Удовлетворенно кивнув, он вернул стул на место. Затем устроился поудобнее, чтобы привести в порядок оружие.
На улице стояла холодная погода, но стадион был забит до отказа. Трибуны не смогли вместить всех желающих, и потому людям разрешили сесть на траву поля вплоть до самого подножия платформы, задрапированной красной, белой и голубой материей.
Американские флаги, поднятые на шесты по обеим сторонам платформы, трепетали на ветру, а между ними находилась трибуна оратора. Два ослепительно белых прожектора проливали свое сияние на трибуну, добавляя мощи огням, освещавшим стадион; микрофоны были не один раз проверены. Хорошо, что они прекрасно работали, потому что оглушительный рев, который приветствовал Пророка, когда тот вышел на трибуну, смолк, только когда он заговорил. Наступила полная тишина, и первый же призыв оратора прозвучал как взрыв.
Время не приглушило огня, который полыхал в душе Пророка, и его слова, пронизанные верой и гневом, были обжигающе горячи. Они слетали с платформы, громкие, исполненные вызова, эхом отражались от трибун и далеко разносились в ясном, холодном воздухе спустившейся на город ночи.
Они добрались и до жалкой квартирки, где из удобств имелась лишь холодная вода и где Максимиллиан де Лорье сидел в темноте в полном одиночестве, глядя в окно. Он удобно устроился на стуле, держа в руках тщательно вычищенную крупнокалиберную винтовку с оптическим прицелом.
Пророк, стоящий на возвышении, обращался к патриотам и тем, в чьих сердцах поселился страх. Он говорил об американских идеалах, и его слова, словно кнут, хлестали коммунистов, анархистов и длинноволосых террористов, которые заполнили города страны.
Да, добропорядочные жители Огайо! Когда я обрету власть, по улицам наших городов можно будет ходить без опаски. Я развяжу руки нашим полицейским и позабочусь о том, чтобы они следовали букве закона и преподали террористам и преступникам парочку серьезных уроков.
«Парочку уроков, подумал де Лорье. Да, да, все сходится. Полиция и армия будут учить граждан, как им следует жить. А это очень умелые учителя. Ведь в качестве средств обучения они применяют дубинки и пистолеты. О, мистер Борегард, как же здорово все укладывается в схему!»
И я говорю, что, когда наши юноши, наша прекрасная молодежь из Миссисипи, и Огайо, и из других штатов сражается и умирает за океаном за наш флаг, здесь, дома, мы должны оказывать им самую мощную поддержку, на какую только способны. Включая необходимость разбить головы жалким предателям, которые оскорбляют наш флаг и призывают к победе врага, а также выступают против войны. Я говорю, пришла пора показать им, что делают патриотично настроенные истинные американцы с государственными преступниками.
«Государственная измена Да, тот, другой, много лет назад тоже говорил о государственной измене. Он сказал, что избавится от предателей, засевших в правительстве, предателей, ставших причиной поражения и унижения нации».
Максимиллан де Лорье медленно отодвинул стул, опустился на одно колено и прижал винтовку к плечу.
Я не расист, но я говорю, что эти люди должны
Лицо де Лорье покрылось смертельной бледностью, руки, державшие винтовку, слегка дрожали.
Он болен. Хриплое бормотание нарушило тишину. Как же опасно он болен! Но имею ли я право? Если он то, что им нужно, могу ли я пойти против них ради победы здравого смысла?
Его начало отчаянно трясти, все тело покрылось холодным потом, несмотря на ветерок, который дул с улицы.
Слова Пророка окружали его со всех сторон, но он больше не слышал их. Его мысли вернулись в прошлое, и де Лорье увидел другого Пророка и землю обетованную, в которую он повел свой народ. Он вспомнил эхо шагов огромной армии на марше, вой ракет и бомбардировщиков, разрывающий ночь. Он вспомнил запах гари, повисший над полем боя, и ужас, который испытал, услышав стук в дверь.
