Вспоминаю, как искал отсюда выход, еще когда был совсем мелким; карта первого этажа выжжена на моей глазной сетчатке, до того часто я рисовал ее и разглядывал. Те же тридцать дверей: три палаты, спальня вожатых, кабинет старшего, санблок, зал собраний, три спортзала, игровая, пять рингов, десять учебных классов, кинозал, дверь в комнаты для собеседований, столовая, лифт.
Ни одна дверь не ведет наружу. Помню, маленьким я думал, что выход из интерната должен быть где-то на втором или на третьем. Когда подрос и меня перевели на второй, мне оставался только третий. Теперь, когда я живу на третьем, мне кажется, что я, наверное, просто плохо искал на первых двух этажах.
Нас с самого начала приучают к мысли, что отсюда нет выхода. Но ведь должен быть вход! Ведь мелкие тут откуда-то берутся!
Я терпеливо обхожу дверь за дверью; на занятиях осматриваю аудитории и ринги. Все стены гладки и герметичны; если тереться о них чересчур назойливо, они начинают покалывать током.
Меня вызывают в комнату для собеседований. Интересуются, почему я так себя веду, и, увлекшись, ломают мне безымянный палец на левой руке. Адская боль; палец торчит, согнутый в обратную сторону. Я смотрю на него и понимаю, что меня теперь должны отправить в лазарет. Хорошо: так я смогу попасть на второй этаж и проверить его заново.
Что ты ищешь? спрашивает меня вожатый.
Выход, говорю я. Он смеется.
Когда я жил на первом, пацаны перед сном шептались, что интернат закопан на глубине нескольких километров, что он находится в бункере, устроенном в гранитном массиве. Что мыединственные, кто пережил ядерную войну, и что мынадежда человечества. Другие клялись, что мы заключены на борту ракеты, отправленной за пределы Солнечной системы, и должны стать первыми колонистами, которые будут осваивать Тау Кита. Простительно: нам было лет по пять-шесть. Вожатые уже тогда прямо говорили нам, что мыотбросы и преступники, что нас засунули в это проклятое яйцо, потому что другого места для нас на Земле нету, но когда тебе шесть лет, любая сказка лучше такой правды.
К десяти никого уже не колебало, где находится интернат, а к двенадцати всем стало насрать, что нас не ждет великая судьба и что у нас нет вообще никакого предназначения. Не очень ясно было только, зачем нам вообще в подробностях узнавать о каком-то внешнем мире, учить его историю и географию, знакомиться с культурой и законами физики, если в этот мир нас не планируется выпускать никогда. Наверное, чтобы мы понимали, чего нас лишают.
Но я был бы готов отсидеть тут вечность, если бы на утренних построениях не оказывался напротив Пятьсот Третьего. Такие мелочи иногда портят всю долбаную космическую гармонию.
Второй этаж.
Те же слепые стены, те же безликие двери. Баюкая свой сломанный палец, обхожу одну за другой. Ринги, классы, медиатека, палаты; белое на белом, как и везде. Ничего.
Являюсь в лазарет: врач, кажется, на обходе. Дверь в его кабинет приоткрыта.
Обычно сюда нет хода пациентам; такого шанса упускать нельзя. Поколебавшись секунду, проскальзываю внутрьи оказываюсь в просторном помещении: пульт, кровать, мерцающие голограммы внутренних органов на подставках. Стерильно и скучно. В другом конце помещенияеще одна дверь и тоже открытая.
И там
Иду вперед, слыша, как разгоняется сердце и замедляется время. Из проема доносятся голоса, но я продолжаю шагать, не боясь быть обнаруженным. Адреналин включает слоу-моушен, я как в кино.
Как так вышло? Чей-то голос скрипит недовольно, ржаво.
Забыли Бас старшего вожатого.
Забыли?
Передержали.
Их разговор мне не понятен и не интересен. Единственное, что меня занимает, всплывающее в дверном проеме, огромное, занимающее всю стену дальней комнаты, в которой разговаривают эти двое
Окно.
Единственное окно на весь интернат.
Я задерживаю дыхание, подкрадываюсь так близко к дверям, как могу И в первый раз выглядываю наружу.
По крайней мере теперь я знаю, что мы не на борту межгалактического корабля и не в гранитном склепе
За окноммогучий город, город тысячи тысяч грандиозных башен, столпов, которые стоят на невероятно далекой земле и уходят вверх в бесконечно далекие небеса. Город для миллиардов людей.
