Тетя умерла два года назад, а дядя медленно деградирует, добивая себя автомобильным самогоном. Он странный и несдержанный, и я его боюсь но он позволяет мне жить у него, потому что я устроилась на работу. Теперь он хоть что-то ест, а не только пьет. Я все надеюсь, что он бросит алкоголь, но этого никак не происходит.
Девушка подняла заплаканные глаза, и вместо ненависти к опустившемуся дяде я с удивлением увидел в них состраданиередкое явление в наши непростые времена.
Каждый вечер, возвращаясь с работы, я боялась, что дядя поступит как те напавшие на меня бродягиубьет песика. Я запирала Дарси в комнате, а инструменты, которыми дядя Сэм мог вскрыть дверь, прятала. Но щенок скулил и мешал ему спать, и каждый вечер я выслушивала гадости с требованием использовать песика «по назначению». Мне приходилось отдавать почти всю заработанную еду, чтобы убедить подождать, и я надеялась, что со временем Сэм полюбит собаку, перестанет намекать на ее убийство.
Девушка снова заплакала, только теперь беззвучно. Она выглядела невероятно кроткой, и я с изумлением осознал, что тоже начинаю проникаться состраданием к несчастной судьбе обреченного пса.
Самой главной проблемой стало то, что Дарси гадил в квартире. А где же еще, если на улицу выходить нельзя? Вонь стояла невыносимая, хотя я регулярно чистила дом. В конце концов Сэм приказал мне или убираться вместе с собакой, или избавиться от нее. Я выбрала третий вариант: рискнула выйти на улицу. Результат вы виделиДевушка аккуратно отхлебнула чай. Вкусно
Мне было жаль ее несбывшейся мечты о младшем друге, жаль пса, прожившего всего несколько месяцев от рождения и погибшего так безотрадно.
Самое страшное, что теперь дядя, вероятно, разозлится еще сильнее, всхлипнула Эмили. Он ведь смотрел на песика как на мясо, она с трудом глотнула чай. А я его не уберегла
Если тебе страшно возвращаться домой, можешь остаться у меня, предложил я быстрее, чем успел обдумать это. Но не собирался забирать слова назад, когда девушка подняла потрясенные глаза. Правда. Живи, сколько хочешь. Я не твой дядя, работаю. И мне не нужны чужие пайки, своих достаточно. Живу один, так что места хватит. Не озабоченный, клянусь, тут я немного слукавил, девушка-то мне понравилась, и в мечтах я уже успел нафантазировать черти чего. Но это позже. Не сразу. Обдумай мое предложение. Я буду рад компании, тем более мы оба работаем допоздна и вряд ли будем друг другу мешать. Да и вместе легче справляться. Заболеешьпомогу лекарствами. Заболею ярассчитываю на уход, улыбнулся смущённо.
Девушка моргнула, а затем опять заплакала. Я уж думал, что обидел ее, но она вдруг снова заговорила.
Знаете, ваше появление как подарок судьбы, бормотала она. Я не стесню, обещаю. Буду хорошей хозяйкой, а еще я медсестра, со мной не пропадете. Вы не пожалеете о том, что приютили меня, клянусь. А если стану в тягость, только скажитеуйду без возражений.
Беззащитная кротость девушки толкнула меня вперед, и скупые мужские слезы защипали в глазах, когда Эмили доверчиво прильнула к моей груди, вздрагивая плечами.
Ну что ты, право слово, уговаривал я, украдкой вдыхая аромат душистого шампуняредкого роскошества в нищенствующем городе. Не чувствуй себя обязанной. Может, ты для меня тоже подарок? Я одинок, а тут ты со своим песиком
Девушка зарыдала еще сильнее, подняла голову, глядя снизу вверх. Ее лицо было так близко даже слишком, но я подавил желание воспользоваться ситуацией и украсть поцелуй.
Я Эмили, шмыгнула она носом.
Тони.
Эми подняла руку и осторожно, почти невесомо коснулась моего правого века.
Айрон мэн, сказала еле слышно.
Как ты догадалась? поразился я, не в силах выпустить ее тонкий стан из объятий.
Что?.. ее аккуратные брови в недоумении сошлись к переносице.
Так меня друзья зовут. Как ты угадала мое прозвище?
У тебя бровь разбита, выдохнула она сочувственно, и мне пришлось отстраниться, чтобы взглянуть в зеркало.
Лоб рассекал пятисантиметровый порез, заканчиваясь аккурат над глазом, чудом уцелело веко. Даже не заметил, что во время драки мне заехали в лоб, лицевые нервы на правой стороне были атрофированы, я ничего не почувствовал. Крови совсем немного, кровеносные сосуды частично были удалены.