А еще он вспомнил газовые камеры, приготовленные для представителей низшей расы. И руки у него больше не дрожали.
Если бы он умер раньше, сказал Максимиллиан де Лорье самому себе в кромешной темноте, как бы они узнали, чего им удалось избежать?
Он навел перекрестье прицела на затылок Пророка, его палец на курке напрягся.
И винтовка выплюнула смерть.
Норвел Арлингтон Борегард, который вознес над головой кулак, вдруг резко дернулся и повалился с платформы вперед, прямо в толпу, собравшуюся внизу. В следующую секунду ночь разорвали пронзительные вопли, а люди из секретной службы, отчаянно ругаясь, бросились к поверженному Пророку.
К тому моменту, когда они до него добрались, Максимиллиан де Лорье уже поворачивал ключ в замке зажигания, чтобы направить свою машину в сторону платного шоссе.
Новость о смерти Пророка потрясла страну, и со всех сторон понеслись горестные стоны.
Они его убили, рыдали люди, проклятые коммунисты поняли, что он сможет их уничтожить, и они его убили.
А иногда говорили:
Это ниггеры, проклятые ниггеры. Они знали, что Борегард намерен поставить их на место, и потому отняли у него жизнь.
Порой раздавались следующие утверждения:
Это демонстранты! Проклятые предатели! Борегард вывел их на чистую воду, он произнес вслух их имякучка анархистов и террористов. Вот за что они его убили, грязные ублюдки.
Той ночью по всей стране горели кресты, и пики уставились остриями в небо. Пророк стал Мучеником.
А три недели спустя помощник Борегарда объявил по национальному телевидению, что он намерен стать его преемником.
Наше дело не умерло! Я обещаю вам сражаться за идеалы Бо. И мы одержим победу!
Люди рукоплескали и радостно вопили, услышав его слова.
Максимиллиан де Лорье сидел в номере отеля, и его лицо казалось белой маской ужаса.
Нет, задыхаясь, прошептал он. Только не это. Так не должно было случиться. Это неправильно, неправильно
Он спрятал лицо в ладони и зарыдал.
Боже мой, что я наделал?
Рыдания и всхлипы сменились долгим молчанием. Когда он наконец поднялся, его лицо было по-прежнему бледным, но в глазах вспыхнул новый огонь.
Может быть, проговорил он, может быть, я еще смогу
И он принялся чистить винтовку.
Часть втораяГрязный профессионал
Грязный профессионал© Перевод В. Гольдича, И. Оганесовой
Забыть первый раз, когда ты сделал это за деньги, невозможно.
Я стал грязным профи в 1970 году, летом, за год до окончания Северо-Западного университета.
Рассказ назывался «Герой», я написал его еще в самом начале обучения (это было домашнее задание по творческому письму) и с тех пор упорно пытался продать. «Плейбой» увидел его первым и вернул с официальным уведомлением об отказе. «Аналог» отослал рассказ назад, сопроводив лаконичным письмом, подписанным Джоном У. Кэмпбеллом-младшим, первый, последний и единственный раз, когда я удостоился личного ответа от легендарного издателя. После этого «Герой» отправился к Фреду Полу в «Гэлэкси» и исчез.
Прошел целый год, прежде чем до меня дошло, что Пол больше не работает редактором в «Гэлэкси», а сам журнал поменял как адрес, так и издателя. Когда я это понял, то перепечатал рассказ со второго экземпляраура, начал пользоваться копиркой! и отправил его новому главному редактору «Гэлэкси» Эйлеру Якобсону на новый адрес журнала. И он снова испарился!
Тем временем я отпраздновал окончание университета, хотя впереди меня ждал целый год магистратуры. Школа Медилла предлагала пятилетний курс журналистикипосле четырех лет вы получали степень бакалавра, но вам предстоял еще один год, во время которого один семестр студенты писали политические репортажи в Вашингтоне. В конце пятого года вам присуждали степень магистра.
