Он снова на машину посмотрел и затылок почесал.
Трактором тянуть надо. Хорошо, вы в яму сели. Пока Ян сюда дракона своего железного пригонит и вытянет тачку вашу, времени много пройдет. Идемте вас чаем пока напою с травками. Не отравлю, и тихо засмеялся, Знахарь я местный. Типа лекаря.
* * *
Давно это было, можно сказать, легенда наша местная или проклятье. Как хотите назовитевсе одно будет. Из поколения в поколение передается. Кто верит, а кто нет. Только трудно не верить, если сам своими глазами видишь.
Дед Мацей несколько кружек на стол дубовый поставил и сам рядом с ребятами на табурет сел. А они по сторонам оглядываются, жилище у деда необычное: под потолком ветки, засушенные с ягодами, куча банок на полках с мутным варевом песочного и тыквенного цвета, кот по подоконнику бродит черный, гостей, вроде как, и не замечает.
А что за легенда? спросила Вера и кружку ладонями обхватила, согревая пальцы.
Легенда о том, как польская панночка украинского казака полюбила. Лютое время было. Речь Посполитая воевала, и Украина воевала. Резали, жгли, насиловали, целыми деревням вырезали и скот угоняли. Атаман украинский с панночкой позабавился да бросил, весточку ей прислал, что женился на другой, а она, несчастная, понесла от него, да не стерпела позора, в озере нашем утопилась. Говорят, письмо ему в дубе старом оставила. Да кто ж туда сунется. С тех пор бродит по берегу, к себе парней заманивает да девчат. Озеро у нас страшное и глубокоекого на дно свое утащит, тот уже не возвращается обратно. Вот такая легенда. Правдане правда, не знаем. Только народу в нашем Соборском лесу пропало столько, что люди все указатели поснимали и любую дорогу сюда спрятали. Но она все равно их заманивает пением своим голосом ведьмовским красотой нечеловеческой. Говорят, вернуться хочет и найти душу неверного возлюбленного.
Кто заманивает? шепотом спросила Паулина.
Известно ктопанночка-утопленница.
И перекрестился.
На берегу косы свои черные чешет, и лента алая в волосах вьется, а как обернетсяпосмотрит, так и не отпустит уже.
Прозвучало зловеще, и девушки поморщились, отпивая чай из кружек эмалированных.
А усадьба княжеская далеко отсюда? Сохранилась она?
Заполье давно переименовали, а от усадьбы только развалины склепа остались. Туристам это не интересно. Они у нас другие места смотрят со времен не столь далеких.
К вечеру Ян вернулся вместе с парнями.
Плохо делоднище пробило камнем, залатать надо, и третье колесо тоже спустило. Мы в соседнюю деревню поедем, к вечеру будем, отец.
Езжайте с Богом. А я панночкам развалины усадьбы покажу.
* * *
Обратно они ехали в тишине. Никто слова не сказал. Только на Паулину с опаской поглядывали, а когда в город приехали, она даже не попрощалась с ними, домой побежала.
Все оставшиеся месяцы лета девушка только об этой поездке и думала. У нее плиты надгробные с развалин усадьбы княжеской перед глазами стояли. Покоя не давали. Что-то странное в них было, и понять не могла что. По утрам вся в поту просыпалась, и в ушах песня княжны звучит не смолкает. А на ее фоне голосом деда Мацеята самая легенда только что-то не то в ней и не так.
И снова глаза закрывает, чтоб плиты представить: на них цифры выбиты и имя полустерто. Цифры цифры да, дело в них.
К ноутбуку бросилась и нашла
"17 февраля в 1663 г. Иван Богун был арестован и через несколько дней расстрелян под Новгород-Сиверским".
И снова цифры перед глазамидата смерти Валески Запольской 13 марта 1663 года Вскочила из-за стола, распечатала страницу, сложила вчетверо, в карман джинсов сунула, сотовый схватила и за порогтакси на вокзал ловить.
* * *
Одна она туда поехала, без ребят. Местный мужик ее до развилки у леса довез, а в лес пешком идти самой пришлось, дороги, и правда, не оказалось. Осень уже в свои права вступила траву высушила, листья разным цветами разукрасила, и воздух холодным, колючим сделался, так что вдохнуть его больно. Паулина не сразу дуб старый нашла, а когда нашла, он отчего-то у самого берега оказался, над обрывом в воду, долго не решалась руку туда с листком засунуть, но все же она это сделала.
"Не бросал он убили его. Не губи никого. Утешься. Любил он тебя".
