Первый звоночек, что я не так уж и богата, получаю спустя час, когда буквально выбегаю из конторки с яркой вывеской «Всё лучшее только у нас». Пять сотен золотых за починку крыши и оконэто грабёж, а не «самая выгодная цена, которую я предлагаю только сегодня и только для вас». Вторая конторка «порадовала» ценой в три сотни золотых, что тоже шибко далеко от грабежа не ушло.
А третья Третью конторку я выбираю уже тщательно, не бросаясь на золочёные вывески и настойчивые обещания «воплотить все мои мечты». Мечты, конечно, воплотить мне хочется, но не такой же ценой!
В итоге останавливаюсь на неприметных ступенях и добротной дубовой двери, за которой меня ждал коренастый парень с действительно выгодным предложением.
Сто золотых, и двадцать сверху за срочность, пожимает плечами детина, едва ли не вдвое выше меня. Кажется, ему вообще не было дела до того, что его коллеги, всего-то одним кварталом выше, драли с наивных граждан три шкуры.
Я соглашаюсь. Да и как тут не согласиться, после пяти да трёх сотен?
Рабочих он обещает прислать через час, а я тем временем отправляюсь в хозяйственную лавку, дабы обзавестись всякой нужной мелочью.
* * *
К дому я возвращаюсь с трепетной надеждой, что рабочих-таки придётся отправить восвояси, но Надежда решила иначе. Дом больше не дразнил меня призрачным богатством, он сразу показал своё истинное нутромхом поросшие стены, да доски трухлявые.
Хотя, буду честной, пока гуляла по лавке, пока торговалась с дюже прижимистым стариком, и пока шла обратно к своему нежданному и негаданному наследству, успела свыкнуться с мыслью, что просто с этим особняком не получится. Что ж, в этом я не ошиблась.
В единственной комнате на втором этаже сгружаю нехитрые пожитки и вновь приобретённые мелочи, которые по размеру холщовой сумы на мелочи вовсе не походили, и спускаюсь вниз. Если верить далёкому бою часов, то рабочие должны вот-вот подойти. Выхожу в палисадник, окидываю печальным взглядом неказистые коряги и тяжело вздыхаюсколько ж придётся силы потратить, чтобы восстановить погибшие деревья, даже представить страшно.
Наконец, напротив дома останавливается гружёная досками да железяками телега, и мне навстречу идёт тот самый детина, пообещавший прислать рабочих.
Я было растягиваю губы в приветливой улыбке, но, глядя на его кислую физиономию, хмурюсь.
Что-то не так? говорю вместо приветствия, и детина поспешно кивает.
Не захотел никто сюда ехать, машет огромной мозолистой пятернёй и досадливо морщится.
Почему?
И стоило только спросить мне, как он в удивлении глаза распахивает и раздражённо эдак отвечает:
Знамо почемууж больно слава у его обладательницы помолчал, подбирая слова, громогласная.
Я решила немного прояснить:
Теперь я его хозяйка.
Меня вновь удостаивают удивлённым взглядом, который тут же сменяется показным равнодушием.
А не важно это. Не пойдёт никто к вам работать, даже если втридорога заплатите.
И так мне заголосить захотелось, на матер плакальщиц, чтоб весь квартал наверняка услышал, да только вместо этого обессиленно опускаюсь на жалобно заскрипевшую ступеньку, и выдыхаю:
И чего мне теперь делать?
Вряд ли парень ответит мне, да и ответ, как таковой, не требовался, по крайней мере, на этот вопрос. Не его ж это забота.
Так я, это, и сам сделаю, правда не так быстро, как если б мужики пришли, но
Правда? поднимаю затуманенный от слёз взгляд и прямо-таки не верю своему счастью.
А чего б мне врать? Правда. Только ты скажи, хозяйка, чего тебе в первую очередь сделать надо, с того и начнём.
Хотела сказать, что сперва о тётке моей покойно расскажи, а потом уж за работу примешься, но Слова будто в горле застряли, а потом и вопросы путные из мыслей выветрились. Чертовщина, да и только. Пришлось вставать, отряхивать подол юбки и указывать на окна:
Сначала битые стёкла заменить надо, и дверь, а остальноепотом.
Если уж я решила в этом доме жить, то хоть уверенной надо быть, что ночью никто пришлый в жилище моё не пролезет.
Работал Тимоха, как он представился чуть позже, споро и ладно. Правда хмурился сильно, да оглядывался то и дело, будто ожидал какого нападения. От меня что ли? Да это ж смешно, честное слово, я едва ли ни в два раза меньше его, могу разве что укусить, да и то, боюсь зубы себе обломаю.