Башни видятся мне, таракану, микробу, ногами невообразимо громадных человекоподобных созданий, атлантов, которым облака по колено и на плечах которых держится небосвод. Это самое великое зрелище из всех, которые существуют; я, конечно, никогда не смог бы вообразить что-либо столь же величественное.
Что тамя никогда не сумел бы просто представить себе, что в мире может разом быть столько места!
Я делаю самое потрясающее географическое открытие всех времен и народов.
Для меня оно важнее, чем для Галилеяпредположить, что Земля круглая, а для Магелланадоказать это. Важней, чем убедиться, что мы не одни во Вселенной.
Мое открытие: за пределами интерната действительно есть мир! Я нашел выход! Мне есть куда бежать!
Ты что, дверь не закрыл? Дергаюсьсхватили за волосы.
Давай его сюда!
Меня зашвыривают внутрь. Успеваю увидеть стол, на котором лежит здоровенный продолговатый пакет на застежкестарший вожатый тут же его загораживает, кучу инструментов, нашего доктора с лицом таким усталым и брезгливым, что молодость ему не идет, и раму с дверной ручкой на окне.
Ты что здесь потерял, щенок?!
Ищу доктора Вот
Старший вожатый хватает меня за палец, который я ему демонстрирую, будто это пропуск или защитный амулет, и дергает с такой силищей, что мне глаза засыпает горячими звездами. Валюсь на пол, задыхаясь от боли.
Забудь об этом, ясно?! Забудь обо всем, что ты тут Я не могу ответитьотчаянно стараясь вдохнуть.
Ясно?! Ясно тебе, тварь?!
А что Моя боль, кипящее олово, отливается в ярость. А что вы мне сделаете?! Что вы мне сделаете-то?! А?! кричу я ему в ответ. Что?!
Черные глазницы пялятся мне внутрь.
Не здесь, говорит доктор.
Ничего вы мне не сделаете! Я юлой выкручиваюсь. Мы все равно свалим отсюда! Проскальзываю у старшего между ног и выбегаю через кабинет, через затрепыхавшихся пациентов, в коридор.
Мчусь к лифту, влетаю в него, жму все кнопки сразувдруг вспоминаю сто лет назад, в детстве, слышанную байку, что в интернате есть еще и нулевой этаж, через который сюда и попадают новички. Мол, если нажать все кнопки одновременно и подержать определенное время, тебя доставят то ли вверх, то ли внизна этот тайный уровень
Дверь закрывается, лифт ползет куда-то.
Если нулевого этажа не существует, мне хана.
Когда створки разъезжаются, я не могу определить, на каком этаже очутился. Белые стены, белый потолок В коридоре никого. Я, оскальзываясь, бегу вперед мимо запертых дверей, ища хотя бы одну открытую.
Наконецпроем. Ныряю в него, не понимая еще, куда попал, прижимаюсь к стене, сползаю по ней. Почему за мной нет погони? Старший вожатый ни за что не простит мне этой выходки Не простит, что я нашел окно и смотрел в него, что узнал про выход.
Оглядываюсь.
Я в кинозале. Он совсем пустой, и свет тусклыйвсе сейчас на занятиях. Медленно проползаю через ряды, забиваюсь в дальний угол, вызываю плейлист, прошу «Глухих».
Включаю с самого начала.
Меня колотит озноб. Чтобы согреться, забираюсь на сиденье с ногами, прячу подбородок в коленях. Титры.
Я сижу на нагретых досках веранды, рядом со мной стоит пара детских сандалий; в приоткрытой оконной створке вижу настоящего живого котатолстого, бело-рыжего. Бриз покачивает коконы кресел, в которых спиной ко мне сидят два человекамужчина и женщина. Синяя струйка дыма на короткий миг возникает в воздухеи тут же исчезает, размазанная ветром.
Смотрю на велик, который я, накатавшись, бросил в траву. По хромированному бликующему звонку ползет муравей. Солнце закатывается за зеленый холм, увенчанный старой церквушкой, и на прощание целует мне руки.
Мне хорошо, покойно и удивительно мирно. Я на своем месте.
Давай смоемся отсюда Одному у меня не получится, а вдвоем говорю я Девятьсот Шестому.
Он не отвечает.
Воздух вокруг меня становится вязким, плотным, как вода, и словно чернила каракатицы его наполняет, мутит надвигающаяся беда.
«Глухие» пилят нервы тревожной мелодией. Тот самый план: конец аллеи
Несчастье переполненным выменем нависает вместо неба над домом из кубиков, придавливает своими разбухшими сосцами и меня, и сидящих в креслах; нам всем скоро сосать его яд. Но я притворяюсь, будто это все не сейчас, не с ними, не со мной. Ставлю видео на паузу, ставлю на паузу время, чтобы отвратить неотвратимое.