После окончания я вернулся в Байонну и к своей летней работе в качестве спортивного журналиста и специалиста по связям с общественностью в Департаменте парков и отдыха. Город спонсировал несколько летних бейсбольных лиг, и в мои обязанности входило описывать их игры в местных газетах«Байонна таймс» и «Джерси джорнал». Лиг было около полудюжины для разных возрастных групп, и каждый день проходило сразу несколько игр на разных полях в разных районах города, поэтому хорошо выполнять свою работу я не мог просто физически. Поэтому я не покидал офиса, а после каждой игры ко мне приходили судьи, сообщали счет и кое-какие подробности, я их использовал в качестве основы для своих репортажей. Вот так я четыре лета рассказывал о бейсбольных играх, ни разу не побывав ни на одной из них.
В августе исполнился год, как «Герой» исчез в недрах «Гэлэкси». Я решилне стоит обращаться к ним письменно, а лучше позвонить в офис журнала в Нью-Йорке и просто спросить про свой пропавший рассказ. Женщина, снявшая трубку, сначала вела себя довольно резко и недружелюбно. Когда я пролепетал что-то насчет пропавшей рукописи, которую отослал им давным-давно, она заявила, что «Гэлэкси» не в состоянии отслеживать судьбу всех рассказов, не принятых в печать. Я почти сдался, но мне удалось выдавить из себя название рассказа. Она тут же замолчала, а потомнаверное, прошла целая вечностьсказала: «Подождите-ка». И добавила: «Мы купили этот рассказ». (Много лет спустя я узнал, что женщину, с которой я разговаривал, звали Джуди-Линн Бенджамин, позже она стала Джуди-Линн дель Рей, именно она придумала знак «Дель Рей» для издательства «Бэллантайн»).
Оказывается, рассказ купили несколько месяцев назад, но каким-то образом рукопись и чек завалились за шкаф, их нашли едва ли не вчера. (В другой, параллельной вселенной никто не стал заглядывать за шкаф, и я по сей день остаюсь журналистом.)
Я повесил трубку, чувствуя, как мое лицо сияет от счастья, а потом помчался на работу. Наверное, мои ноги не касались тротуара, когда я спешил в офис.
Позже, когда ни договор, ни деньги так и не пришли, я решил, что женщина, ответившая мне по телефону, что-то перепутала, возможно, существовал другой рассказ с таким же названием. Меня охватил параноидальный страх, что «Гэлэкси» сойдет со сцены, так и не успев напечатать мое творение, этот страх разгорелся с новой силой, когда лето подошло к концу и я вернулся в Чикаго без своего чека.
Позже выяснилось, что «Гэлэкси» отправил чек и договор на адрес отеля «Северный берег», из которого я выехал, закончив в июне университет. К тому времени, когда бумаги наконец переслали по моему летнему адресу, я вернулся к занятиям и поселился совсем в другом месте.
Итак, в конце концов я получил свой чек. Мне заплатили 94 доллара, довольно приличные деньги для 1970 года. «Герой» увидел свет в феврале 1971-го, в мой последний год в Школе Медилла. Поскольку машины у меня не было, я обратился с просьбой к одному из своих друзеймы объехали северное побережье, и я скупил все номера журнала, какие только смог найти.
Тем временем мое обучение в колледже подходило к концу. Я брал интервью, рассылал свои резюме и с нетерпением ждал того момента, когда буду выбирать из предложений работы то, которое больше остальных придется мне по душе. В конце концов, я ведь закончил самое лучшее учебное заведение для журналистов в стране, вскоре должен был получить степень магистра. За этот год я сильно похудел, и мне пришлось сменить весь гардероб. Так что я прибыл в Вашингтон на практику этаким журналистом-хиппи: отрастил волосы до плеч, носил круглые очки, расклешенные штаны и горчичного цвета полосатый пиджак спортивного покроя.
