Он поперхнулся, и легкий кашель сотряс его ветхое тело.
Староват я стал ночевать в подъездах и по канавам, сказал он. Но у меня есть гордость.
Ну, сказала она, можешь спать у меня на диване.
Не то чтобы я не был тебе благодарен за предложение, ответил он, но на вокзале у меня есть именная скамья.
Он оттолкнулся от стены и величественно уковылял прочь.
На автовокзале у него действительно была именная скамья. Он пожертвовал ее вокзалу давным-давно, когда был на коне, и на латунной табличке, прикрепленной к спинке, было выгравировано его имя. Зебедия Т. Кроукоростл не всегда был беден. Иногда деньги приваливали, но всякий раз он затруднялся их удержать. Разбогатев, он замечал, что общество не слишком благосклонно смотрит на состоятельных людей, которые обедают в трущобах у железной дороги и якшаются с алкашами в парке, а потому старался растранжирить богатство как можно быстрее. Разумеется, тут и там оставались какие-то крохи, о которых он забывал напрочь, и порой он забывал, что быть богатым неудобно, вновь отправлялся на поиски удачи и непременно ее находил.
Он не брился уже неделю, и в щетине уже проглядывала белоснежная седина.
Они отбыли в Египет в воскресенье, эпикурейцы. Их было пятеро, и Холлиберри БезПера Маккой махала им ручкой. Аэропорт был маленький, там еще можно было помахать на прощание.
Пока, папа! крикнула Холлиберри БезПера Маккой.
Огастес ДваПера Маккой помахал ей в ответ и пошел по асфальту к винтовому самолетику, с которого начиналось их путешествие.
Я как будто помню, сказал Огастес ДваПера Маккой, хотя и смутно, очень похожий день. В этом воспоминании я совсем маленький и тоже машу рукой. Кажется, тогда я видел отца в последний раз, и сейчас меня вновь охватило внезапное предощущение конца. В последний раз он помахал дочери на другом краю поля, и та помахала в ответ.
Тогда ты махал не менее энергично, согласился Зебедия Т. Кроукоростл, но у нее, пожалуй, выходит чуть импозантнее.
Он был прав. Она махала импозантнее.
Сначала был маленький самолет, потом большой, потом снова маленький, дирижабль, гондола, поезд, монгольфьер и арендованный джип.
Их джип тарахтел на весь Каир. Они проехали старый рынок и свернули на третью по счету улочку (если бы поехали дальше, уперлись бы в сточную канаву, некогда бывшую арыком). Мустафа Строхайм собственной персоной сидел перед домом, примостившись в древнем плетеном кресле. Столы и столики тоже стояли на улице, а она была не особо широка.
Добро пожаловать, друзья, в мою кахву, сказал Мустафа Строхайм. Кахва это кафе, кофейня по-египетски. Хотите чаю? Или сыграть в домино?
Хотим, чтобы нам показали наши комнаты, сказал Джеки Ньюхаус.
Я не хочу, заявил Зебедия Т. Кроукоростл. Буду спать на улице. Тут тепло, и вон то крыльцо вроде удобное.
Мне кофе, если можно, попросил Огастес ДваПера Маккой.
Сию минуту.
Вода у вас есть? поинтересовался профессор Мандалай.
Чей это голос? удивился Мустафа Строхайм. А, это ты, серый человечек. Ошибочка вышла. Я поначалу решил, что ты чья-то тень.
Мне, пожалуйста, шай соккар боста, сказала Вирджиния Бут, имея в виду стакан горячего чая с кусочком сахара на блюдце. И я бы сыграла в нарды, если кто-нибудь желает со мной сразиться. В Каире не найдется человека, который обыграет меня, если только я вспомню правила.
Огастесу ДваПера Маккою показали его комнату. Профессору Мандалаю показали его комнату. Джеки Ньюхаусу показали его комнату. Времени это заняло немного; в конце концов, комната была одна на троих. Вирджинии досталась другая комната, в глубине дома, а в третьей жил Мустафа со своей семьей.
Что ты там пишешь? спросил Джеки Ньюхаус.
Протоколы, анналы и хроники Эпикурейского клуба, ответил профессор Мандалай. Маленькой черной ручкой он делал записи в большой книге, переплетенной в кожу. Я задокументировал наше путешествие и все, что мы ели по дороге. Когда будем есть жар-птицу, я запишу все впечатления: все оттенки вкуса и консистенции, все запахи и соки.
Кроукоростл рассказал, как будет готовить жар-птицу? спросил Джеки Ньюхаус.
