Ты нажрался опять?! вдруг орет он.
Что?
Опять, говорю, нажрался?! Какая еще «Гиперборея»?! Какой, в задницу, рейд?! Что ты лыбишься? Ложись, спи!
Он отрубается.
Я останавливаюсьно толпа продолжает нести меня вперед, в горловину главного входа. Окей, я покорно волокусь дальше вместе с рекой человеческого фаршау меня нет сейчас сил сопротивляться. Пытаюсь понять, могу ли я выполнить приказ Эла и заснуть обратно в тот мир, где меня никуда не вызывали.
Проверяю коммуникатор. Сообщение о рейде на месте, координаты прежние. Рыбки в аквариуме начинают нервничать. Похоже, ситуация несколько сложнее, чем видится Элу. Белой горячкой тут не обойдешься.
Толпа еле уминается в жерло транспортного хаба. Прорвавшись внутрь, в громадное помещение под экраном-куполом (самый большой рекламный носитель в Европе!), сплошной бурлящий поток голов разбивается на сотню ручейков: каждый устремляется к своему гейту. Тубы подходят к стенам круглой башни на нескольких уровнях по касательной. Прозрачные, как шприцы, поезда останавливаются, насасываются толпой и улетают в темноту.
Какой гейт мой? Куда мне? Кто меня вызывает?
Игрой течений меня выносит в середину этого моря; я попадаю в какую-то мертвую точку, где меня перестают сердито пихать и подталкивать, оттирать локтями и тащить за собойи предоставляют мне валандаться самому по себе, лениво трезвея.
И только тут до меня доходит окончательно: ни Даниэля, ни Эла никуда не вызывали. И все остальные наши тоже продолжают сопеть в своих койках. Это мой личный рейд. Задание от господина Шрейера. Первая операция, которой я должен командовать сам. Шанс стать человеком. Такой, может, раз в жизни дается.
Время! говорю я коммуникатору. Осталось полчаса, отвечает он мне.
Маршрут к башне «Гиперборея»!
На одном из рейдов был случай: пока Эл допрашивал каких-то мамаш, мне пришлось успокаивать рассопливившуюся девчонку лет трех. Понятия не имел, что делать с этой мартышкой. Хорошо, под руки подвернулась ее игра: куча запутанных ходов, похожих на вываленные кишки, в одном концекролик с опущенными ушами, в другомдомик с горящими окошками. «Помоги заблудившемуся зайчику найти дорогу домой». Лабиринт. Надо пальцем провести по экрану от гребаного зайца до гребаного домика. По мнетак себе развлечение, но девчонку оно просто загипнотизировало, так что она не мешала Элу вкалывать ее маме старость.
Помоги заблудившемуся зайчику найти дорогу от хаба до башни «Гиперборея», Господи.
Гейт семьдесят один, отправление поезда через четыре минуты.
Черт знает, как часто они ходят. Опоздаю на четыре минутымогу опоздать навсегда.
Озираюсь вокруг, отыскивая светящиеся цифры «71». И тут накатывает
Пока я смотрел внутрь себя, все было более или менее, но стоило мне выглянуть наружу, как на меня наваливается паника. На лбу выступает жирный пот.
Гул толпы, который до сих пор приглушенно играл фоном, вступает в полную мощьчудовищным разлаженным оркестром из ста тысяч инструментов, каждый из которых упрямо и ревниво играет свою мелодийку.
Над моей головойкупольный экран. Красивый юноша рекомендует мне вживить коммуникатор нового поколения прямо в мозг. Одна беда: экранразмером с футбольное поле, и юноша занимает его весь. Волосы у него как канаты, в зрачок проедет поезд. Мне страшно.
Stay in touch! Глядя с неба, он опускает на меня свой указательный палец.
Это, наверное, аллюзия на ту даже масс-маркету набившую оскомину фреску, где бог протягивает руку человеку; Микеланджело, что ли? Но мне кажется, что этот прекраснолицый архангел пытается меня припечатать, как клопа. Я втягиваю голову, зажмуриваюсь.
Раздавленный, я в самом центре клокочущего полукилометрового котла; вокруг меня водят хоровод сто тысяч человек. Цифры над гейтами сдвигаются с места и едут по кругу: 71 72 73 77 80 85 89 90 9299 1001239 923364567 слипаясь, превращаясь в одно невиданное сплошное число, в имя бесконечности.
Надо соскочить с этой чертовой карусели!
Надо взять себя в руки! Пропороть толпу!
Три минуты до отправления поезда.
Этот поездпоследний. На него нельзя опоздать.
Я закрываю глаза и представляю, что стою по пояс в зеленой траве.