Но к вечеру мы с ним распрощались весьма дружелюбно и сговорились встретиться завтра ближе к полудню.
Стоило закрыть за ним дверь (новенькую и крепкую), как я замираю на месте и долго осматриваю комнату. Странное деловроде поменялось только пару стёкол в раме окна, а гостиная будто ожила. Будто задышала как-то иначедовольством и спокойствием. И стены, пусть с облезшими обоями, а местами и отвалившейся штукатуркой, потеплели. Я прикладываю руку и неожиданно сама для себя произношу:
Давно ты стоишь никому не нужный?
И дом жалостливо скрипит, подтверждая мои догадки.
Собственно, о своей тётке я ровным счётом ничего не знаю, хотя бабушка часто бывала у нас, да и мы у неё гостили нередко. И в те дни она любила сажать меня на колени и рассказывать о днях прошлых, давно в лето канувших.
А о сестре, родной своей крови, бабушка Аделаида молчала. Будто и не существовало на свете никакой Дайаны.
У кого теперь узнать про неё? Бабушки давно нет, как и мамы.
И стоило мне подумать об этом, как камин загудел, закряхтел, да выплюнул прямо к моим ногам пыльную чёрную тетрадь.
Я таки пугаюсь, вжимаюсь в стену, и стою так несколько минут к ряду. Потом усмехаюсь собственной трусости и подхожу ближе. Нагибаюсь, поднимаю тетрадь и вытираю её о подол изрядно запылившейся юбки.
На поверку, кожа, что обтянула толстобокую книжонку, оказалась вовсе не чёрной, а тёмно-синей, с прожилками золотых нитей по краям. И несмотря на своё неуместное пребывание в жерле камина, красоты тетрадь не утратила, напротив, сажа на кончиках белых листов её будто солиднее сделала.
Хочешь, чтобы я это прочитала? бормочу, неизвестно к кому обращаясь. И дом вздыхает, одобрительно так. Потом камин, осчастлививший меня нежданной находкой, кряхтит, чихает и загорается ярким пламенем, залив комнату тёплым светом.
Отчего-то, вместо страха положенного, улыбаюсь, и усаживаюсь прямо на пол, возле уютно потрескивающих брёвен.
Дом, силой наделённый, мне доводилось видеть всего раз, и то, это было в далёком детстве. То поместье выглядело более обветшалым и зловещим, как мне тогда показалось. Мама, приехав туда вместе с бабушкой Аделаидой, крепко сжимала мою руку и приговаривала:
Наступай осторожно, дому очень больно.
Бабушка же на её слова недовольно кривилась, но переставляла ноги медленно, стараясь не тревожить старые прогнившие доски. В силу возраста я была весьма любопытной, а потому долго не желала замолкать и всё спрашивала матушку, почему же дому больно.
Тогда-то она и рассказала мне, что давным-давно дома наделяли силой и разумом. Дескать так было проще управляться с хозяйством, да и гости непрошенные порог такого жилища никогда переступить не могли. Но было это давно и сейчас таких домов почти не осталось.
А почему не осталось, мама отвечать так и не захотела, мол маленькая я ещё, вот вырасту, тогда пойму.
Вырасти-то я выросла, помниться даже как-то пыталась «оживить» дом дяди Росма, за что получила взбучку, но так и не поняла, что же в этом плохого. Зато сейчас, сидя на пыльном полу и выслушивая жалобные стоны особняка, догадалась, что дело в характере, который домам вместе с разумом доставался. Вот так обидишь ненароком своё жилище, оно возьми, и превратись из добротных апартаментов в какую-нибудь развалюху.
Камин зашипел, будто мысли мои подслушал, и недовольно фыркнул. Пришлось вернуться к делам насущным.
Тетрадь я открываю с опаской. Сдуваю надоедливую сажу, протираю для верности рукавом и вчитываюсь в поблёкшие от времени строки.
«Сей талмуд содержит душевные излияния Дайаны Ларнесс, единственной чёрной ведьмы в потомственном роде фей».
Сердце кульбитом забилось где-то в горле, и волосы на голове зашевелились А ещё ноги одеревенели и язык присох к нёбу.
Ведьма? Чёрная?!
Талмуд летит в камин, который тут же обиженно тухнет, а я подскакиваю на ноги, и бегу к двери. Со всей силы дёргаю ручку, что, как назло, заело, поворачиваю туда-сюда и понимаю, что дело вовсе не в ручке, что меня попросту запер сам дом.