Ну чё, глиста? слышу за спиной.
Пятьсот Третий! Его голос! Мне не надо оборачиваться, чтобы понять, кто говорит со мной. Поэтому, вместо того чтобы тратить время на лишние движения, я сразу рвусь вперед. И не успеваю.
Мою шею запирает его локоть. Он рвет меня назад и вверх, выкорчевывая меня из моего гнезда, придушивая и перетягивая на задний ряд. Я извиваюсь, стараюсь освободитьсяно его жилистые руки окаменели, я не могу разжать замок.
Не смей! Не смей! Я Я Я им фффсе рассскажшууу
Я дрыгаю ногамихоть за что-нибудь зацепиться бы, хоть какую-то бы опору
А ты что думаешь Они не знают?.. говорит Пятьсот Третий мне в шею. Он смеется сипяще: «Ххххх»и продолжает удавливать меня; его дыхание щекочет мне затылок. Я пытаюсь бить назад, надеюсь попасть ему по яйцам, но он держит меня как-то хитро, и я все промахиваюсь; а даже если бы и попалс воздухом из меня ушли все силы, удар получился бы слабый, как во сне.
Мне поручили Тебя Наказать
Он свободной рукой нашаривает пуговицу на моих штанах, рвет ее, сдергивает штаны вниздо коленей. Мою спину трогает что-то маленькое, твердое, мерзкое. У него встало!
Внизу живота мерзко щекочет. Я сейчас Мне нельзя, нет Я
Отвали! Отвали! Слышишь?!
И тут мне колени заливает горячим. Я мертвею от ужаса и от стыда.
Ты что, обоссался?! Ах ты, говнюк! Ты обоссался?!
Хватка слабнет. Я пользуюсь этим, выкручиваюсь, бью его пальцами в глаза, пытаюсь сбежатьно он справляется с брезгливостью, заваливает меня на пол, в проход между сиденьями, подминает под себя
Его глаза полуприкрыты, рот ощерен, я вижу щели между зубами
Ну давай Попробуй удрать Малыш
И тут я делаю единственное, что могу сделать в этой скользкой звериной борьбе.
Отчаянным броском рвусь вверх и впиваюсь в его ухо. Процарапываю зубами по потным волосам, по коже, стискиваю челюсть, давлю, хрустит, жжет, рвется!
Мразота! Выпусти! Паскуда! Аааа!!!
Пятьсот Третий, забыв себя от боли и страха, толкает меня, я отваливаюсьс мягким и горячим во рту; он зажимает ладонью кровавую дыру на своей голове. Во рту солоно и отдает еще чем-то незнакомым, он переполнен, меня вот-вот вывернет. Я отползаю, вскакиваю, на бегу вытаскиваю изо рта ухоизжеванный сопливый хрящ, зачем-то сжимаю его в руке и удираю, удираю из проклятого кинозала что есть ног.
Мраааазь! Суууука!
Я стою в белом коридоре без углов и без выхода; в рукемой дерьмовый трофей, полуспущенные портки обмочены. С потолка на меня слепо смотрит всевидящее око. Когда меня будут убивать, оно не моргнет.
Я сбегу отсюда или сдохну.
Я сбегу отсюда. Сбегу.
Глава V. Вертиго
Коммуникатор пищит еле слышно, но я подскакиваю до потолка. Вызов!
Не важно, спишь ли ты, в борделе ты или на операционном столе, когда приходит вызов на рейд, ты должен сорваться с места за минуту. Минуты вполне достаточно, в особенности если спать одетым.
И если не пить на ночь.
Из головы, кажется, вытянули все серое вещество, а взамен накачали туда густой морской воды и запустили рыбок. Теперь моя задачане разбить этот долбаный аквариум.
Не знаю, сколько я проспал, но моей печени этого времени явно не хватило. Я на три четверти состою из текилы. Во рту кислятина. Череп и вправду словно стеклянный, и все внешние звуки царапают его, как гвозди. Рыбкам в моей голове как-то не очень, они просятся на свободу.
На дно аквариума оседает мутная взвесь недосмотренного кошмара. Не помню, что мне снилось, но настроение у меня самое паскудное.
Чтобы протрезветь, кусаю себя за руку.