Вдох Выдох
А потом двигаю наугад кому-то в челюсть, другого отбрасываю в сторону, локтем вклиниваюсь между теламиони сначала напрягаются, но потом обмякают, а я, наоборот, крепну, каменею, пропахиваю поле, давлю, топчу, разрываю
С дороги, твари!
Полиция!
Пропустите его, он ненормальный
Что вы делаете?!
Да я тебя сейчас
Это клаустрофобия! У него приступ, у моей жены клаустрофобия, я знаю
Да пошел ты! ору я на него.
Сначала я несусь просто вперед, не отдавая себе отчета, куда движусь. На какой-то миг передо мной мелькает «71», и я силюсь сфокусироваться на этих цифрах, но кто-то хватает меня за шиворот, пытается задержать, и я снова сбиваюсь. Через пару секунд я ступаю по его лицу. Оно мягкое.
Ямаленький шарик. Мне нужно попасть в ячейку с цифрами «71», тогдавыигрыш, а игра идет ва-банк, на кон поставлено все. Я почти пристроился в нужный желобок, но тут кто-то дает мне под дых, и дьявольская рулетка раскручивается заново.
Люди облепляют меня, виснут на моих руках, цепляются за ноги, лезут губами мне в лицоотнимать у меня воздух, тычутся глазами в мои глазахотят потереться еще и душами, потому что плотней сблизиться телами уже не получается.
Пропустите! Пропустите! Выпустите меня!!! кричу я. Зажмуриваюсь и бегу по чужим ботинкаммедленно, как в бассейне по шею в воде.
Тридцать секунд до отправления.
Коммуникатор, наверное, предупреждал меня, что время на исходе, но его писк затерялся в хоре людей, которым я отдавил ноги.
Впередибрешь.
Гейт! Какой-тоне важно уже, какой.
Сквозь стену видно, как из темноты подлетает и замирает у дверей поездпробирка со светом.
С дор-р-р-роги!
В стеклянную емкость вагонов набирается темная человеческая масса, ртуть. У дверей толкучка. Судьба говорит мне благожелательным механическим голосом:
Поезд отправляется. Пожалуйста, отойдите от вагона.
Не напирайте! Всё равно все не влезут! визжит какая-то бабенка.
Да пошла ты!
Я хватаю ее, возмущенную, за запястье, оттаскиваю в сторону, а сам бросаюсь вперед, сквозь уже схлопывающиеся створки.
Проталкиваюсь внутрь! Всему вагону придется выдохнуть, чтобы мне нашлось местечко. Пассажиры молчат и терпят. Мир не без добрых людей.
И так, без воздуха, мы отправляемся в пустоту.
Теперь мне нужно разобраться с моими внутренними органами. Раскрутить скукоженные кишки. Разлепить склеившиеся меха легких, вернуть им ритм. Обуздать галопирующее сердце. Это непросто: вагон забит до отказа. Чтобы не запачкать всех этих самаритян, я прислоняюсь лбом к черному стеклу и смотрю наружу.
Туба прозрачной веной протягивается от пульсирующего сердца-хаба к неведомым конечностям спящего титана, и мы, как капсула с вирусом, летим по его сосудам, мчимся заражать далекие небоскребы своей формой жизни.
Этот образ успокаивает меня. Я усмиряю дыхание, и соленая слюна перестает сочиться мне в рот. Тошнота отступает.
Но куда я еду?
Рулетка сыграла, но я понятия не имею, в какой ячейке оказался.
Что за маршрут? оборачиваюсь я к соседутридцатилетнему бородачу в фиолетовом пиджаке. Какой это был гейт?
Мы все выглядим, как тридцатилетние, за исключением тех, кто молодится.
Семьдесят второй, отвечает тот. Вот как.
Ошибся платформой. Перепутал «Ориент-Экспресс» с поездом до Освенцима. Надо было слушать, когда судьба советовала мне отойти от вагона.
Следующая остановка может быть где угодноза двести, за триста километров отсюда. Составы полностью автоматические, их не остановить. Пока я доеду до ближайшей станции, дождусь обратного поезда, вернусь в хаб Если я опоздаю, они начнут без меня. Я помню слова Шрейера: Пятьсот Третий будет там. Не явилсякомандование переходит к нему, и уж он-то не упустит своего шанса. А я останусь отбывать пожизненное в своей одиночке с видом на прогаженную детскую мечту.
Я, похоже, застрял в моменте, где мне сообщили, что я сел не на тот поезд; вишу на стоп-кадрес открытым ртом пялюсь на бородатого. Он сначала пытается притвориться, будто так и надо, но потом не выдерживает:
Что-то хотели?
