А внизу свежим перламутром светились следы.
Утро загорелось над океаном, ударившись о зеркальные волны золотыми искрами.
Федор Семеныч Аполлонский проснулсяда с таким ощущением, словно его только что ударили по голове не иначе, чем чугунным утюгом. Точнее, по тому, что от головы осталосьона раскалывалась и уже, похоже, развалилась на части, окончено треснув. Такому даже монстр Франкенштейна, у которого все худо-бедно сшито белыми нитками, не позавидует.
Художник поднялся, попытавшись усесться на кроватиего тут же потянуло назад. Но Аполлонский смог удержать себя.
Федор Семеныч посмотрел в круглое окошко каютытам, среди бесконечной воды и лишь воды, утро только-только начинало разгораться, как минуту назад разожженный камин. Федору Семенычу свет показался слишком яркимхудожник прищурился, полез за часами и, найдя их, наконец-то посмотрел на времяциферблат отчетливо показывал восемь утра.
Какая же рань, предположительно собирался сказать Аполлонский, но вышла у него какая-то каша, которую ни один переводчик в мире разобрать не сможет.
Так же, как Грецион не переносил зимние холода, Федор Семеныч не переносил ранние утра, и каждый поход на первую пару оказывался сущим мучением, а расписание, составленное так, что спросонья приходилось приезжать шесть дней подряд из пяти рабочихбожья кара, спущенная на художника в лице злобного руководства. Правда, иногда, по выходным, Аполлонский вставал рано и бегал ну, хорошо, хорошо, по крайней мере он каждый раз собирался так делать, но не просыпался раньше двенадцати.
Вот и сейчас, утопая в подушкахему уже стало сниться, что это мореи пытаясь не обращать внимание на ядерные взрывы в голове, художник начал засыпать.
Как на зло, в дверь постучалиодин раз, второй, потом третий вдогонку. В голове Федора Семеныча этот звук сопоставим был с треском разрушающейся от толчков землетрясения Трои. Чтобы хоть как-то прекратить муку, художник встал.
Иду я, иду, сказал он так громко, как только могто есть, чуть громче работающего на минимальной мощности радиоприемника.
Аполлонский открыл дверь, одной рукой держась за голову. На пороге стоял Грецион Психовский. Художник сфокусировал взгляд и понялчто-то в друге сегодня не так, да вот только что конкретно искать какие-то различия и подмечать детали в таком состоянии все равно, что пялиться сквозь призрака.
Но через какое-то время до Аполлонского дошлоГрецион стоял в его шляпе.
Художник решил убедиться, что это не иллюзия, и начал ощупывать голову. Психовский хихикнул.
Это что, моя шляпа? промямлил Аполлонский. Ты что, стащил мою шляпу?..
Нет, если бы я стащил ее, то сразу бы сжег.
Прямолинейностьтвой конец, будь ты не ладен.
Ты вообще помнишь, что вчера было? Вечером.
Конечно помню, я же алкоголик, а не маразматик, Федор Семеныч сморщился. Мы сидели, потом пришел барон, а потом
Потом вы пошли смотреть на звезды и, я почти уверен, говорить с ними в таком состоянии. Когда я уходил, шляпа была уже на тебе, а утром нашел ее на палубе. Заметь, я мог выкинутьно не стал.
Овендобрая душа, просипел художник и сморщился пуще прежнего. Слушай, у тебя нет чего-нибудь
О, я за этим к тебе и пришел, ухмыльнулся Грецион, сняв соломенную шляпу. Под шляпой оказалась маленькая бутылочка с прозрачной жидкостью. Что может быть лучше после попойки, чем еще немного алкоголя.
Там то, что я думаю? как бы для самого себя уточнил Аполлонский. Не дожидаясь ответа, художник выхватил протянутую бутылку, открутил пробку и начал жадно пить.
Но после первых двух глотков Федор Семеныч сплюнул, закашлявшись.
Грецион в голос засмеялся, размахивая шляпой.
С добрым утром! Давай-ка собирайся, одевайся, умойся, если хочешь, прямо из бутылки. А то опоздаем на завтрак!
Это же вода! практически пришел в себя художник. Чтоб тебя, Грецион, это же просто вода!
Психовский все не унимался, смеясь. Аполлонский в шутку ринулся за ним, размахивая бутылкойтак они выбежали на палубу, где солнышко, только недавно возродившееся, уже пригревало.