Тех, кто опаздывает, ждет дисциплинарный трибунал. Но какое наказание он ни назначил бы, никто из нас даже не думает уйти из Фаланги. Почти никто. Дело не в деньгах: рядовых штурмовиков особо не балуют. Но попробуй назови другую работу, которая могла вот так же стать бы смыслом жизни. А в бесконечной жизни смыслособый дефицит. На земле, пихаясь локтями, колупается в вечности целый триллион человек, и большинство не может похвастаться тем, что делает хоть что-нибудь полезное: все полезное, считай, уже было сделано триста лет назад. Но вот то, чем занимаемся мы, будет востребовано всегда. Нет, таким не разбрасываются. Да и не отпустят нас с этой службы.
На коммуникаторе высвечиваются координаты локации, в которой мы должны оказаться через час. Башня «Гиперборея». Никогда не слышал. И находится у черта на рогах. Успеть бы ко времени
Вытаскиваю из шкафа мешок с комплектом формы, перекладываю туда маску и шокери все, я готов. Натяну на себя черное ближе к делу, незачем преждевременно нервировать обывателей.
Из мешка несет розами: в моей прачечной они почему-то ароматизируют одежду этой дрянью. Не всем причем, а только «любимым клиентам». Я, ясное дело, любимый: мне приходится стираться у них ежедневно. Сводить с формы чужую кровь, мочу, пот, блевотину. Сколько раз я просил у них обходиться без этой розовой отдушки, но систему, видимо, не перебороть.
Поэтому на службу я являюсь, всегда благоухая как педик. Хорошо, что Даниэль стирается в такой же прачечной, так что и он пахнет розочками, а насчет Даниэля никто из наших шутить не станет.
Я вливаюсь в тысячеголовое человеческое стадо, которое медленно течет к транспортному хабу. В башне «Наваха», где находится моя конура, расположен один из главных терминалов скоростных туб. Поэтому, собственно, я ее и выбрал: минута в лифтеи ты на вокзале. Еще полчасаи вкалываешь кому-нибудь акс. Все по графику.
Я вообще практичный парень.
Люди вползают в горлышко главного входа, набиваются в распределитель, толкутся там, пока не отыщут свой гейт, и только отстояв очередь на посадку, наконец рассаживаются по вагонам скоростных туб, чтобы разлететься кто куда. Давка внутри хаба кошмарная. Конструкция продумана великолепно: архитекторы явно вдохновлялись образом мясорубки. Мне с моей любовью к толпе и томящимися в неволе рыбкамисейчас самое оно, чтоб окончательно слететь с винта.
Какой у меня гейт? Какая это туба? Какое направление? Что мне снилось?
Даниэль! говорю я коммуникатору. Молчание. Раз, два, три
Какого?! сипит перекошенная рожа на экране. Четыре ночи!
Ты проспал?! сиплю я в ответ. Посмотри на комм! Вызов!
Какой еще, к едреной матери, вызов?!
Башня «Гиперборея»! Срочно!
Погоди Он сосредоточенно сопит, отматывая полученные сообщения. Это во сколько тебе пришло?
Пятнадцать минут назад!
У меня ничего нет.
То есть?..
Меня никуда не вызывали.
Ты шутишь?
Я тебе говорю: у меня ничего.
Ладно. Я Я узнаю у Эла. Извини, что поднял
Прежде чем рассоединиться, мы еще несколько секунд молчим. Даниэль подозрительно смотрит на меня с запястья. Сна ни в одном глазу. Я тоже просыпаюсь.
Мызвено. Одна семья. Единый организм. Онкулак, Элмозг, яглотка Остальныеруки, ноги, сердце, желудок, все такое. Всегда вместе. На всех рейдах, на всех операциях. Состав звеньев не меняется, разве что если кого-то укатают в госпиталь. Разве что если
Но Даниэль в порядке. Он в порядке! С какой стати его отстранять? Может, он в прошлом рейде наделал дел? Откуда мне знать, что у них там случилось, пока я обрабатывал молодых мамаш?
И все равноэто как ампутация. Даниэльнаш, а мыего. Не нужно нам никаких чужаков в звене. Не хочу я, чтобы вместо кулака нам чей-нибудь хер приштопали! Мне и этого прыщавого подростка на месте Базиля достаточно.
Эл! требую я у коммуникатора. Звеньевой тоже отвечает не сразу.
Что еще у тебя стряслось? Голос недовольный, хриплый со сна.
У меня-то все прекрасно, за исключением того, что я понятия не имею, где эта ваша долбаная «Гиперборея». Где встречаемся? И что с Даниэлем?
Что с Даниэлем? тупо повторяет Эл.
Это я тебя спрашиваю! Почему его сняли с рейда? Что-то серьезное?
Понятия не имею Вечером только разговаривал. Погоди С какого рейда?
В «Гиперборею»! Ты где вообще? Я пытаюсь разглядеть, что там у Эла на фоне.