Да, отозвался Огастес ДваПера Маккой. Сказал, что выпьет пиво из банки, чтобы там осталась треть. Потом набьет банку пряностями и травами. Птицу насадит на банку, вроде как нафарширует, и зажарит. Говорит, так ее готовят по традиции.
Джеки Ньюхаус фыркнул:
А не слишком ли новомодно?
Кроукоростл утверждает, что это и есть традиционный способ приготовления жар-птицы, повторил Огастес.
Именно так, утверждаю, подтвердил Кроукоростл, поднимаясь по ступеням. Дом-то был небольшой. Лестница неподалеку, да и стены не слишком толстые. Пиво впервые появилось в Египте, и египтяне готовят жар-птицу вот уже больше пяти тысяч лет.
Да, но пивную банку изобрели относительно недавно, возразил профессор Мандалай, когда Зебедия Т. Кроукоростл вошел в комнату. Тот держал чашку турецкого кофе, черного как смоль и бурлившего, как расплавленный битум.
Кофе не слишком горячий? спросил Огастес ДваПера Маккой.
Кроукоростл одним махом проглотил полчашки.
Не-а, сказал он. Не слишком. А пивная банка на самом деле не так уж нова. Раньше мы делали их из медной амальгамы и олова, иногда добавляли капельку серебра, иногда обходились без него. Зависело от кузнеца и от того, что было под рукой. Главное, чтобы температуру держала. Я смотрю, вы не очень-то мне верите. Джентльмены, поймите: нет никаких сомнений в том, что древние египтяне умели делать пивные банки, иначе где бы они держали пиво?
С улицы донесся многоголосый вой. Вирджиния Бут уговорила местных сыграть в нарды на деньги и теперь раздевала до нитки. В нардах она была настоящей акулой.
За кофейней Мустафы Строхайма располагался дворик с развалившейся жаровней глиняные кирпичи, полурасплавленная решетка и старым деревянным столом. Весь следующий день Кроукоростл ремонтировал жаровню, чистил ее и мазал решетку маслом.
Судя по ее виду, огня там не разводили лет сорок, сказала Вирджиния Бут. С ней уже никто не хотел играть, зато коричневая сумочка раздулась от замусоленных пиастров.
Да, где-то так, согласился Кроукоростл. Может, чуть дольше. Джинни, займись делом. Я составил список того, что нужно купить на базаре. В основном всякие травы, пряности и щепу. Вместо переводчика можешь взять кого-нибудь из детей Мустафы.
С удовольствием, Корости.
Остальные члены Эпикурейского клуба убивали время каждый по-своему. Джеки Ньюхаус налаживал контакты с местными жителями, которых очаровали его элегантный костюм и мастерская игра на скрипке. Огастес ДваПера Маккой подолгу бродил. Профессор Мандалай коротал время, переводя иероглифы, выдавленные на кирпичах жаровни. Он объявил, что бестолковый исследователь бы решил, будто жаровня Мустафы Строхайма святилище Солнца.
Но я, человек искушенный, сказал он, сразу понял, что когда-то, давным-давно кирпичи эти были частью храма, и теперь, тысячелетия спустя, им нашли новое применение. Сомневаюсь, что эти люди сознают ценность того, что попало им в руки.
О, они все прекрасно сознают, сказал Зебедия Т. Кроукоростл. И кирпичи не из какого не из храма. Они здесь уже пять тысяч лет, с тех пор как мы сложили жаровню. До этого все делалось на камнях.
Вирджиния Бут притащила с базара полную корзину.
Вот, сказала она. Красное сандаловое дерево и пачули, ванильные бобы, веточки лаванды, шалфей, листья корицы, цельные мускатные орехи, чеснок, гвоздика и розмарин: все, что нужно, и даже больше.
Зебедия Т. Кроукоростл довольно улыбнулся.
Жар-птица будет просто счастлива, сказал он ей.
До самого вечера он готовил соус для жаркого. Сказал, что это дань уважения, а кроме того, мясо жар-птицы часто бывает суховатым.
Эпикурейцы встретили закат в ивовых креслах на улице, а Мустафа Строхайм и его домочадцы приносили им чай, кофе и горячий мятный настой. Зебедия Т. Кроукоростл предупредил эпикурейцев, что в воскресенье на обед будет жартаунская жар-птица, так что лучше им на ночь не наедаться, чтобы не потерять аппетит.
У меня предчувствие надвигающейся беды, сказал Огастес ДваПера Маккой, укладываясь на кровать, слишком маленькую для его габаритов. И боюсь, ее подадут нам под соусом для жаркого.