Практика оказалась сложной, но доставляла мне массу удовольствия. Весной 1971 года народ Америки пребывал в возбужденном состоянии, и я оказался в самом центре событий, брал интервью у конгрессменов и сенаторов, расхаживал по коридорам власти, сидел в Сенате на местах, отведенных для прессы, рядом с настоящими журналистами. Служба новостей Медилла имела газеты по всей стране, и потому часть моих репортажей увидела свет. Возглавлял программу Нил Макнейл, крепкий политический обозреватель, который сидел в своей каморке, читал наши статьи и диким голосом выкрикивал имена авторов, если ему что-нибудь не нравилось. Мое, признаюсь, звучало очень часто. «Слишком красиво», писал Макнейл на моих черновиках, и мне приходилось все переделывать, оставляя лишь голые факты, прежде чем он позволял напечатать статью. Меня это страшно возмущало, но я многому у него научился.
Именно в Вашингтоне я принял участие в первом конвенте писателей-фантастов. Когда я вошел в отель «Шератон-парк» в бордовых расклешенных штанах и двубортном полосатом пиджаке горчичного цвета, меня приветствовал сидевший за столом, где регистрировали участников, тощий писатель-хиппи с жидкой бородкой и длинными рыжими волосами. Он знал мое имя и сообщил мне, что читает рукописи, которые приходят в «Гэлэкси». Оказалось, что именно он выловил из кучи дерьма моего «Героя», а затем отправил его Эйлеру Якобсону. Так что, полагаю, я обязан Гарднеру Дозуа тем, что стал профессионалом и любителем фантастики. (Хотя спустя некоторое время я начал сомневаться в том, что он на самом деле регистрировал участников съезда, скорее всего, увидел пустой стол и сообразил, что если сядет за него, то сможет собрать некую дань за регистрацию«Гэлэкси» платила гроши за чтение рукописей.)
К тому времени уже был напечатан мой второй рассказ. За несколько недель до этого новый редактор «Эмейзинг энд фэнтестик» сообщил мне, что они покупают «Дорогу в Сан-Брета», рассказ в стиле футуристической фэнтези, который я написал во время весенних каникул в колледже. (Да, к сожалению, в то время как все мои друзья отправились во Флориду пить пиво со своими сокурсницами в бикини и валяться на пляжах Форт-Лодердейла, я вернулся в Байонну.) Мой второй рассказ, увидевший свет, до жути напоминал первый. В очередной раз положившись на список печатных изданий в «Писательском рынке», я отправил свое произведение Гарри Гаррисону по адресу, указанному в «Фэнтестик», и больше никогда его не видел. Лишь позже мне стало известно, что редактор и адрес стали другими. Короче говоря, пришлось перепечатать рукописьи я уже начал думать, что, прежде чем рукопись увидит свет, она должна сначала потеряться.
«Гэлэкси» заплатил мне 94 доллара, приняв моего «Героя», а «Фэнтестик» обещал выплатить гонорар после публикации рассказа «Дорога в Сан-Брета» только в октябре. Когда пришел чек, оказалось, что они оценили мой труд всего в 50 долларов. Но коммерция есть коммерция, и вторая публикация волнует не меньше, чем в первый раз (все как в сексе). Стало быть, здесь нет никакой случайности, а тот факт, что два разных редактора взяли мои рассказы, означает только одно: у меня есть талант.
Действие «Дороги в Сан-Брета» происходит на юго-западе, где я сейчас живу, но когда я писал рассказ, то еще не бывал к западу от Чикаго. История от начала до конца посвящена автомобилям, хотя когда я ее сочинил, даже еще и прав не имел. (У нашей семьи никогда не было машины.) Несмотря на футуристические декорации, «Дорога» написана в стиле фэнтези, и именно по этой причине рассказ появился в «Фэнтестик», а не в «Эмейзинг», а я даже не стал тратить время и силы и посылать его в «Аналог» или «Гэлэкси». Вдохновившись примером «Духа копоти» Фрица Лейбера, я захотел забрать призрака из старого, покрытого плесенью викторианского особняка и поместить его туда, где по праву должен находиться призрак из двадцатого века, в машину. Хотя самое страшное, что может случиться, это автомобильная аварияследовательно, «Дорогу» можно отнести к литературе ужасов. Если так, то первые рассказы, увидевшие свет, определили всю мою будущую карьеру, включив все три жанра, в которых я затем стал работать.