Только потом Федор Семеныч вспомнил, что выбежал как былв одних трусах.
Вскорекак только художник оделся и забрал обратно шляпудрузья спустились в тот же бар, где сидели вечером, на завтрак. В нос ударило душистой смесью, сплетением из запахов, которые медленно расплетались, расчленяясь на отдельные: пахло печеной картошкой, яичницей, беконом, жареным мясом, грибами, ароматным чаем и бодрящим кофе.
Сразу после носа в бой вступали глазапервым делом что Психовский, что Аполлонский заметили барона Брамбеуса, сидящего за столиком и с удовольствием уплетавшего здоровенный кусок мяса. Барон в принципе привлекал внимание к себе раньше всех в любом местетяжело было не увидеть охваченную пожаром гору среди низкорослых кустиков. Барон и вправду напоминал скалу, которая по-тихому нарушала строгую диету из вулканических пород, позволяя себе вкусненькоговроде бы и сохраняла грозный, мощный вид, но в некоторых местах сдала позиции, не во вред общей внешности.
Брамбеус тоже заметил друзей, отвлекся от едылишь на мгновениеи поднял руку вверх, приглашая к столу.
Доброе утро, Грецион, уже с тарелкой глазуньи, уселся за стол.
Доброе утро, подключился Аполлонский, налив самую большую чашку капучино с тремя ложками сахара, а еще прихватив кусочек чизкейкадиабетики всего мира перекрестились. Федор Семеныч в принципе был тем еще сладкоежкой, а уж на утро после спонтанной попойки сахар с кофе помогал ему лучше всего остального.
Барон ответил не сразусначала дожевал свой кусок мяса, потом вытер бороду и только после сказал:
И вам доброго утра! Ну что, как вы после вчерашнего? его мощная рука, сверкнув рубиновым перстнем, потянулась за грушей.
И только сейчас Психовский разглядел очень важную деталь в бароне, важную и несколько, ну, пугающую. Брамбеус был абсолютно трезвкак стеклышко.
Хуже чем у вас, признался Грецион. Если мне встать было просто трудновато, то нашему среброкистому Фебу
Да, удивительно, обратил внимание на состояние барона уже Федор Семеныч, делая глоток кофе. Вы абсолютно трезвы, я бы даже сказал, абсолютное абсолюта.
О, улыбнулся Брамбеус. Просто у меня есть прекрасное средство, которое досталось моему роду от пра-пра-пра-пра
Его речь прервало внезапное появление китайца-переводчикатот словно ниндзя выскочил из тени. На завтрак человек гладильная-доска пришел в узких джинсах и цветастой футболкевидимо, вне работы он позволял себе расслабиться.
Достопочтимый господин Сунлинь Ван просил передать вам его огромные извинения, слегка поклонился переводчик. Сегодня утром ему совсем нездоровится, а потому он не спустится на завтрак.
Очень его понимаю, видимо, это какие-то общие сбои в самочувствии, почесал бороду Психовский. Барон, мне кажется, нашему алхимику срочно нужно это ваше средство после попойки
Нет-нет, замахал веточками-руками китаец. Господин Сунлинь Ван абсолютно трезв. Просто он сказал, что его слегка мутит от нехорошего предчувствия.
Ну, на айсберг мы точно не налетим, хмыкнул Аполлонский.
Грециону слова переводчика совсем не понравились. В глубине души Психовский понимал, что беспокоиться особо не о чем, но догадывался, что алхимики и прочие игроки в поддавки с реальностьюбудь то какие-нибудь медиумы или магимогут ощутить то, что другим просто не доступно, заперто на прочнейший амбарный замок; только не те из них, кто предсказывают потерю крупненькой суммы в ближайшем будущем, беря за свою услугу как раз-таки крупненькую сумму, а те, которые действительно пытаются постигнуть спрятанные по углам вселенной тайны. Они-то действительно могут ощутить что-то надвигающееся с невидимого фронта. Ведь им открыт доступ в потустороннее, и те сущности, что живут по ту сторону, с удовольствием держат дверь открытойим ведь тоже интересно, пока заглядывающие туда люди не наглеют окончательно. И почему-то у профессора было ощущение, что где-то и когда-то он с таким уже сталкивался.
Канат слов Брабмеуса вытащил Грециона из пропасти мыслей:
А вы присаживайтесь и позавтракайте с нами! предложил тот переводчику.