И как-то разом все странности, до того мучавшие меня, прояснились. И вселенское облегчение Шмота, от бумаг на дом избавившегося, и непонятно откуда взявшаяся любезность управляющего банка, и страх рабочих, оказавшихся ступить под крышу жилища, что некогда принадлежало ведьме!
Но это ведь невозможно. Никак. Нет, чёрные ведьмы в природе существовали, когда-то давно, да и сейчас они, наверное, есть, только Не бывает ведьм полукровок. И в семье фей такая никак родиться не могла. Это противоречит всем канонам и правилам, что ни одно столетие открывались да доказывались.
А если и попрать все эти учёные выверты, то родись в семье фей ведьма, чёрная к тому же, её бы тут же отправили за границу Проклятых гор. Вместе с матушкой и батюшкой, такое чудо породившими. Да что там говоритьсо всем семейством вкупе, чтоб и следа от рода этого в королевских архивах не осталось.
И И И вообще! Ведьмызло! Им жить среди люда честного, и тех, кто к честности никакого отношения не имеет, не положено! Не положено и всё тут!
Пусти! пищу придушенно, словно мышь в мышеловку пойманная.
Собственно, от серых вездесущих тварюшек я сейчас мало чем отличаюсьчем эта громадина не клетка?
Дом на мою просьбу вздыхает, осуждающе так, но дверь открывать не спешит.
Пусти повторяю, но уже мягко, заискивающе, и добавляю: пожалуйста.
Стены гудят недовольно, готовые вот-вот рассыпаться прахом на мою голову, и тихо щёлкает замок.
Выбегаю из двери, кубарем скатываюсь по скрипучим ступеням и замираю посреди палисадника с корягами. А стоило прохладному ночному воздуху коснуться разгорячённой кожи, как паника и наваждение схлынули, будто их и не было.
И подумаешь Ведьма. Что уж тут особенного? Раз тётка в самой столице прижилась, и никто её за границу Проклятых гор не выдворил, так чего мне бояться? Что репутация у неё была сомнительная, судя по всеобщей «искренней любви», не беда. Я-то не ведьма, и совсем не мстительная. Хотя последнее утверждение правдиво лишь отчастикому не доводилось совершать мелкие пакости в ответ на пакости большого и малого размера? Но это же не делает меня ведьмой, тем более чёрной!
В дом я возвращаюсь быстро, по большей части от того, что начинаю подрагивать от прохлады. Погода хоть и стоит тёплая, а всё однос наступлением сумерек от дневной жары не остаётся и следа. Видать стихийники что-то напортачили со своими экспериментами. Во всяком случае, любую непогоду принято на них спихивать, да и кого ж ещё винить в таких случаях?
Подхожу к двери, осторожно касаюсь ручки и тут же отдёргиваю пальцывитая железяка настолько холодная, что кожу едва ли ни обжигает колючими снежинками.
Ну бормочу, пряча взгляд от стыда не менее жгучего, чем температура ручки, Прости уж меня. Я ж не часто узнаю такие новости о собственных неведомых родственниках.
Если уж быть откровенной, вряд ли я когда-то думала, что семья моя, по всем правилам и приличиям совершенно обычная, может хранить такие секреты.
Дом кряхтит, даже крыша будто съезжает чуть набок, но дверь открывается.
В комнате вновь горит камин, а возле него на полу лежит тетрадь с исповедью чёрной ведьмы, случайным, не иначе, образом, затесавшейся в моё семейство.
Вздыхаю, опускаюсь на грязные доски и вновь беру так испугавший меня талмуд. И аккурат под первой строчкой читаю:
«Ведьма я хоть и злопамятная, но зазря никого обижать не стану. Только по делу».
Фух Успокоила, теперь-то можно не бояться, что меня случайным образом заочно проклянут, ведь я как бы не заслужила.
Камин насмешливо, как мне показалось, плюётся искрами, и я с сомнением смотрю на него.
Что? Я уже успела что-то натворить на целое проклятье? Когда это?
Дом кряхтит, скрипит и доски под ногами ходят ходуном.
Весело им, понимаешь ли А я вот боюсь, хоть и не так сильно, чтоб бежать без оглядки, но всё же.
Глава 5
А дел, за которые Дайана весьма щедро «одаривала» всех встречных и поперечных, набралось много. Пожалуй, даже слишком для одной, пусть хоть и чёрной, ведьмы.