Наутро все проснулись голодные. Зебедия Т. Кроукоростл надел клоунский передник с ядовито-зеленой надписью ПОЦЕЛУЙ ПОВАРА. Он уже разбросал зерно и вымоченный в коньяке изюм под чахлым авокадо за домом и теперь раскладывал на подушке из древесного угля ароматные щепки, сушеные травы и пряности. Мустафа Строхайм уехал с семьей к какой-то родне на другой конец Каира.
Спички есть у кого? спросил Кроукоростл.
Джеки Ньюхаус вытащил зажигалку и отдал ее Кроукоростлу, а тот поджег сухие лавровые и коричные листья, присыпанные древесным углем. В полуденном воздухе заструился дымок.
Сандаловое дерево и корица приманят жар-птицу, сказал Кроукоростл.
Откуда приманят? спросил Огастес ДваПера Маккой.
С Солнца, ответил Кроукоростл. Она там спит.
Раздался осторожный кашель профессора Мандалая.
Земля в перигелии отстоит от Солнца приблизительно на 91 миллион миль. Рекордная зафиксированная скорость птицы, пикирующего сапсана, немногим превысила 273 мили в час. При такой скорости лететь к нам от Солнца жар-птица будет чуть больше тридцати восьми лет. Если, конечно, ей нипочем темный холод космического вакуума.
Конечно, согласился Зебедия Т. Кроукоростл. Он прикрыл рукой глаза, посмотрел в небо и сощурился. А вот и она.
Казалось, птица летит прямо из Солнца; но это, разумеется, была лишь иллюзия. Не станешь ведь в полдень прямо на солнце таращиться.
Сначала появился лишь силуэт, черный силуэт на фоне солнца и голубого неба, потом солнце тронуло его перья, и у людей на земле перехватило дыхание. Ничто не сравнится с блестящим на солнце оперением жар-птицы от этого перехватит дыхание у кого угодно.
Жар-птица взмахнула крыльями и закружила, все ближе и ближе, над кофейней Мустафы Строхайма.
И приземлилась прямо на авокадо. Ее перья были золотыми, они были серебряными, они были пурпурными. Она была крупнее упитанного петуха, меньше индейки, с длинными ногами и шеей цапли, а голова ее напоминала орлиную.
Она прекрасна, прошептала Вирджиния Бут. Посмотрите, какой у нее хохолок из двух перьев. Такой симпатичный.
Весьма симпатичный, согласился профессор Мандалай.
Что-то мне эти перья напоминают, пробормотал ДваПера Маккой.
Мы ощиплем хохолок перед жаркой, сказал Зебедия Т. Кроукоростл. Так положено.
Жар-птица сидела на авокадо, под солнцем. Казалось, она сияла изнутри, отражая солнце, будто ее перья были сплетены из света, переливавшегося пурпуром, зеленью и золотом. Потом она стала прихорашиваться, подставив солнцу расправленное крыло. Она ворошила и поправляла перья, пока не пригладила все до единого. Затем наступила очередь второго крыла. Наконец, птица удовлетворенно чирикнула и слетела на землю.
Близоруко озираясь, она потрусила по высохшей грязи.
Смотрите! воскликнул Джеки Ньюхаус. Она нашла зерна.
Как будто искала их, сказал Огастес ДваПера Маккой. Как будто знала, где искать.
Я всегда сыплю зерна в том месте, сказал Зебедия Т. Кроукоростл.
Какая красивая, повторила Вирджиния Бут. Но вблизи видно, что она гораздо старше, чем я себе представляла. Глаза мутные, ноги заплетаются. Но все же какая красивая!
Птица Бенну красивейшая из всех птиц, сказал Зебедия Т. Кроукоростл.
Вирджиния Бут умела объясниться с египетским официантом, но на этом ее языковые познания заканчивались.
Что за птица Бенну? спросила она. Жар-птица по-египетски?
Птица Бенну, ответил профессор Мандалай, ночует на ветках персеи. На голове у нее два пера. Иногда ее изображают, как цаплю, иногда в виде орла. Это не все, но остальное до того невероятно, что нечего и повторять.
Смотрите, она склевала зерно и изюм! воскликнул Джеки Ньюхаус. Теперь ее шатает но какое величие, даже в опьянении!