Молодой китаец на мгновение замялся, но все же сказал:
Покорнейше благодарю, поклонившись, он сбегал за едой и вернулся, удостоившись настороженного взгляда барона. Тарелочку переводчик взял совсем маленькую, положив туда фрукты и йогуртвидимо, такую пищу Брамбеус считал даже не травой, а водорослями.
Переводчик цветастым воробушком заклевал свой завтрак.
Кстати, я тут по утру заметил, прищурился барон, что по палубе кто-то всю ночь активно ходил. Какие-то очень женские следы, что ли?
Да-да! подтвердил извазюкавшийся йогуртом китаец. Я тоже что-то такое заметил, когда решил подышать воздухом.
Женщина на кораблеплохая примета
Барон, это же туристический лайнер, поспешил успокоить переводчик. К тому же, маленький размер ноги и такое изящество еще ничего не говорят
Хотите сказать, что это вы шлепали? Ваши миниатюрные ножки тоже очень даже прошли бы следственную экспертизу
Грецион насторожился, но глаза мгновенно вспыхнули зажигалкойновая задачка для ума, которую нужно решить, взамен старой с Вавилонским Драконом, по крайней мере сейчас. Студенты этого оттиска часто упрекали профессора, что он скачет с темы на тему, быстро теряя интерес к сказанному минуту назада потому все конспекты напоминали безумные планы врачей по захвату мира.
То есть их видел не только я? профессор отпил чая. Ну вот, а я уже обрадовался, что пора ждать санитаров и уютной комнатки
Не дождешься, сказал усаживающийся за стол Аполлонский, уже успевший сбегать еще за одним кусочком чизкейкагулять так гулять. Кстати, барон, вы там начали говорить о каком-то рецепте от пра-пра
О, да! всплеснул свободной рукой Брамбеус. Так вот, моя пра-пра-пра-пра
Как много «пра» нас ждет? уточнил Грецион.
Полагаю, около двух десятков, признался Барон. Хотя я всегда путаюсь, где остановитьсяна двадцатом или двадцать первом «пра»?
Давайте сократим просто до «очень дальнего родственника», предложил Психовский, с удовольствием доедая яичницу.
Отличная идея! Так вот, мой очень-очень-очень-очень-очень
Достопочтимый алхимик Сунлинь Ван уткнулся головой в подушки, забаррикадировавшись ими от внешнего мира и будто не желая ничего, вообще ничего, слышатьтак оно отчасти и было.
То предчувствие, что беспокоило китайца с самого утраон даже проснулся еще до восхода солнца, так больше и не уснув, теперь из простого ощущения превратилось в звук, конвертировалось в какой-то пьяный хор кривых мелодий, ломаным зигзагом режущих голову. Сунлинь Ван, как настоящий алхимик, даже в таком состоянии сделал предположение: видимо, чем ближе он к предмету своего предчувствия, тем более физическими становятся ощущения и боль.
Или, если посмотреть с другой сторонычем ближе предмет предчувствия к алхимику, тем хуже. Вот в данном случае перестановка мест слагаемых правит бал.
Старый китаец не прогадалвскоре заломало ноги, на которые Сунлинь никогда не жаловался в своем не просто почтенном, почтеннейшем возрасте. Значит, оночтобы это ни былоеще ближе.
Господину Вану вообще чудилось, что вся «Королева морей» движется куда-то к пропасти, но старый алхимик, конечно, признавал, что земля отнюдь не плоская, и за край диска лайнер не свалится. Нет, то было нечто другое скорее, край привычной реальности, или даже край бытияэтакие врата между миров, но только вот ведущие отнюдь не в полное межгалактических терок измерение, а во что-то более земное.
Ощущеньицу китайца сложно было позавидовать.
Вскоре, хотя боль в теле и жужжание в голове становились все сильней, Сунлинь Ван нашел в себе силы встать и подойти к панорамным окнам, приложившись лбом к стеклув своем возрасте позволять себе лучшие каюты он имел полное право.
Старый алхимик глянул на абсолютно спокойное море небесно-голубого цвета, на пылающий зеленоватым вдалеке горизонт и на мелкие островки, до которых было так далеко, что они казались маленькими, поросшими мхом камушками. Вроде бы, ничего особенного в пейзажекрасиво, конечно, безусловно, но никаких поводов для беспокойства. Ни тебе айсбергов, ни мегалодонов прямо под лайнером, ни жутких водоворотов. Вот и Сунлинь Ван подумал точно так же, уже собираясь вновь накрыться подушками
«Так, погодите-ка. Горизонт пылает зеленым?»
