Во время спектакля Станиславу разбили колено, без жалости бросив на дощатое покрытие сцены. А Анне так заломили руку, что она со всего размаха ударилась подбородком о стол и чуть не потеряла сознание.
В этом проклятом городишке, видимо, люди умирают сразу, без долгих мук, яростно ругалась Анна, поддерживая Станислава под руку. Это была уже третья аптека, где они пытались по пути в гостиницу купить аспирин или анальгин. Две оказались закрыты, а в третьей, круглосуточной, их постигла неудача. Ничего болеутоляющего в продаже не оказалось.
Станислав сильно хромал, но старался не стонать и даже не морщиться, когда неловко наступал на покалеченную ногу. Все же иногда ему это не удавалось. Колено распухло, при каждом шаге в него словно всаживали раскаленный гвоздь. Но после спектакля машины, которая должна была ждать их возле служебного входа театра, не оказалось. Не нашли они и Кирилла Алексеевича, который так же куда-то бесследно пропал. И они были вынуждены пойти в гостиницу пешком, благо, что та располагалась на той же улице, что и здание театра. Заблудиться даже в совершенно незнакомом городе было невозможно, надо было только никуда не сворачивать. Несмотря на то, что догорало лето, и сумерки были еще светлыми, улицы города казались вымершими. Ни прохожих, ни машин, и даже светофоры на перекрестках, все как один, мигали желтым оком, окрашивающим дома в бледно-мертвенный цвет.
Анна ласково погладила Станислава по плечу.
Пойдем, милый, в гостиницу. Придется, уж видно, мне лечить тебя своими средствами.
Он думал, что это уже никогда не повторитсяощущение сладостного восторга, сравнимого разве что с первым прикосновением к любимой женщине. Но это случилось. Он испытывал подобное один или два раза в своей жизни, но давно, слишком давно. И уже позабыл, как это бывает. А сейчас вспомнил. И он снова летел и летел куда-то в беспредельность, не имея представления ни о времени, ни о пространстве
Милый, что с тобой? голос Анны был нежен.
Станислав открыл глаза и увидел, что он лежит в постели, раздетый, под одеялом. Анна была рядом, и тоже совершенно обнажена. Он не помнил ничего, что предшествовало этому. Ощущение полета и счастья, им порождаемого, заполнило все его существо, и даже память.
Мне хорошо, сказал он. Ты добрая волшебница.
Я ведьма, ответила Анна, смущенно закрываясь одеялом под его недоуменно-счастливым взглядом. И гублю христианские души.
Многих уже сгубила?
Две. Одну свою, вторую
Он помешал ей договорить, закрыв рот поцелуем. Но когда он оторвался от ее жадных губ, она досказала, словно ей было необходимо исповедаться перед ним, и немедленно.
Иначе я бы не пережила этот год.
Тебе было очень плохо?
Я осталась совсем одна.
И продала душу дьяволу?
Бог отверг ееи что мне оставалось?
В коридоре послышались шаги, они стихли возле номера Анны. Казалось, тот, кто стоит за дверью, прислушивается. Затем постучал, резко и требовательно.
Придется открыть, сказала Анна. Это директор театра. Он предупреждал, что зайдет, по важному делу.
Она встала, накинула халат, предварительно выключив настольную лампу, чтобы скрыться во тьме от взгляда Станислава, вышла из спальни. В темноте не так просто было дойти до входной двери. Наконец она открыла.
Спите? подозрительно осматривал ее с головы до ног Алексей Кириллович, и даже пытался через плечо заглянуть в черный провал номера. Он был заметно в плохом настроении и чаще обычного одергивал рукава своего пиджака.
Анна недоуменно повела плечами, и тогда он торопливо заговорил:
Мы даем концерт для горожан, на открытой эстрадной площадке в городском парке. Выезд автобуса ровно в двенадцать часов. Ваш выход на двадцать минут. Что, вы недовольны?
Пузатый человечек увидел, как потемнели ее глаза, и теперь уже почти подпрыгивал на пороге, сердито пыхтя. Возможно, его разъярило, что Анна даже не пыталась создать видимость любезной хозяйки и не пригласила его войти.
Какое отношение это имеет к искусству? внезапно озябнув и плотнее запахивая ворот халата, спросила она.
Это имеет отношение к тем деньгам, которые я вам плачу, осклабился Алексей Кириллович. Если презренный металл, конечно, вас, такую возвышенную особу, интересует.