Зебедия Т. Кроукоростл подошел к жар-птице, которой огромного усилия воли стоило, топчась туда-сюда в пыли под авокадо, не путаться в собственных ногах. Он встал перед жар-птицей и очень медленно ей поклонился. По-стариковски, натужно и скрипуче, однако же поклонился. И жар-птица поклонилась в ответ, а потом повалилась в пыль. Зебедия Т. Кроукоростл почтительно взял ее на руки, точно ребенка, и понес обратно во дворик за кафе Мустафы Строхайма, а остальные последовали за ним.
Первым делом Зебедия выдернул и отложил в сторону два великолепных золотых пера из хохолка.
Потом, не ощипывая птицу, он выпотрошил ее и положил потроха на дымящийся хворост. Ополовиненную банку пива сунул в тушку и водрузил птицу на жаровню.
Жар-птица жарится быстро, предупредил Кроукоростл. Готовьте тарелки.
Древние египтяне приправляли пиво кардамоном и кориандром, поскольку не знали хмеля, и пиво у них выходило вкусное, душистое и хорошо утоляло жажду. После такого пива можно было и целую пирамиду построить, что иногда и случалось. Пиво в банке бурлило и распаривало жар-птицу изнутри. Когда жар от углей достиг оперенья, оно сгорело, будто магниевая фольга, с такой яркой вспышкой, что эпикурейцам пришлось зажмуриться.
Воздух пропитался запахом жареной дичисочнее утки, тоньше фазана. У изголодавшихся эпикурейцев потекли слюнки. Казалось, времени прошло всего ничего, а Зебедия уже снял жар-птицу с раскаленного ложа и поставил на стол. Потом разрезал на куски и разложил дымящееся мясо по тарелкам. Каждый кусочек он полил соусом. Кости отправились прямиком в огонь.
Все члены Эпикурейского клуба расселись на заднем дворе кофейни Мустафы Строхайма, вокруг древнего деревянного стола. Они ели руками.
Зебби, это восхитительно! воскликнула Вирджиния Бут с набитым ртом. Так и тает во рту. Вкус просто неземной.
Это вкус Солнца, сказал Огастес ДваПера Маккой, поглощая мясо с рвением, на которое способен только по-настоящему большой человек. В одной руке у него была ножка, в другой кусок грудки. В жизни не пробовал ничего вкуснее и не жалею, что отведал, но все же я буду скучать по дочери.
Волшебно, высказался Джеки Ньюхаус. Это вкус любви и прекрасной музыки. Это вкус истины.
Профессор Мандалай записывал все в анналы Эпикурейского клуба. Он описывал свои ощущения, записывал впечатления других членов клуба, стараясь не замарать страницы, поскольку в свободной руке держал крылышко, которое объедал с величайшим тщанием.
Странно, сказал Джеки Ньюхаус. Чем больше я ем, тем горячее во рту и в желудке.
Да. Так и должно быть. Лучше готовиться заранее, откликнулся Зебедия Т. Кроукоростл. Есть огневок и раскаленные угли. Иначе организму чуток тяжеловато.
Зебедия Т. Кроукоростл трудился над головой птицы, разгрызая кости и клюв. Они молниями вспыхивали у него во рту, но Зебедия лишь ухмылялся и жевал.
Кости жар-птицы на жаровне занялись оранжевым, а потом вспыхнули ослепительно белым. На двор кофейни Мустафы Строхайма опустился густой жар, все вокруг мерцало, словно едоки смотрели на мир сквозь воду или марево сна.
Какая прелесть! жуя, сказала Вирджиния Бут. В жизни не ела ничего вкуснее. Это вкус моей юности. Вкус вечности. Она облизнула пальцы и взяла с тарелки последний кусок. Жартаунская жар-птица, сказала она. А она еще как-нибудь называется?
Феникс из Гелиополиса, ответил Зебедия Т. Кроукоростл. Птица, что гибнет в пламени и возрождается из пепла, поколение за поколением. Птица Бенну, что носилась над водами, когда еще не было света. Когда приходит время, она сгорает в огне из редких пород дерева, пряностей и ароматных трав и воскресает из пепла, раз за разом, к вечной жизни.
Горячо! воскликнул профессор Мандалай. У меня внутри все горит! Он хлебнул воды, но легче, видимо, не стало.
Мои пальцы, произнесла Вирджиния Бут. Взгляните на мои пальцы. Она протянула руку над столом. Пальцы сияли изнутри, словно подсвеченные огнем.
Воздух стал таким горячим, что в нем можно было запечь яйцо.
С шипеньем посыпались искры два желтых пера в волосах Огастеса ДваПера Маккоя вспыхнули фейерверками.