Гарднер Дозуа был не единственным писателем на том конвенте. Я познакомился с Джо Холдеманом и его братом Джеком, а также с Джорджем Алеком Эффинджером (которого тогда все еще называли Поросенком), Тедом Уайтом и Бобом Туми. Все они рассуждали о рассказах, которые или сочиняют, или уже написали, или только собираются писать. Терри Каррзамечательный писатель, редактор «Эйс спешиалз» и оригинальной антологии «Юниверс»был почетным гостем. Он изо всех сил старался держаться дружелюбно и пытался помочь молодым авторам, тучами кружившим около неговключая и меня самого.
После завершения работы конвента я принял твердое решение и в дальнейшем принимать участие в подобных мероприятиях и продавать свои рассказы. Естественно, чтобы выполнить обещание, данное самому себе, мне требовалось написать новые рассказы. Разговаривая с Гарднером и Поросенком, а также с Холдеманами, я понял, как мало написалпо сравнению с ними.
Этим летом должна была начаться моя настоящая жизнь: я куда-нибудь перееду, получу свою первую настоящую работу, буду жить в собственной квартире. Много месяцев подряд я мечтал о чеках, машинах и роскошных подружках, спрашивая себя, куда же занесет меня судьба. Будет ли у меня оставаться время, чтобы писать? Я не знал ответа на этот вопрос.
Однако судьба вернула меня назад, в мою старую комнату в Байонне. Несмотря на интервью, письма, резюме, а также степень магистра и практику на Капитолийском холме, мне не удалось найти работу.
Я рассчитывал получить предложение от газеты в Бока-Ра-тон, в штате Флорида, или от женского журнала, но в конце концов ничего из этого не вышло. Не знаю, может быть, мне следовало надеть на интервью мой любимый горчичный пиджак в полоску. Меня отвергли даже «Марвел комикс», на которых не произвели никакого впечатления ни моя степень магистра, ни премия «Элли».
Впрочем, я получил что-то вроде предложения от газеты «Байонна таймс», но стоило мне спросить про зарплату и бонусы, продолжения не последовало. «Новичок должен получить работу и опыт, отругал меня редактор, Об этом тебе следует думать в первую очередь». (Однако я был отомщен. «Байонна таймс» прекратила свое существование тем же летом, и редактор, а также тип, которого взяли вместо меня, оказались не у дел. Если бы я стал на них работать, то набирался бы опыта не больше пары недель.)
Вместо того чтобы начать новую жизнь в каком-нибудь экзотическом городе с зарплатой и собственной квартирой, я снова писал репортажи о летних бейсбольных играх для Департамента парков и отдыха Байонны, который еще подсыпал соли на мои бедные раны. Из-за сокращения бюджета они смогли нанять меня только на полставки. Впрочем, игр было не меньше, чем прошлым летом, и в мои обязанности входило писать о них за половину платы и за половину времени.
Тем летом я нередко погружался в черную тоску, размышляя о том, что зря потратил пять лет своей жизни и что мне навсегда суждено осесть в Байонне и писать статьи про бейсбол. Кроме того, впереди маячил Вьетнам. Мой номер выпал в лотерее призывников, и, сильно похудев за прошедший год, я лишился своего статуса 4-Ф. Я был против войны и подал прошение в местный пункт призывников на получение статуса лица, отказывающегося от несения военной службы по религиозным или другим соображениям, но все в один голос твердили мне, что шансы получить его ничтожно малы. Пара месяцев гражданской жизни, и я окажусь в армии.