Обратно хотела бежать, да ногу подвернула, за дерево растопыренными ладонями цеплялась, ногти ломая, чувствуя, как глинистая почва, размякшая под дождями из-под ног комьями летит, и она сползает к самому обрыву. За ветку ухватилась, но та сломалась в руках и выскользнула из мокрых пальцев. Казалось, в воду ледяную целую вечность летела, а пока летела, проклятая песня в голове звучала
* * *
Долго они вчетвером историю эту вспоминали. По весне снова в те места отправились деда Мацея проведать хотели, но ни дороги к лесу не нашли, ни деревни ни одной поблизости. А когда на карту электронную посмотрели, последний домик здесь сгорел десять лет назад при летних пожарах. Лес совсем подругому назывался, и озеро, оказывается, давно высохло.
Как такое может быть? удивлялась ВераМы же чай у него пили и легенду он нам рассказывал.
Чертовщина какаято.
А может, привиделось нам.
Только Паулина, улыбаясь, в окошко смотрела и алую ленточку, завязанную вокруг толстой черной косы, на палец наматывала
Может, и привиделось
Вероника ОрловаЗа Зеркалами
АННОТАЦИЯ.
Тихий и спокойный религиозный город объят ужасом - появился серийный маньяк, который зверски убивает маленьких мальчиков. Ева Арнольд, молодая, следователь, расследующая дело, впервые сталкивается с такими жуткими преступлениями и впервые позволяет личным чувствам вмешаться в следствие. Ведь подозреваемый - король бездомных бродяг, Натан Дарк, на которого показывают все улики, просит довериться ему... Тому, кому доверять нельзя совершенно...
Ах ты гребаный ублюдок, сильный удар мокрой, вонючей после мытья общественного туалета тряпкой по лицу, мелкий сукин сын, еще один удар, на этот раз огромной лапой с широко расставленными жирными пальцами по щеке, и у мальчика невольно выступают слезы на глазах. Он прикусывает нижнюю губу, чтобы не разрыдаться, как девчонка, и медленно отходит назад.
Куда это ты намылился? Думаешь, сбежать?
Отец даже в мыслях Натан поперхнулся этим словом он надвигается на него, схватив с пола ведро с водой, и мальчик испуганно качает головой, отступая назад.
Иди сюда, крысеныш, я тебя научу смотреть под ноги.
Мужчина снова размахнулся, и мальчик все же побежал, на ходу глотая слезы. Сзади доносились проклятия вперемешку с бульканием, и Натан представил, как разлетается слюна в стороны, как трясется двойной подбородок его отца. А потом резкая боль в голове, и ребенок поскользнулся и упал, с какимто облегчением понимая, что исчезают звуки пьяного голоса, перекрываемые звоном разбитого стекла. Ублюдок все же метнул в него уцелевшими остатками бутылки, которую мальчик нечаянно разбил, поскользнувшись на мокром полу.
* * *
Он не хотел просыпаться. Он отчаянно молился одновременно Богу и Санта Клаусу, обещая им вести себя хорошо и ходить по воскресеньям в церковь. Пусть даже она располагалась очень далеко от его дома. Не его. Не так. От дома, в котором он жил. Он отчаянно молился, сложив тонкие ладошки в молитве и глядя глазами, полными надежды на обшарпанную, всю в темных подтеках стену муниципальной больницы, в которую его привезли. О чем? Молился о том, чтобы больше никогда-никогда не увидеть деспота, фамилию которого он носил, и его безликую молчаливую жену, больше походившую на тень, чем на живого человека. Она боялась мужа, как боятся бешеную собаку, у которой в глазах уже появилась жажда плоти, но пока еще не выступила пена на губах. Может быть, поэтому Натан и перестал ощущать ту обиду, которая поначалу сжигала его изнутри, пока смотрел заплывшими от побоев глазами на осунувшуюся сгорбленную фигуру матери, безропотно стоявшую у самой двери, пока отец отвешивал одну за другой пощечины или, матерясь через слово, пинал его, лежащего на полу, носками тяжелых ботинок.
Со временем ребенок перестал вообще воспринимать ее как мать и начал относиться как к чужой женщине. Женщине своего мучителя. Не сразу, нет. Все же детям присуще любить маму особой любовью. Той, которая поглощает все существо ребенка. Той, которая готова оправдать и бутылку в руках самого близкого человека, и использованный шприц, валяющийся возле детской кровати, и частые побои "в воспитательных целях". Детская любовь абсолютна и не признает полутонов до тех пор, пока ребенок вдруг не начинает сравнивать. И именно тогда его мир начинает рушиться. Оказывается самым обыкновенным мыльным пузырем, который лопается от первого же соприкосновения с реальностью.