Очень красивый пиджак, рассеянно говорю ему я. Не говоря уже о бороде.
Он приподнимает бровь.
Пока я доберусь до «Гипербореи» своим ходом, операция точно уже закончится; если их там всего двое, звену вряд ли понадобится больше десяти минут.
Есть в этой истории и кое-что похуже упущенных карьерных возможностей или нерешенного жилищного вопроса. Пятьсот Третий решит, что я просто побоялся с ним встречаться. Что я просто слил.
А у тебя рубашка отличная. И нос милый. Такая римская горбинка задумчиво произносит бородач. Супер.
Это перелом, автоматически откликаюсь я.
Что лучше: показаться тем, кто доверяет тебе секретную миссию, идиотомили трусом? Непростой выбор.
Поезд несется, ныряет меж смазанных башен. Табло показывает скорость: 413 км/ч.
Выглядит мужественно, уважительно кивает фиолетовый. А я себе шрамы сделал.
Шрамы?
На груди и на бицепсах. Пока на этом остановился, хотя были и еще идеи. Слушай, а сколько стоит так нос оформить?
Мне бесплатно сделали. По знакомству, шучу я.
Везет. А я целое состояние выложил. Они мне все предлагали объемное тату, но это же вчерашний день. А шрамирование возвращается.
У меня есть пара знакомых, которым будет приятно это слышать.
Правда? Шрамированиечистый секс. Так первобытно.
Задача. Дано: гребаный поезд мчится в неверном направлении со скоростью 413 километров в час. Вопрос: на какое расстояние я забился глубже в задницу, пока бородатый говорил «Шрамированиечистый секс»? Решение: нужно разделить четыреста тринадцать на шестьдесят (узнаем, сколько поезд проезжает за минуту), а потом еще на двадцать (потому что бородатому нужно примерно три секунды, чтобы изречь эту мысль). Ответ: примерно на триста метров. И пока я говорил про себя «Примерно на триста метров», я оказался еще примерно на триста метров глубже.
И я ничего не могу поделать. Еще триста.
Неверный маршрут, сообщает мне коммуникатор. Доброе утро, падла. На экранчике все еще висит вызов, издевательски мне подмигивая.
Гнить мне в моем кубике.
Это с прежних времен такое выражение осталосьгнить. Теперь-то мы все накачаны консервантами и не сгнием никогда. Беда: если ты гниешь, по крайней мере есть надежда, что однажды все кончится.
У тебя глаза просто супер, говорит фиолетовый. Может, поедем ко мне? Я осознаю, что все время нашего с ним разговора мы прикасаемся друг к другу всем, кроме рук; мы уже близки так, как близки кузнечики в пачке. И вот фиолетовый хочет продолжить со мной эту насекомую любовь.
Прости У меня садится голос. Я как-то по девочкам.
Ну ты что! Ну не разочаровывай! морщится он. Девочкиэто вчерашний день. У меня целая куча друзей раньше с телочками чпокались, а теперь соскочили, все равно без смысла. Недовольных нет
Его борода щекочет мне ухо.
Ты же скучаешь Я же вижу. Иначе зачем бы ты стал со мной заговаривать, а? Вспоминаю вдруг свой сон.
Пятьсот Третьего. Кинозал.
Угриным движением разворачиваюсь, оказываюсь с ним лицом к лицу, хватаю бороду в кулак, рву вниз, пальцем вжимаю ему кадык.
Послушай-ка, ублюдок! шиплю я. Скучаешь, похоже, ты. Своим больным дружкам можешь простату до посинения массировать. А янормальный. И еще: у меня в кармане шокер, я тебе сейчас его засуну туда и проверну пару раз, чтобы ты не скучал.
Эй Ты что, приятель?!
Вас, фиолетовых, и так слишком много развелось, если один в давке перенервничает, никто и не заметит.
Я просто Думал Ты сам Начал Первый
Я начал? Я начал, ублюдок?!
Его лицо начинает походить цветом на его пиджак.
Что вы делаете?! голосит какая-то девчонка слева.
Самооборона, отвечаю я, отпуская его кадык.
Шшшивотное шипит он, растирая шею.
И всех вас так надо, шепчу ему на ухо я. Передавить.
Башня «Октаэдр», доносится из динамика. Сады Эшера. Приготовьтесь к выходу из вагонов.
Поезд сбавляет скорость, пассажиры складываются гармошкой. Перед тем как выйти, я лбом бью фиолетового в переносицу. Будет тебе, упырю, горбинка. Все, теперь я готов.