Но хоть сколько-то времени у меня оставалось! Я решил использовать его для того, чтобы писать рассказыкаждый деньи посмотреть, сколько я успею, прежде чем меня призовет Дядюшка Сэм. На департамент я трудился по вечерам, так что утро принадлежало мне. После завтрака я доставал свою портативную пишущую машинку, ставил на кухонный стол, включал, дожидался, когда она начнет тихонько гудеть, и принимался за дело. Я не позволял себе откладывать в сторону незаконченный рассказ, поскольку мне требовались завершенные произведения, чтобы попытаться их продать.
Тем летом я в среднем писал по рассказу каждые две недели. «Ночная смена», «Туннели были темными-темными», «Последний суперкубок», «Побочное дело» и «Никто не покидает Нью-Питсбург». А еще я написал «Мистфаль приходит утром» и «Второй вид одиночества». Итак, всего семь рассказов. Возможно, меня толкал вперед призрак Вьетнама, а может быть, чувство разочарования: у меня не было ни работы, ни подружки, ни той жизни, о которой я мечтал. («Никто не покидает Нью-Питсбург», хотя и самый слабый рассказ, написанный мной тем летом, очень хорошо отражает мои тогдашние настроения: Нью-Питсбургэто Байонна, а трупя.)
Как бы там ни было, слова лились из меня рекой, как никогда. Все семь рассказов, которые я тогда написал, увидели свет, хотя некоторым из них потребовалось для этого несколько лет. Два из них оказались решающими для моей карьеры, и их я включил в данный сборник.
Правда, они были самыми лучшими! Я знал это, когда писал их, и сообщил свое мнение в письмах, отправленных Говарду Уолдропу тем летом. «Мистфаль приходит утром» стал самым совершенным рассказом из всех написанных мной, пока через несколько недель после него не появился «Второй вид одиночества». «Мистфаль» казался мне более гладкимгрустный рассказ, где почти нет действия в привычном смысле этого слова, но, как мне казалось, пробуждающий чувства и хорошо написанный. С другой стороны, «Одиночество» представляло собой открытую рану, мне было больно его писать. Оно явилось настоящим прорывом в моем творчестве. Ранние рассказы рождались исключительно в голове, а этот был выстрадан сердцемпервый рассказ, заставивший меня почувствовать, что я уязвим, первый рассказ, который поставил передо мной вопрос: «Действительно ли я хочу, чтобы люди это читали?»
Я знал, что «Мистфаль приходит утром» и «Второй вид одиночества» могли разрушить или сотворить мою карьеру.
Следующие полгода у меня ничего не получалось. Ни один из рассказов не продался с первого раза. И даже со второго. И с третьего. Другие «летние» рассказы тоже не пользовались у издателей успехом, но именно отказ напечатать «Мистфаль» и «Одиночество» причинял мне невыносимую боль. Я не сомневался, что это сильные рассказы, лучшее, на что я был способен. Если издатели не хотят их брать может быть, я просто не понимаю, что нужно, чтобы придумать хороший рассказ, и моя лучшая работа на самом деле ничего не стоит. Когда, с трудом передвигая ноги, рассказы возвращались домой, этот день я отмечал черным камнем. Черный день, за которым следовала черная ночь, наполненная сомнениями.
Нов конце концов моя вера была вознаграждена. Оба рассказа приняли в «Аналог», журнал, который гордился своими огромными тиражами и высоким рейтингом среди изданий подобного рода. Джон У. Кэмпбелл-младший умер той весной, и после неразберихи, царившей несколько месяцев, Бен Бова занял его место в качестве главного редактора самого уважаемого журнала, печатавшего научную фантастику. Я уверен, что Кэмпбелл ни за что не принял бы ни один из этих рассказов, но Бова намеревался вывести «Аналог» на новую дорогу.