Ерунда, завтра на работе подлатают, я обнадеживающе улыбнулся.
Могу и я, Эмили просияла в ответчудесной доверчивой улыбкой, от которой у меня перехватило дыхание. Как заколдованный я наблюдал за тем, как девушка, отыскав в моем холостяцком бардаке нож, нить и спиртосодержащую жидкость, штопала мою смехотворную царапину. Я, не отрываясь, глядел на нее, изучая каждую чёрточку, робкие улыбки, которые она дарила. И влюблялся. Вот так, ба-бахи готов. Безоглядно.
Она пришла ко мне той же ночью, хотя я вовсе не рассчитывал на такой стремительный поворот.
Что слуначал было я, увидев ее силуэт рядом, но тоненькие пальчики, скользнувшие по губам, прервали фразу на полуслове.
Тс-с, приказала она. Одеяло приподнялось, впуская свежесть, а затем маленькое тело, непривычно согревшее мою одинокую постель. Нехорошо начинать семейную жизнь с ограничений.
Семейную жизнь? я шокировано рассмеялся. И это я еще переживал, что слишком спешу? Но немного посопротивлялся для приличия и успокоения совести может, минуты полторы.
С тех пор мы были неразлучны, просто и естественно втянулись в семейную жизнь. Каждый последующий день в течение многих лет для нас становился особенным. Оттого, что будущее было непредсказуемым и беспросветным, мы проживали новый день как последний.
Поэтому всякий раз, когда я возвращался домой, у меня замирало сердце от улыбки жены.
В доме пахло аппетитно, рабочая смена Эмили заканчивалась раньше моей, она успевала похозяйничать на кухне. Я подхватил ее в объятия, коротко целуя. На кухонном столе дымились разогретые консервы: непривычно маленькая порция. Я, стараясь скрыть удивление, поморщился, и улыбка Эми сразу погасла: плохой признак.
Нам уменьшили пайки, оправдывалась она. Теперь нормальную зарплату выдают только врачам высшей квалификации, а медсёстры, чтобы получать прилично, вынуждены взять лишние рабочие часы. Я буду приходить домой после полуночи, а уходить на рассвете
Ничего, нас же двое, успокоил я, выкладывая на стол продукты, которые получил за свою смену: батон из серой муки, три банки мяса, упаковка риса и свежее яблоко. Многие наши соседи даже этого не имели, медленно погибали от голода. Когда квартиры освобождались, их место занимали новые соседи, более удачливые и молодые. Но даже они не были застрахованы от обнищания или болезней. Нам с Эмили не на что было пожаловаться.
____________________________________
Кентукки, Ричмонд, январь 2570
В цехах назревал бунт: пайки сократились втрое за год. И надежды на улучшение не было никакой: техасские собаки наступали по всем фронтам, разрушали наши дома, грабили урожаи, убивали жителей. Они уже захватили Теннесси и Арканзас, глубоко на север передвинули границу с Кентукки, претендовали на Миссури и Каролину. Проклятые собаки! Их вооружение было лучше нашего. Ходили страшные слухи, что техасцы принуждают местных мужчин из захваченных районов вступать в их ряды, кидают на первую линию фронта как мясо. Многие не подвергали сомнению, что в обход договоров им помогает Япония поставками сверхсекретных военных технологий. Попадающие в госпиталя раненые солдаты рассказывали, будто техасцы непобедимы, пули отскакивают от них, как от заговорённых. Все это удручало, граница пугающе приближалась, сжимала Кентукки в кольцо.
Я ненавидел техасцев, желал им скорой смерти, несмотря на то, что всего несколько десятилетий назад мы состояли в успешном союзе и многих связывали родственные узы. Это кануло в прошлое. Почти все наши ушли на фронт, кто добровольно, а кто по призыву. Рабочих рук в тылу не хватало, приходилось брать дополнительные часы, чтобы поставлять армии достаточно оружия. Мы делали все: от автоматов и патронов к ним до гранат и танков. Вот только с едой были большие проблемы: все дороги перекрыты, машины обстреливались, и поставки сокращались изо дня в день. Складывалось ощущение, что правительству наплевать. Верхушка окопалась в Нью-Йорке, а остальные штаты сдавала один за другим, не заботясь о живущих там людях.
Когда смена закончилась, я еле стоял на ногах. Впрочем, как и каждый из нас. Остались только я и Генри. Мартин уже с полгода воевал где-то на передовой, Джон отправился в Техас к родителям еще раньше, а Майки и умер от рака два месяца назад. Да и перекуры устраивать потерялся смысл: сигареты отсутствовали.