Сначала объектами мести были гувернантки, чьи имена выстроились длинной вереницей на две страницы. Потом этот список дополнили несколько кухарок, пару садовников, и конюх, молодой и больно ушлый, как приписала ведьма кривым почерком. Сдаётся мне, мой прадедушка, отец этой злопамятной особы, в своё время замучался менять прислугу.
Сестру свою, Аделаиду, Дайана тоже не забывала. То прыщ наколдует, то икоту, то кошмарами припорошит безмятежные девичьи сны. Только несмотря на всё это, Аделаиду она любила. Весьма странной любовью, как по мне, но Не возьмусь судить об этом.
Собственно, Дайана в своём дневнике была довольно откровенна. То ли думала, что никто и никогда не прочтёт сие творение (хотя предупреждение на первой же странице этого не предполагает), то ли просто считала, что ничего-то особенного она не делала. Да и правда, что ж тут страшного, когда проснувшейся силой пользуешься и получаешь от этого удовольствие? Жаль только, что наслаждаешься только ты, а все остальные разгребают последствия твоего наслаждения, но то уже мелочи жизни, совсем не интересующие чёрную ведьму.
К слову, все заклинания, которыми она награждала то очередную гувернантку, то кухарку, то садовника, Дайана записывала тут же, под краткой исповедью. И заклинания эти подробно разбирались, даже ошибки учитывались, чтобы в будущем их больше не повторять.
Записи обрывались ровно там, где аккуратно было выведено: Моё шестнадцатилетие! Вокруг этой строчки имелись и цветочки нарисованные, и птички, и черепушки с костями. Последних, должна заметить, было куда больше, чем цветочков и птичек.
Я листаю тетрадь, кручу страницы и поднимаю их к свету, пытаясь найти ещё хотя бы словечко, но тщетно: откровения Дайаны Ларнесс закончились именно тогда, когда девушке исполнилось шестнадцать лет.
И что же случилось? Почему она перестала вести счёт своим проказам?
Посмотрела на медленно тлеющие угли в камине и задумалась.
Ведь не просто же так бабушка Аделаида никогда не упоминала о том, что у неё была сестра. И сдаётся мне, дело вовсе не в чёрном даре. Здесь что-то другое
А больше тетрадей нет? смотрю с надеждой на огонь, но камин лишь тяжко вздыхает и почти что гаснет.
Так, и что же выходит? А выходит вот чтоо тётке я своей хоть и узнала, но знания эти породили куда больше вопросов, чем имелось до этого. И что до этого ответы искать было негде, так и сейчас положение не исправилось.
Печально Любопытство разыгралось, а погасить его нечем.
С кряхтением, напоминающих тяжёлые вздохи старого дома, поднимаюсь на ноги и отряхиваю юбку. Читая талмуд, потеряла счёт и времени и только сейчас поняла, насколько устала за этот бесконечный, напитанный потрясениями и приключениями день.
Проверяю дверь, обхожу все комнаты, чтобы убедиться, что сделанные Тимохой окна никуда не делись, и иду наверх. Там кое-как ополаскиваюсь в худом тазу, делая себе заметку, что завтра стоит озадачиться вопросами гигиены куда тщательнее. В комнате скидываю с кровати покрывало, достаю из сумки простынь, что прикупила в лавке, аккуратно расстилаю. Ни подушки, ни одеяла у меня не было, зато имелась тёплая жилетка, которую я скрутила валиком и сунула под голову, а накрылась огромным пуховым платком, что достался мне ещё от матушки.
Думалось, что уснуть, из-за копошащихся мыслей у меня не получится, но глаза закрылись сами собой, стоило коснуться «подушки».
Не знаю, сколько удалось мне поспать, только просыпаюсь я как-то резко, будто от толчка. А вслед за пробуждением, до слуха доносятся шаги Тихие, едва различимые Потом скрип и ругань вполголоса
Слов, конечно, я не разбираю, но и того, что слышу, вполне хватает, чтобы испугаться до смерти.
Это что же выходит? Что кто-то пробрался в дом? Я ведь сама проверила дверь, она была закрыта! И окна тоже!
А дом? Почему дом его пустил?!
Прикасаюсь к обветшалому дереву, но оно холодное, и будто мёртвое Неужели мне беседы, камин сам по себе разгорающийся, и тетрадь тётушкивсё это привиделось? Почудилось просто от усталости?
Да нет же! Не могла же я умом тронуться за какой-то один день? Или могла?
Вновь скрипят половицы, и я подпрыгиваю на кровати. Лихорадочно осматриваю комнату и хватаю первую попавшуюся деревяшку, что некогда служила балясиной у парапета лестницы.