Я заключала договор на спектакль, и только, пыталась объяснить ему Анна.
Но директор театра был готов к возражениям и неуязвим.
Договор был подписан вами на гастроли в нашем городе, а не на один спектакль, ответил он, приняв официальный вид. Решать, где и когда вам выступать, буду я. Не так ли?
Так, устало произнесла Анна. И все же, я вас прошу
Не надо, вдруг услышала она за своей спиной и с коротким болезненным стоном обернулась.
Станислав подошел к ней очень близко, и их взгляды встретились. Он смотрел ей в глаза и жестко рубил слова:
Не надо просить. Ты никуда не едешь. Если кому-то это не понравится, то пусть он обратится за разъяснениями ко мне Вы все поняли?
Теперь он обращался уже прямо к директору театра, и тот торопливо и с готовностью закивал головой.
А сейчас дайте нам возможность отдохнуть после спектакля.
Станислав закрыл дверь, оставив пузатого человечка по ту сторону. В номере стало темно. Только слабая полоска света из коридора пробивалась сквозь дверную щель внизу.
Тебе не надо никуда ехать, обнимая холодные плечи Анны и целуя ее, сказал Станислав. Думай только о вечернем спектакле.
Это плохо кончится, слабо улыбнулась Анна. Но, знаешь, я с тобой ничего не боюсь. Только одногопотерять тебя
Они лежали в постели, Станислав согревал ее теплом своего тела и рассказывал.
Я разучился бояться, когда рос в детском доме. Нас было много, мальчишек и девчонок, озлобленных на жизнь и даже друг на друга. У многих были живы родители, или кто-то из родственников, которые и сдали их в детдом, словно бродячих щенят в питомник. И потому они мстили миру, который их отверг. Слепо и жестоко. Мне, наверное, в этом смысле повезлоя был круглым сиротой. Мои папа и мама погибли в автокатастрофе, и я не разуверился в них. Во мне осталась вера во что-то святое, что есть должно быть в людях.
Он замолчал. Анна поцеловала его, сказала:
Не рассказывай, если тебе больно вспоминать.
Я хочу, чтобы ты все обо мне знала, ответил он. Я вырос в аду, но сумел сохранить душу. И научился драться, отстаивая свои принципы. Без этого я бы пропал там. И тем более, когда вырос и ушел из детдома. Я был никому не нужен в детском доме, но и за его стенами никто не ждал меня с распростертыми объятиями. Я долго скитался в поисках своего места в этой жизни, а еще большев поисках себя. Перепробовал множество профессий. Был даже профессиональным бойцом, участвовал в боях без правил. Это было незаконно, тайно и очень опасно, но приносило хорошие деньги. Я даже смог немного скопить, и думать уже не только о хлебе насущном. И однажды я понял, что живу не той и не своей жизнью. И что папа и мама, будь они живы, не одобрили бы меня. Они были актерами
И хорошими людьми, если у них вырос такой замечательный сын, прошептала Анна.
Откуда такая уверенность? с улыбкой спросил Станислав.
Она взяла руку Станислава и приложила его ладонь к своей груди.
Мое сердце не обманывает, послушай!
Его глаза затуманились, но он справился со своими чувствами и продолжил рассказ.
И тогда я пришел в театр, в тот самый, где служили мама и папа. Их еще не забыли, и меня взяли на работу подсобным рабочим. Затем я перешел в осветители, затем В общем, однажды мне позволили выйти на сцену в массовке. Потом была роль «кушать подано», лакея в одном из спектаклей. После нее я хотел уже было уйти из театра. Но характер не позволил. Не могу я терпеть поражения. Договорился с режиссеромон мне дает эпизодическую роль в одном из спектаклей, и если я с ней не справлюсь, то отработаю в театре в любой должности, ни на что не претендуя, еще три года, а только потом уйду. В театре, как обычно, не хватало рабочих сцены, в тот день запил очередной, сорвав подготовку к премьерному спектаклю, и режиссер пошел на это, уверенный, что меня ждет провал. Неожиданно для всех после премьеры в одной из газет появилась рецензия, где мне отвели целый абзац. Как сказала одна из ведущих актрис театра, за такой абзац она готова была бы пойти на что угодно И пригласила меня в свою постель. Это была действительно очень хорошая актриса. Режиссер боялся ее потерять и повиновался всем ее прихотям беспрекословно. Я стал ее прихотью. И даже несмотря на то, что я отказался лечь в ее постель, она захотела видеть меня своим партнером в следующем спектакле. Так началась моя театральная карьера.
