Не знала я, как они тварей этих плодят, да и знать не хочу. Страшно и подумать, что те живыми людьми недавно были. Глянешь на них - вон девка не старше меня, мужики молодые, старик и мальчик, ребенок совсем. