги, потому что был твердо уверен: эти выстрелят, особенно весельчак Севка, который явно не привык раздумывать, предпочитал действовать с налету и преспокойно расстрелял бы пришельцев, если бы не приказ первого. Раф вспомнил: Старков рассказывал о Севке, называл его лихим и бесшабашным парнем, прекрасным боевиком. Он, кажется, из Брянска, детдомовец. А первыйТоропов, так, помнится? Учитель географии. А третий, в шинели? Кто его знает Может, его Старков и не называл, не вспомнил.
Так они прошли минут пятьмолча, с поднятыми руками. Руки с непривычки затекли, Раф попытался украдкой пошевелить ими, но Севка сильно ткнул его автоматом:
Не балуй.
Руки устали, тихо сказал Раф.
Отдохнешь еще, коли дадут. Недолго осталось.
Осталось и вправду недолго. На огромной лесной поляне стояли телеги, крытые рваным брезентом, поодаль, привязанные к длинной слеге, прибитой к двум елям, теснились лошадишесть или восемь, Раф не успел сосчитать. Из землянки навстречу им вышел партизан в матросском бушлате, увидел нежданную процессию, остановился:
Тю, Севка шпионов поймал.
Где комиссар? спросил его Торопов.
У себя.
Торопов нырнул в низкий вход в землянку, пробыл там с полминуты, выглянул:
Давай их сюда. Матвей, постой у входа.
Матвей опустил автомат, поднял воротник шинели, спрятал в него лицо. Севка подтолкнул Олега, пробурчал:
Пошевеливайтесь. Комиссар ждет.
Нагнув головы, они спустились по земляным ступеням в сырой полумрак землянки. Раф остановился у порога, огляделся. Черные бревна стен, низкий потолок, стол, на столекоптилка, невысокое желтое пламя качнулось в латунном снарядном патроне. За столом на топчанедвое. Раф пригляделся. ОдинТоропов. Он снял плащ-палатку, остался в цивильном бобриковом пальто, какое, видно, носил еще до войны. Второйбородатый, в расстегнутой гимнастерке. Жарко ему, видите ли. Комиссар?
Кто такие? хрипло спросил комиссар, и Раф вздрогнул.
Ждал он этого, все знал, и все-таки странно было услышать в холодной, почти нереальной песенной землянке голос Старкова. Значит, это был именно Старковнеузнаваемый, даже не помолодевший, а какой-то иной, незнакомый. Борода его, пожалуй старила, но и изменяла начисто. Если бы не голос, Раф ни за что не узнал бы его.
Кто такие? повторил комиссар, и Олег быстро ответил:
Солдаты мы. Вас искали, улыбнулся, переступил с ноги на ногу, сказал облегченно:Вот и нашли
Какие солдаты? Откуда?
Из отряда Якова Лескова. Слыхали?
О Лескове слыхал. А к нам зачем?
Олег закусил губу.
Трое нас осталось, глухо, сквозь зубы.
Как это?
Проще некуда. В голосе Олега была злость: и на комиссара, задававшего неумные и ненужные вопросы, и на судьбу свою, заставившую пережить гибель отряда. Нет больше Лескова. Убит капитан. И все убиты! выкрикнул, даже голос сорвался.
Ну-ну. Старков стукнул кулаком по столу, патрон подпрыгнул, пламя мигнуло, закачалось. Без истерик! Что с отрядом?
Нет отряда. Выдала какая-то сволочь. Четвертого дня нас окружили у Ивановки, караул сняли, брали спящих, как куропаток. Нас-то и было всего ничего: полсотни бойцов. Все полегли. А мы вот живы
Та-ак, протянул Старков. Жаль Лескова. Да только не надо ему было самодеятельностью заниматься. Соединился бы с нами. Или с Панкратовым. Полсотни бойцовне сила.
А что сила? Армия сила? Вам легко говорить, вы небось давно партизаните. А мы с Лесковым из окружения шлине выбрались. Застряли в Ивановке, колхозники к нам присоединилисьтак хоть воевать начали, а не драпать. Знаете, что значит для насбить врага? Дорвались мы, понимаете? Доедались. Капитан выходил на соединение к вам, да вот не успел. Говорил: еще одна операцияи баста. За три месяцасколько операций, не сосчитаешь. Аэродромные склады, железнодорожная ветка, четыре взвода карателей. Это как запой
Допились
Олег резко шагнул вперед, схватился за стол, закаменело лицо в свете коптилки, ходили желваки по щекам.
Слушай, комиссар, или кто ты есть, ты Лескова не суди. Он со своим делом справлялся. Знаешь поговорку: о мертвых или хорошо, или
Или. Встань на место! А то тебя Севка пристрелит ненароком. А дело свое Лесков не доделал. На войне погибнуть легче всего. Ты выжить попробуй. Да не на печке схорониться, а на передовой.
Так нет здесь передовой.
Есть. Везде, где бой, там и передовая. Ты мне лучше скажи, почему тебя не убили, орел лихой? Сумел выжить?
Уйти сумел.
А оружие где потерял?
Патронов не было. Да и что за оружиеодин «шмайссер» на троих. Закопали его по дороге.
Кто будете?
Я же говорю: солдаты. Москвичи. Из роты капитана. С самого начала с ним были.
Москвичи? Студенты или рабочие?
Студенты. Третий курс физфака.
Ты смотри: земляки, выходит. А я тоже хотел в МГУ на физфак поступить, да война помешала. Ничего, наверстаю
Раф смотрел на Старкова и удивлялся: совсем оказывается, молодой парень казался много старше своих лет, и совсем не потому, что борода прибавляла годы. Рассуждал он как взрослый, опытный, много поживший человек. Война его состарила, оборвала юность, заставила стать не по возрасту мудрым. В конце концов, комиссаром его выбрали не за молодость, а скорее вопреки ей. Потому что именно вопреки ей он и повзрослел не по годам. Все онимальчишки, ушедшие на фронт со школьной скамьи, сразу перескочили из детства в зрелость, не ждали ее, не звалиона сама к ним пришла. И Раф, и Олег, и Димка уже года на два, на три постарше Старкова. Но на сколько лет он обогнал их? Как считатьгод войны за три? за пять? Кто из них смог бы стать комиссаром пусть маленького, в тридцать человек, но все же самостоятельного воинского подразделения? Может быть, только Олег
Раф и не подозревал в Олеге таких способностей. Честное слово, перед комиссаром стоял не студент физфака, а именно партизан, солдат, усталый от долгого бессонного похода в тылу врага, ожесточенный гибелью товарищей, обозленный недоверием партизан. И Рафу вдруг показалось, что Олег не играет роль, а живет в ней: действительно устал он, ожесточен, обозлен. И все эти чувства не поддельны, не придуманывыношены и пережиты. Хотя, вероятно, это только казалось Рафу. Просто хорошо развитое воображение, прекрасная память, которую принято называть эйдетической, да плюс желание выглядеть достоверно помогали Олегу в его игре. Все-таки в игре. А нынче получается мистика, фантасмагория какая-то, в которую рациональный реалист Раф никак поверить не мог.
Документы у вас есть? спросил Старков, размягченный довоенными воспоминаниями, мечтой своей, пока не осуществленной.
Олег зло усмехнулся:
Может, тебе паспорт показать? У самого-то документы имеются?
Имеются, прищурился Старков. Он снова стал комиссаром, бдительным и строгим.
А у нас нет. Зарыли мы их, когда из окружения топали.
Говоришь, солдаты вы? Не из саперов ли?
Пехота.
А мне показалосьсаперы. Землю копать любите. То оружие зароете, то документы.
Знаешь, комиссар, Олег даже рукой с досады махнул, и опять запрыгало в патроне пламя, тени на бревнах пошли в пляс, придавая всей сцене некий мистический колорит, так противный Рафу, если не веришь, прикажи твоему Севке вывести нас под дождик и шлепнуть по очереди. Тем более, что у него такое желание на лице написано.
Старков засмеялся. И Торопов растянул тонкие губы в улыбке. И Севка у стены хохотнул баском. Почему-то смешной сочли они досадливую обреченность Олега.
Шлепнутьдело нехитрое, лениво сказал Старков. Это успеется. Никуда вы отсюда не денетесь, да и Севка за вами присмотрит. Как, Севка?
Можно, подтвердил Севка.
Вот и присмотри. А там поглядим, что вы за солдаты-партизаны такие Есть хотите?
Раф вспомнил, что они так и не позавтракали, проглотил слюну, и сделал это достаточно громко, потому что Старков опять засмеялся:
Разносолов не обещаю, а каши дадим. Отведи-ка их, Севка, к Макарычу. И глаз не спускай.
Будет сделано, гаркнул Севка, приказал:Давай пошевеливайся, гвардия, впрочем, вполне миролюбиво приказал.
Глава 4
Каша была с дымом, с горьковатым запахом костра, закопченного котелка, обыкновенная солдатская «кирзуха», необычайно вкусная каша. Они сидели на поваленном березовом стволе, обжигались мисками, дули на ложки, уписывали кашу пополам с дождем.
Хлебца у нас нема, извиняйте, сказал Макарыч.
Он сидел напротив, на полешке-кругляше, выложил на колени тяжелые руки, склонил по-птичьи голову набок, смотрел жалостливо. Что ему были подозрения комиссара или мрачный взгляд бравого Севки! Он был поваромпо профессии или по партизанской необходимостии видел перед собой только голодных парней, здоровых ребят, которым не каша нужна, а добрый кус мяса и горбуха с маслом и солью, а ничего такого предложить не мог и мучился оттого.
Городской житель, привередливый гурман Димка в жизни не едал такой странной каши, отвернулся бы от нее в обычное время, брезгливо поморщился бы, а сейчасничего, елпохваливал, поскреб алюминиевой ложкой по миске, спросил вежливо:
Добавки не найдется?
Как не найдется, засуетился Макарыч, вскочил со своего полешка, отобрал миску, скрылся в землянке, вынес оттуда полную. Кушайте на здоровьечко.
«Хорошо, что не завтракали, подумал Димка, уплетая добавку, хоть голодны по-настоящему»
А что понарошку? Да все вокруг, считал Димка. И лес этот, и землянкипартизанские декорации, и толстый добряк Макарыч, и даже герой удалец Севкавсе виделось элементами какой-то странной, но чертовски интересной игры. И бородач Старковждал Димкасейчас выйдет из своей землянки, отклеит фальшивую бороду, улыбнется знакомо, скажет: «Как я вас разыграл? А вы поверили, остолопы».