И ты не жалеешь? спросила Анна.
Когда он говорил о прихоти какой-то актрисы, благодаря которой сделал карьеру, она почувствовала в сердце болезненный укол ревности. Но вспомнила, через что пришлось пройти ей самой, прежде чем она стала тем, кем она была сейчас, и простила ложь Станислава. Анна ни на мгновение не поверила, что ему удалось так легко отделаться от старой уродливой бабы, возомнившей себя примадонной и затаскивающей в свою постель молоденьких актеров. Почему ее давняя соперница непременно была старой и уродливой, Анна не смогла бы сказать, но ничуть в этом не сомневалась.
Она повторила:
Не жалеешь?
Станислав улыбнулся ей.
Я расскажу тебе одну притчу, ответил он. Может быть, узнав ее, ты начнешь лучше меня понимать. Это притча о гиенах и льве. Тебе интересно?
Я слушаю, согласилась Анна. Она положила его ладонь себе под голову, и ей было очень удобно. Анна могла бы так пролежать, под звуки его завораживающего голоса, вечность. Она чувствовала себя счастливой.
Гиены разрывают ослабевшего льва, начал Станислав. Пока царственный хищник силен, эти горбатые твари не рискуют даже перебежать тропу, по которой он прошел, и питаются лишь остатками его пиршеств. Они с жадностью поглощают падаль и испуганно вздрагивают, когда ветер приносит в их ноздри грозный запах льва, и убегают, поджав хвосты и скуля, заслышав его далекий мощный рев. Но когда лев умирает, гиены набрасываются на него стаей и ожесточенно рвут его клыками, словно пытаясь отомстить за свой вечный страх этой безжизненной плоти. И даже в эту минуту гиены боятся, потому что лев мертв, а им предстоит жить дальше.
Станислав помолчал. И закончил уже другим тоном:
Такая вот притча.
И это все? спросила Анна. А в чем ее мораль?
А мораль такова, улыбнулся Станислав. Люди боятся смерти. Но ведь и львы тоже. Но те из людей, кто начинают бояться не смерти, а жизни, становятся похожими на гиен. И выбор за ними, кем они хотят быть.
Я поняла, тихо произнесла Анна. И поцеловала ладонь Станислава. Ты лев, в этом нет никаких сомнений.
А ты будешь моей львицей, сказал он. Если захочешь.
Да, прошептала Анна почти беззвучно.
А мысленно произнесла: «Ты даже не представляешь, как я этого хочу».
Кирилла Алексеевича била нервная дрожь, настолько ему было не по себе в этом уютном кабинете. Его приводили в смущение и массивный, черного дуба, стол, и огромный пушистый ковер на полу, и тяжелые лиловые занавеси на окнах, и многое другое, что в совокупности создавало атмосферу роскошной неги. Все это как-то не вязалось с его представлением о том, каким должен быть подобный кабинет.
На стене над письменным столом, прямо напротив двери, висел большой портрет человека с аскетически-строгим лицом. Казалось, он неодобрительно смотрит из рамы. Но хозяин этого кабинета не замечал осуждающего взгляда аскета. Зато ему нравилось суровое выражение его лица. Часто, стоя дома перед зеркалом, он старался придать своему лицу такое же. И с каждым годом у него выходило все лучше.
Однако сейчас он улыбался. Тема разговора была щекотливой, а времяс причудами. Еще несколько лет назад он бы так не церемонился. Но сейчас приходилось заходить издалека.
Что же вы, Алексей Кириллович, голос его был пропитан добродушием. Всегда мы с вами дружили, и вот на тебепасквиль!
Маленький пузатый человечек, сидевший на самом краешке мягкого стула, в отчаянии всплеснул руками.
А что вы мне прикажете делать, он запнулся, но затем, как ему было предложено в начале разговора, назвал собеседника по имени-отчеству: Михаил Павлович? Я просто в растерянности. Приезжают, извольте радоваться, знаменитости, играют, что им заблагорассудится, и чего в пьесе и в помине нет, потом уезжают, а ты тут расхлебывай. Им цветы и аплодисменты, мненеприятные визиты
Он опять поперхнулся на середине фразы и с мольбой, словно провинившаяся собака, взглянул на хозяина кабинета. Но тот продолжал улыбаться.
Алексей Кириллович, вы правы, это безобразие, произнес он сочувственно. И ничего нельзя поделать?