Мир Натана, как и его любовь к Джени, обрушился в тот момент, когда он увидел мать своего нового друга. Нет, он не видел, как та пекла вкусные пироги или покупала самые навороченные игрушки своему единственному сыну. Он не слышал, как она пела тому колыбельную на ночь или же обещала заехать за ним после школы. Все то, чего он не знал и до этого дня. Его мир лопнул подобно скользкому мыльному пузырю, когда Джаред рассказал, что мать разошлась с отцом, потому что тот посмел поднять руку на сына. Натан сильно удивился тогда. Удивился этому слову "посмел". Будто кто-то мог помешать взрослому мужчине избивать своего же ребенка. Он даже улыбнулся, но эта улыбка застыла на его губах каменной маской, когда друг, продолжая, добавил, что им пришлось уехать в другой город, только потому что мать боялась за сына. Почемуто именно это сочетание слов заставило Натана ощутить, как в горле ком образовался и пальцы задрожали мелкой дрожью. Непослушные. Он попытался ими ослабить дешевенькую бабочку на своей шееэлемент школьной формы, но так и не смог. Так и шел домой, чувствуя, как задыхается, стараясь глотать воздух короткими неглубокими вздохами.
А когда дошел и увидел пьяного отца, развалившегося на диване с пультом от телевизора в руке пьяного означало всегда злого когда тот поманил его указательным пальцем к себе когда услышал, как закрылась в этот момент дверь на кухню, то впервые испытал нечто темное нечто такое страшное, чего сам испугался. До холодного пота испугался. Впервые он возненавидел женщину, родившую его. Возненавидел больше ее мужа.
Мать всегда говорила ему, что если прилежно молиться и соблюдать заповеди Господа, то он услышит и обязательно поможет. И Натан верил. Потому что это было единственное, что он мог сделать. Потому что нельзя не верить. Очень страшно не верить вообще никому или ни во что. Тогда мир вокруг поглощает тьма.
"Просто верь, и тебе воздастся за это", говорила она. И оказалась права. Ему все же воздалось. Странно, Натан думал, что будет радоваться, думал, что будет впервые счастлив в день, когда за ним придут из приюта. Да, с некоторых пор он просил именно этот подарок на каждое Рождество у неба. Он обещал Богу стать самым прилежным христианином, если только тот откликнется на его просьбу. Если только он больше никогда-никогда не увидит своего истязателя. Ему казалось, что лучше быть одним из толпы, лучше быть неприметным и не вызывать вовсе никаких чувств, чем ощущать на себе ненависть близких. А на деле чувствовал лишь безразличие и какое-то опустошение, которого сам себе объяснить не мог.
Он даже не старался запоминать как обычно сгорбленную сухую Джени, молча смотревшую из окна, как сын садится в белый микроавтобус, который увезет его на другой конец города в детский приют. Зато с каким удовольствием слушал всю эту неделю крики и ругательства отца, возмущенного тем, что теперь их семья лишится пособия, которое он пропивал в первую же неделю с момента получения денег. Как они будут жить без средств к существованию? И все из-за грязного тщедушного ублюдка, который, вместо того, чтобы отрицать все обвинения в адрес родителей, подтвердил их. Обвинения в адрес людей, которые забрали никому не нужного оборванца из замшелого детского приюта, и он отплатил им черной неблагодарностью. Потом отец кричал еще, и Натан понимал, что весь тот мир, который он привык считать своим, на самом деле таковым не является. Ни этот обшарпанный старый дом на окраине города. Ни это вечное пьяное чудовище, выплескивавшее свою ярость на слабых. Ни его бесхребетная бесплодная жена. Просто кто-то выбрал его из другого мира, из того, в который он, наконец, вернется, и поместил в этот маленький Ад на земле. Впрочем, теперь Натан хотя бы перестал испытывать постоянное чувство вины за то, что раздражал собственных родителей. И даже побои терпел с какойто мазохистской улыбкой на лице, представляя, что его жизнь теперь изменится к лучшему. Обязательно к лучшему. По-другому ведь и быть не может. Ведь мать Джени говорила монотонным голосом, что страдания даются человеку свыше либо за грехи его, либо как испытания, которые он должен пройти, чтобы обрести счастье. Натан никогда не был самовлюблен, он ненавидел чувство жалости к себе впрочем, он с ним и не сталкивался ни разу, но почемуто представлял в своей голове, что подобное отношение способно только унизить человека и тем не менее, мальчик позволил себе мечтать о том, что вот теперьто уж у него закончится та самая пресловутая черная полоса и начнется ослепительно белая, наполненная счастьем и спокойствием.