Старый китаец тоже поймал эту мысль, вновь приложившись к стеклуубедившись, что ему не померещилась, алхимик, преодолевая боль, вышел вон из каюты, поспешив на палубу.
И если бы он только знал, что пылающий зеленым горизонтдалеко не причина его головной боли.
* * *
Зверь почувствовал.
Он не увидел это глазами, потому что здесь, в кромешной и ласкающейся темноте, не было никаких иллюминаторовно картинка нарисовалась перед глазами существа, всплыла в сознании, родилась из простого ощущения, которое для него было сравни сигналу к тревоге.
И зверь заметался.
Он думал, что это холодное металлическое подобие клетки станет для него спасением, но сейчас судьба тянула его обратно, туда, откуда он сбежал. В то место, которого хотел сторониться, мечтал даже не приближатьсяи вот, теперь он вновь настиг его, хотя скорее уж оно настигло его.
К тому же, кто-то абсолютно точно преследовал его по пятам.
Существо заскреблось когтями о металл, наполняя тишину жалостным скрежетом, словно желая предупредить, сказать, что не стоит лезть туда, лучше вернуться обратно, но мольбы зверя оставались неслышимы.
Существо прекратило скрестись и издало шипящий звук, высунув раздвоенный языкбудь оно львом или грифоном, его бы точно услышали, но шипение просто растворилось в пузырящейся тишине.
* * *
Наевшийся и послушавший россказней барона Брамбеуса Грецион Психовский теперь сидел на палубе на раскладном стульчике, который ему любезно предоставил художник, и смотрел, как сытый, довольный, протрезвевший Федор Семеныч с количеством сахара в крови, раз в десять превышающим суточную норму, рисует.
Рисует, что б его, обычный пейзаж, даже не добавляя в небо драконов.
По какому-то закону подлости это было очень скучносидеть тут и смотреть на обычный пейзаж, хоть и сочащийся красками, хоть и с почему-то магически-зеленой линией горизонта. Грецион надеялся хотя бы на пару маленьких корабликов вдалеке, чтобы все флаги в гости были к ним с художникомно Аполлонского как подменили.
Ты же понимаешь, показательно зевнул профессор, что это ужас как скучно?
Иди походи, кинул художник, добавляя оттенков волнам на своем графическом планшете. Я тебя здесь не заставлял сидеть, заметь. Иди, послушай там музыки, или чем ты занимаешься, когда не придумываешь приключений на свою голову
Одному здесь заниматься нечем.
Вот ведь упертый Овен, вздохнул Аполлонский. Где ж твой вечный запал. Я бы послал тебя к старому китайцу, но ему сегодня дурно. Хотя, иди, поговори с Брамбеусом, раз тебе так уж скучно.
Грецион поежился.
Чай не водка, много не выпьешь, выпалил он. Брамбеус тоже.
Тогда у тебя остается два варианта. Сидеть и наслаждаться рождением шедевра живописи или пойти гулять в одиночестве и не насладиться шедев
Художник недоговорил, потому что профессор резко встал.
Так и знал! хмыкнул Федор Семенович. Ничего ты не смыслишь в шедеврах, голова твоя антинаучная! Ну ничего, вот когда я помру и меня признают гением, вот тогда
Вышагивающий по палубе Психовский, не оборачиваясь, засмеялсяАполлонский продержался недолго и тоже разразился смехом.
Грецион ходил по палубе, скучал и правда думал, чем бы занятьсязанятие нашлось само собой, когда профессор вновь заметил уже почти окончательно потускневшие следы на палубе. На этот раз легкие отпечатки, будто из лунного света, имели какую-никакую, но траекториюи Грецион не был бы собой, если в порыве бесконечного интереса к любой подвернувшейся вещи не решил бы последовать за следами. К тому же, это был отличный способ разузнать, насколько все-таки эти тончайшие мокрые отпечатки на палубе реальны, потому что еще ночью они казались лишь зудящим помутнением пьяного рассудка, жужжанием расстроенной ментальной дрели, а тут оказалось, что другие их тоже видели, а теперь они так рядом, при свете дня, который обманывает намного реже ночного мрака.