Я злобно смотрел на скудную выплату, борясь с кисло-горьким привкусом голода: одна банка мясного паштета, четвертинка серого хлеба, сыр и вода. Необходимо набраться энергии перед самоубийственным завтрашним рабочим днем, но откуда взяться силам при таком питании?
С раздражением и завистью я оглянулся на огромный монитор, по которому круглосуточно крутили одно и то же: патриотические ролики, призывающие в армию и показывающие, как шикарно живут жены солдат, которым выплачивается ежемесячное пособие, способное прокормить большую семью из десяти человек. За каждый военный подвиг солдатапоощрительная премия. За повышение в званиибеспроцентный кредит на крупную сумму. Пошел воеватьобеспечил жену, детей и родителей. Пропаганда, способная поставить под ружье даже самых трусливых и ленивых. И все дураки давно ушли на фронт, поддавшись всемирному умопомешательству, только самые смышлёные остались в тылу, понимая, что реклама солдатской роскошилишь манипуляция их сознанием. Никому не хотелось умирать за искусственно насаждаемую идею. Беда в том, что ни та, ни другая противоборствующая сторона не могла или не хотела остановить кровопролитие
Эмили встретила меня безрадостно: лицо бледное, щеки еще сильнее похудели. Ее уволили три месяца назад, так как больницу, в которой она работала, сожгли вражеские диверсанты. Едой и не пахло в доме, и я, игнорируя виноватый взгляд жены, невозмутимо выложил на стол скудный паек, удовлетворившись стаканом воды. Молчал. Трудно соображать, когда желудок сводят спазмы.
Ты ешь, тебе нужнее, предложила Эмили, отворачиваясь от стола и создавая видимость домашней суеты. Я знал, какого мужества стоило ей отказаться. Ненавидя себя за черствость, шагнул вперед и заключил ее в крепкие объятия, не позволяя вырваться. Эми сдержанно разрыдалась, пальцами вцепившись в края ржавой раковины.
Есть вариант, предложил я, попробуем переехать ближе к центру. Индиана, Огайовыбирай.
Да кому мы там нужны. Сегодня по Си Эн Эн говорили, что беженцам нигде не радысвоих ртов хватает, замогильным голосом сообщила Эмили. Правительство умыло руки: закрылось еще четыре больницы, вскоре станет негде лечить нуждающихся да и некому, и нечем. Нас бросили здесь на верную смерть. Техасцы никого не пощадят, когда придут на наши земли.
Тогда мы будем защищаться! прорычал я в ярости, не в первый раз задумываясь над тем, чтобы тоже отправиться на войну. Я не хотел этого, никогда не желал бесславно погибнуть где-то вдалеке от родного дома, за чужие интересы, но ситуация оставляла все меньше выбора. Или они нас, или мы их. Мое место займет какой-нибудь несчастный безработный, а моя сила, моя воля нужны в бою.
Эмили развернулась, со слезами наблюдая за моим приступом безумия. Конечно, от ее внимательного взгляда не могли укрыться мои мысли, она понимала, к какому сценарию все идёт.
И тогда она выпалила, добивая меня контрольным выстрелом:
Я беременна!
Беременна?! я остановился, прекратив дурацкие метания по кухне и, очевидно, побледнев.
В нашем депрессивном времени, где будущее не прослеживалось даже на день вперед, как можно обрадоваться появлению малыша? Это кошмар, трагедия и для родителей, и для ребенка.
БеременнаЯ чувствовал, что почти упал.
Эмили помогла мне дойти до стула. Мы затеяли бестолковый спор о том, кто должен поесть. В моем понимании, беременной женщине еда была гораздо нужнее, в понимании Эмили я должен быть сыт, чтобы заработать и принести еще.
Пока мы пререкались, катая по столу паёк туда-сюда, я, разглядывая осунувшееся лицо любимой женщины, медленно «дозревал». Кажется, судьба не оставила мне никакого выхода. Прятаться дома, когда я мог сделать так, чтобы жена и ребенок ни в чем не нуждалисьтрусость и позор для сильного здорового мужчины. И, даже понимая, что стану пешкой в чуждой мне игре властных верхушек, я обязан был воспользоваться привилегиями, которые сулят женам солдата
Сколько?.. нежно пробормотал я, прекратив разом споры о еде. Поймал любимую женщину за талию, подтянул к себе, ладонь приложил к животу, согревая еще не родившееся дитя, мальчика или девочку. Мне так хотелось быть уверенным, что ребенок родится, он заслуживал жизни, но не такой, какую влачат девять из десяти жителей умирающих городов, а нормальную жизнь, обеспеченную, достойную. Я не хотел рыдать на могиле жены, сгоревшей от истощения. Я мог спасти обоих от гибели.