«Второй вид одиночества» увидел свет первым, в декабрьском номере 1972 года, а замечательная иллюстрация к нему была напечатана на обложке, ее нарисовал Фрэнк Келли Фрис. Главный герой парил над завихрениями пространственной воронки. Это была моя первая обложка, и мне ужасно захотелось иметь оригинал. Фрис предложил мне его за двести долларовно за рассказ я получил всего двести пятьдесят, так что не мог позволить себе такой роскоши. Зато я приобрел внутренний разворот на две страницы и эскиз обложки. Они замечательные, но я до сих пор жалею, что не купил картинку. Последний раз, когда я выяснял ее судьбу, оказалось, что нынешний владелец хотел продать ее за двадцать тысяч долларов.
«Мистфаль приходит утром» последовал за «Одиночеством» в мае 1973 года. Два рассказа, вышедшие друг за другом с таким коротким промежутком в лучшем журнале страны, привлекли внимание, и «Мистфаль» был номинирован на премии «Хьюго» и «Небьюла»первая моя работа, удостоившаяся такой чести. «Хьюго» получила Джеймс Типтри за «Любовьэто программа, программаэто смерть», а «Небьюлу»Урсула Ле Гуин за «Тех, кто уходит из Омеласа», но зато меня наградили красивым свидетельством, которое можно было вставить в рамку, а Гарднер Дозуа официально предложил мне стать членом Клуба номинантов, не получивших премию «Хьюго» и «Небьюла», повторив несколько раз: «Один из нас, один из нас, один из нас». Так что жаловаться было не на что.
Лето 1971 года оказалось поворотным в моей жизни. Если бы я смог найти работу для начинающего журналиста, то, скорее всего, выбрал бы обычную дорогу, которая дает зарплату и медицинскую страховку. Думаю, я продолжал бы время от времени писать рассказы, но, имея работу, которая занимала бы все мое время, не сочинил бы их слишком много. Сегодня я мог бы быть корреспондентом «Нью-Йорк таймс» в какой-нибудь другой стране, репортером, пишущим развлекательные статьи для «Вэрайити», обозревателем, появляющимся ежедневно в трех сотнях газет страны или, что более вероятно, мрачным, потерявшим иллюзии литобработчиком газетных статей для «Джерси джорнал».
Но обстоятельства заставляли меня делать то, что я люблю больше всего на свете.
То лето закончилось счастливо и в остальном. К великому изумлению всех, кто меня окружал, я получил именно тот статус, о котором шла речь в прошении. (Возможно, этому поспособствовал «Герой»: я отправил рассказ вместе со своим заявлением.) Однако в конце лета меня все равно призвали на службу но вместо Вьетнама я направлялся в Чикаго для прохождения двухгодичной альтернативной службы в организации «Добровольцы на службе Америки».
В течение следующих десяти лет я организовывал шахматные турниры и преподавал в колледжетолько чтобы платить за квартиру. После 1971 года, когда меня спрашивали о моей профессии, я всегда отвечал: «Писатель».
Герой© Перевод В. Гольдича, И. Оганесовой
Город умер, и пламя пожаров окрасило в алые тона серо-зеленое небо над ним.
Он умирал долго. Сопротивление продолжалось почти неделю, и время от времени на улицах шли жестокие сражения. Но в конце концов завоеватели одержали верхкак и над многими другими защитниками самых разных городов в прошлом. Они воевали и побеждали под лазурными небесами, и под золотистыми, и под чернильно-черными.
Первыми нанесли удар парни из Метеослужбы, в то время как главные силы находились в сотнях миль к востоку. Бури и грозы, сменяя друг друга, день и ночь метались по улицам города, мешая горожанам строить оборонительные сооружения и ввергая в уныние.
Подойдя к городу, захватчики спустили на него ревунов. Несмолкаемый пронзительный вой заполнил улицы, и деморализованное население попряталось по домам. А потом в дело вступили основные силы, и на город обрушились бомбы, начиненные вирусом чумы.