С платформы посылаю бородатому воздушный поцелуй.
Стекляшка с пучеглазым фиолетовым педиком уносится в черноту. Пусть обращается в полицию, если хочет, его там не только на шокер натянут. МВД и еще пара важных министерствв кармане у Партии Бессмертия. Партия спасла парламентскую коалицию от развала и теперь может загадывать любое желание.
Первое желание было такое: чтобы Бессмертные сделались невидимыми. Абракадабра! исполнено. Даже в демократическом государстве возможно маленькое волшебство.
Мне плевать, на сколько я опоздаю в «Гиперборею». Плевать, кого я там встречу и кого мне придется придушить. Я вдыхаю воздух полной грудью. Адреналин горячим маслом смочил сведенное судорогой нутро, и меня отпустило. Почти так же полегчало, как если бы меня вырвало.
Когда судьба улыбается тебе, надо улыбаться ей в ответ.
И я улыбаюсь.
Маршрут до башни «Гиперборея», прошу я у коммуникатора.
Вернитесь в хаб, затем перейдите к гейту номер семьдесят один. Следующий поезд в хаб прибудет через девять минут.
Потерянное время. Я стою на месте, но «Гиперборея» продолжает уноситься от меня со скоростью в 413 км/ч. Эйнштейн чешет репу.
Разглядываю мыски своих штурмовых бутс. Стальные мыски, обшитые эрзац-кожей. Кожа ссажена, как колени мальчишки. Толстые подошвы давят податливую траву. Убираю ботиноки трава поднимается, расправляется. Через мгновениеникакого следа.
Оглядываюсь: забавное место Сады Эшера? Слышал про них много раз, но никогда тут прежде не бывал.
Под ногами действительно трава, мягкая, сочная, почти как живаяно неистребимая, совершенно нечувствительная к подошвам, не нуждающаяся ни в воде, ни в солнце и к тому же не пачкающая одежду. Она всем лучше настоящей травы, кроме разве что того, что она ненастоящая.
Но кому это важно?
На траве валяются сотни парочек: болтают, нежатся, читают и смотрят вместе видео, кто-то пускает фрисби. Всем нравится эта трава. А над головами у нас парят апельсиновые деревья.
Корни их забраны в белые шары-горшки, шероховатые, будто бы вылепленные вручную, и каждое дерево подвешено за свой горшок на нескольких тросиках. Этих деревьев тут тысячи, и они-то как раз взаправдашние. Одни цветут, а другие, по нашей прихоти, уже плодоносят. Отлетевшие белые лепестки кружат и опускаются на манекен травы, сладкие апельсины падают в руки девушкам. Деревья летят над головами восторженной публики, как цирковые акробаты, им хорошо без земли: через подвесы к ним подведены трубки с водой и удобрениями, и это искусственное вскармливание куда сытней естественного.
А вместо поддельного небаодно громадное зеркало. Оно покрывает столько же, сколько на полу покрывает мягкая трава: тысячи и тысячи квадратных метров, целый уровень большого восьмигранного небоскреба.
И в зеркалеперевернутый мир. Аккуратные кроны деревьев, которые висят в пустоте вверх тормашками, падающие вверх апельсины, расхаживающие по потолку смешные мухи-люди, и опять травамягкая, зеленая, неотличимая от живой ничем, кроме того, что она неживая. Стены зеркальные тожепоэтому создается иллюзия того, что сады Эшера покрывают весь мир.
Почему-то в этом странном месте царит непередаваемое спокойствие и благодушие. Ни единого лица, испорченного тревогой, печалью или злобой. Полифония смеха. Благоухающие апельсины в нежной траве.
Поднимаю глазавижу себя, маленького, приклеенного ногами к потолку, болтающегося вниз головой, задравшего голову к небесам, но вместо этого уставившегося вниз. В меня летит ярко-желтая фрисби.
Перехватываю.
Подбегает девчонканекрасивая вроде бы, но при этом удивительно милая. Черные волосы до плеч вьются. Глаза карие, чуть опущенные книзу, веселые и печальные одновременно.
Прости! Промахнулась.
Та же история. Отдаю ей тарелку.
А у тебя что случилось? Она берется за фрисби, но не отнимает ее у меня; несколько секунд мы держимся за тарелку оба.
Перепутал тубу. Теперь вот девять минут ждать следующую.
Может, сыграешь с нами?
Я опаздываю.
Но до поезда еще ведь девять минут!
Точно. Ладно.
И вот я, снарядившись на убийство, иду за ней вслед играть во фрисби. Ее друзьявсе симпатичные ребята: открытые лица, улыбки честные, в движенияхпокой.