Директор театра задумался, тяжко вздыхая. Но ни одной спасительной мысли не приходило ему в голову. Тогда Михаил Павлович пришел на помощь, как бы между прочим заметив:
У каждого человека есть свои слабости
Понимаю, понимаю, воспрянул духом Алексей Кириллович. Он склонился к столу, чтобы оказаться ближе к своему собеседнику, и перешел почти на шепот. Знаете, у меня есть подозрение
И замолчал, не решаясь произнести вслух. Михаил Павлович терпеливо ждал, выдавая свое раздражение только тем, что постукивал остро отточенным карандашом по столу.
Наркотики, через силу выдавил Алексей Кириллович и испуганно взглянул на хозяина кабинета, надеясь понять, не перегнул ли он палку.
Неужели? изобразил удивление тот. Но сам тон, каким был задан вопрос, звучал ободряюще.
Даже концерты из-за этого срывают, сообразив, что угадал, зачастил Алексей Кириллович. Безобразие! На них другие актеры смотрят, разговоры всякие идут
Нехорошо, осуждающе покачал головой Михаил Павлович. Так нельзя, вы правы. В следующий раз, когда они Ну, не мне вам объяснять Позвоните по этому телефону.
Он произнес несколько цифр.
Запомнили? Сразу же забудьте после звонка. И номер, и все остальное. Вы меня поняли?
Алексей Кириллович угодливо-понимающе закивал.
А теперь прощайте, Алесей Кириллович, сказал хозяин кабинета. Улыбка пропала с его губ. Взгляд стал жестким. Лицо посуровело.
И он стал до странности похож на портрет, висевший над его головой.
Кирилл Алексеевич не помнил, как он вышел из кабинета, а затем на улицу, и только отойдя метров на сто от серого, в готическом стиле, здания, в котором он только что побывал, осмелился облегченно выдохнуть и вытереть платочком взмокший лоб.
Шел вечерний спектакль.
На сцене люди с красными повязками утверждали в городе порядок. Свой порядок, как они его понимали.
Станислава били четверо. Били всерьезот страха. Он предупредил их заранее, что все должно быть как в жизни, реально. Не они его, значит, оних. Не поверив ему на первом спектакле, теперь «дружинники» старались на совесть.
Зрители виделиздесь все по-настоящему, без дураков. И верили всему, что происходило перед их глазами на сцене.
А там хрупкая женщина бросала в лицо блюстителям порядка гневные слова Она твердо зналатак не должно быть, это все только страшный сон, который не может вскоре не закончиться. Но для этого надо отдать все свои душевные и физические силы. И она не щадила себя.
Когда спектакль был сыгран, и актеры вышли на поклон, зрители встретили их молчанием.
Народ безмолвствует, сказал Станислав на ухо Анне. Это хорошо.
Это провал, побледнев, ответила она и оперлась на руку Станислава, чтобы не упасть.
Она хотела уйти со сцены, чтобы не разрыдаться на глазах у всех, но ноги отказались ей служить. Тогда она закрыла глаза. И вдруг услышала первый робкий хлопок в ладоши. Затем еще один Еще и еще И вот хлопки слились в мощный гул. А потом зрители начали вставать со своих мест и аплодировали уже стоя. Десять человек Пятьдесят Весь зрительный зал. Сотни зрителей рукоплескали и кричали «браво». Это был подлинный триумф.
Анна, стоя на сцене, плакала, но почему-то уже не стыдилась этого.
Бока болят?
Анна бережно прикладывала примочки к синякам и ушибам на теле Станислава. Он мужественно крепился, лишь иногда что-то сердито бурчал. Наконец, не выдержал:
Ну, облегчи же мои страдания, в самом деле! Где твой чудодейственный эликсир? Не томи!
Не буду, поцеловала его Анна. Вот только пойду, взгляну, кто там тарабанит в дверь.
Она вышла из спальни в соседнюю комнату. Станислав закрыл глаза. Боль, если не двигаться, отпускала, затаивалась, и тогда можно было думать о чем-то ином. Он лежал и думал об Анне.
Вдруг он услышал ее жалобный голос, почти плач. И другой голос, злой и отрывистый. Слов не было слышно, одни интонации. Но этого было достаточно, чтобы понятьАнне плохо.
Станислав рывком вскочил на ноги, забыв о боли, в несколько шагов преодолел пространство, отделяющее его от входной двери. На пороге стоял директор театра и что-то назидательно внушал Анне. Заслышав за спиной шаги, Анна обернулась. Глаза ее были влажными.