Но даже и тогда оставшиеся в живых горожане пытались оказать сопротивление. Прячась за поспешно выстроенными укреплениями, они обстреляли врага из ядерного оружия, и им даже удалось уничтожить целый полк, чьи защитные экраны не выдержали перегрузки во время неожиданной атаки. Впрочем, это был всего лишь жалкий жест отчаяния. Снаряды дождем посыпались на город, и огромные тучи кислотного газа нависли над долиной. Под прикрытием этих туч в наступление пошла армия Земного экспедиционного корпуса и смяла последние защитные рубежи.
Каген хмуро разглядывал помятый пластоидный шлем, валявшийся у его ног, и проклинал свое невезение. Простая зачистка, обычная, рутинная операцияа его обстрелял тщательно замаскированный автоматический ядерный перехватчик. Проклятье!
Ударная волна отнесла его в богом забытое ущелье, расположенное к востоку от города. Он чудом не пострадаллегкий боевой шлем принял на себя основной удар.
Каген присел на корточки и взял в руки помятый шлем. Коммуникатор, работавший на длинных волнах, и все сенсорное оборудование вышли из строя. Итак, он стал глухим, немым и полуслепымв общем, настоящий инвалид. К тому же его портативные ракеты оказались повреждены. Каген снова выругался.
Неожиданно его внимание привлекло мимолетное движение на ближайшей к нему скале, а в следующее мгновение он увидел пятерых аборигенов, вооруженных автоматами. Растянувшись в линию и контролируя Кагена справа и слева, они держали его под прицелом. Один из них начал говоритьно не закончил свою речь. Еще секунду назад акустический пистолет Кагена лежал у его ног, но уже в следующее мгновение оказался в руке.
Пять человек склонны поддаться сомнениям, одиннет. Пальцы солдат не успели нажать на спусковые крючки, а Каген не колебался, Каген не терял времени попусту, Каген не думал.
Каген убивал.
Его пистолет пронзительно завыл, и командир вражеского отряда вздрогнул, когда невидимый луч концентрированного звука, передаваемого на высоких частотах, вонзился в его тело. А в следующее мгновение его плоть начала превращаться в жидкость. К этому моменту оружие Кагена успело поразить еще двоих неприятелей.
Автомат одного из двух оставшихся в живых солдат наконец начал стрелять, и на Кагена обрушился дождь из пуль. Он резко отскочил вправо, чувствуя, как пули ударяют в скафандр. Затем навел пистолет на следующую цель, но случайный выстрел выбил его из руки Кагена.
Не колеблясь, он рванул вверх по каменным уступам и оказался рядом с одним из солдат. Тот на секунду замер на месте, но потом сумел справиться с собой и поднял автомат. Этого короткого мгновения Кагену хватило, чтобы, воспользовавшись инерцией, вдавить правой рукой приклад автомата в лицо врага, а левой, наделенной силой в полторы тысячи фунтов, нанести удар в солнечное сплетение. Затем, схватив труп, он швырнул его в последнего оставшегося в живых неприятеля, который прекратил стрелять в тот момент, когда между ним и Кагеном оказалось тело его товарища. Солдат быстро отступил назад, снова поднял автомат и открыл огонь.
И тогда Каген его настиг. Он почувствовал мимолетную вспышку боли, когда пуля ударила ему в висок, и, не обращая на это внимания, нанес врагу удар ребром ладони по горлу. Тот упал и остался лежать на земле.
Каген быстро развернулся в поисках следующего врага. Никого.
Тогда он наклонился и, морщась от отвращения, вытер окровавленную руку о форму одного из поверженных врагов. Далековато придется топать до лагеря, подумал он.
Да, сегодня явно не его день.
Каген мрачно фыркнул, затем снова спустился в ущелье, чтобы забрать свой пистолет и шлем.
На горизонте горел город.
Веселый голос Рагелли довольно громко звучал из коротковолнового коммуникатора.
Так это ты, Каген! Ты вовремя подал сигнал. Мои сенсоры начали улавливать постороннее присутствие, еще немного, и я расстрелял бы тебя из акустика.