Почти три месяцаее голос превратился в шёпот. Она смотрела поверх моей головы, будто стыдилась того, что оказалась в положении.
Почему мне не сказала? Я рассердился, ведь тем самым она не позволила мне заботиться о ней. Лихорадочно припоминал, где объел, где не помог, не согрел вовремя, и злился на себя за это.
Эмили сглотнула, все еще пряча глаза. Ее тон, когда она заговорила, стал совсем безжизненным:
Хотела прочувствовать, что это такоебыть матерью. Хоть недолго помечтать. Я знала, что когда узнаешь о беременности, ты примешь решение, которое мне не понравится: или уйдешь на фронт, что не устраивает меня или потребуешь аборт, и мне придется с Ним расстаться, она накрыла мою ладонь, теперь мы вместе грели нашего ребенка. А затем убийственно закончила:Аборт еще успею сделать плацента стоит бешеных денег, нам на полгода хватит
Ты что несешь?! приходя в ужас от ее слов, заорал я и вскочил с места. Стул опрокинулся, Эмили отшатнулась, будто я собираюсь ее ударить, закрылась руками.
Ты же понимаешь, что я права, закричала она резким, сломанным голосом. По-другому нам не выжить!
Выжить! ответил я грубо, сжимая кулаки. Моя ненависть к суровым испытаниям была настолько велика, что перед глазами заплясал огонь. Я не позволю жене и ребенку страдать, не позволю каким-то жалким техасцам уничтожить наш город.
Ты не пойдешь на войну! взревела Эми, испугавшись моей жесткой решимости. Ее губы задрожали, влажные глаза наполнились отчаянием. Ты не бросишь меня одну.
Я мог бы многое сказать: и что у нас не осталось другого выхода, и что я давно собирался это сделать, просто тянул, ожидая подходящего случая, и что нет ничего важнее еще не родившегося ребенка, и что необходимо когда-то брать ситуацию в руки и формировать свое будущее, иначе его вообще не будет но вместо тысячи слов я привлёк жену к груди, крепко обнял, чтобы она почувствовала себя хоть капельку защищённой. Так мы и стояли некоторое время, голодные, обречённые и отчаявшиеся.
Я не хочу хоронить тебя, плакала любимая, разрывая мне сердце. Сколько раз я ей уже клялся, что останусь в тылу? Десять? Двадцать? Не сдержал, получается, обещания.
Этого не случится, все, что мог теперь сказать. Может, меня не отправят на передовую? Вторая и третья линия фронта не так опасны, и тут же вспомнил, как теми же самыми словами отмахнулся от меня Джон Леон. И где он сейчас? Удалось ему осуществить задуманное?
Себя не обманывай, невольно повторила Эмили мой ответ Джону.
______________________________________________
Фронтовая граница где-то между Миссури и Иллинойсом, август 2570
Солнце нещадно палило в спину, и пучок высохшей травы, намотанный на голову, не спасал от адского пекла. Оставаясь на позиции, я периодически вытирал грязным рукавом пот с лица и шеи, мечтая о вечернем купании в бочке. Сжимая калаш, исступленно всматривался в дальний конец поля, но в мареве поднимающегося с потрескавшейся земли горячего воздуха не мог различить передвижение врага. А может техасские собаки, также как и мы разморённые беспощадной жарой, сделали перерыв?
Позади нас был город Эвансвилл, мы стояли насмерть. Причем в буквальном, к сожалению, смысле. Граница еще неделю назад находилась возле Провиденса, но наши линии обороны техасцы смели волна за волной. Будто беспомощные младенцы, солдаты наступательной армии Нью-Йорка, призванные освободить Провиденс и Мэдисонвилл, не только не добились поставленной цели, но бежали как трусы. Наша войсковая часть, последняя надежда Эвансвилла, встретила техасских собак массированным заградительным огнем, на время приостановив бойню. Увы, раненых не удалось спасти: поле, пролегающее между нашей линией обороны и техасской, обстреливалось слишком интенсивно. Ничего не сумев сделать, мы в отчаянии наблюдали, как не добравшиеся до родных окопов ньюйоркские солдаты медленно умирают от ран, потери крови и палящего солнца, как на вражеском конце поля живых забирают в плен, чтобы наверняка пытать. И знали, что тем временем техасские собаки группируют новые войска, чтобы смести последний защитный барьер и взять город.