Наверное, так дети ждут Нового года и появления чуда, как он ждал своего переезда в приют. Туда, где много детей. Туда, где никто не посмеет коснуться его безнаказанно, просто потому что содержит в своем доме. Парадокс, но в его мечтах приют ассоциировался с некоей свободой.
И не перестал с ней ассоциироваться ни в первую неделю, на протяжении которой Натан постоянно получал тумаки от своих сверстников. Но им он мог огрызаться. Им он мог ответить, защищая себя и свое нехитрое имущество, которое притащил в приютпару книжек, страницы из которых были безжалостно вырваны на следующий же день после приезда местным главарем хулиганов, и маленький деревянный крестик, который дал ему на прощание Джаред. Натан привязал его на белую нитку и носил на шее вместо серебряного, который отец продал за бутылку водки два года назад.
Его свобода длилась ровно две недели. Две недели, пока он был таким же, как все. Только первые несколько дней пробыв "новеньким". Затем интерес к нему у местных детей пропал, да и Натан больше не давал себя в обиду и теперь почти чувствовал себя счастливым. Две недели, пока его не замечали. Вот как выглядела его свободаабсолютное безразличие к нему.
А затем свобода лопнула как тот самый мыльный пузырь, окрасившись в черный цвет разочарования, ужаса и смерти.
"Знаешь, как переводится твое имя, Натан? Подарок, мужская рука поднимается все выше, сжимая худое колено, спрятанное под шерстяными штанами. Зимой в приюте было жутко холодно. Но Натан дрожал не от холода, а от страха. Он не знал, почему, но испытывал рядом с этим мужчиной самый настоящий ужас. Глядя в светло-зеленые глаза цвета молодой листвы, он вжимался в спинку потертого кожаного дивана, стараясь как можно дальше отодвинуться от нависшего над ним крепкого тела, И ты лучший подарок, о котором только можно просить, мой мальчик".
Натан кричал. Ему казалось, что он кричал громко и долго. Горло болело так, словно он порвал голосовые связки в истерическом крике. Диссонанс. Он не услышал ни звука из своего рта. Только шепот. В самом начале. Жалкое "прошу вас, не надо", и кривую усмешку в ответ.
"Не меня проси, а Господа нашего, и он услышит твои молитвы. Я просил. И он подарил мне тебя".
Натан плохо помнил, что произошло дальше. Почему-то в памяти сохранилось, как после всего сжигал деревянный крестик украденной у одного мальчика зажигалкой и долго смотрел, как он догорает, падая на ладонь черным пеплом. Странно. Он не почувствовал боли, даже когда огонь лизнул онемевшие пальцы. Все они врали. Не было никакого Господа. Вокруг была только тьма, и никакие кресты и иконы не могли развеять ее светом. А если и был их Господь, Натан теперь зналименно он и был тем, кто потушил все свечи и впустил этот мрак. Весь его нехитрый багаж уместился в маленький рюкзак.
Утром мальчика в здании не обнаружили, зато одна из воспитателей нашла благочестивого и всеми любимого директора в его кабинете. Мертвым, с торчащим из горла ножом для фруктов. Это событие на долгие недели взбудоражило всех обитателей приюта.
* * *
Спустя три года
Он надвинул кепку еще ниже на глаза, придерживая рукой капюшон, скрывавший овал лица. Свободной рукой вцепился в решетку кованого в какие-то причудливые узоры забора, напряженный, даже не замечая, как холод трогает щеки и аккуратный нос. Невольно приоткрыв губы, внимательно следил за пареньком, громко рассмеявшимся в ответ на реплику друга. Натан вздрогнул от звука этого смеха. Он ему показался таким знакомым, но почти безнадежно забытым.
Объект его интереса, активно жестикулируя руками, чтото рассказывал своему собеседнику, не обращая внимания на худощавого мальчишку у ворот своего дома. Одетый в дорогую кожаную куртку поверх модной рубашки, парень спрятал замерзшие руки в карманы темно-синих джинс, Натану почемуто подумалось, что уж у парня-то, наверняка, джинсы потертые понарошку, а не как у негоот времени, да и куртка греет, потому вряд ли такая ж дырявая, как та, которая была не нем.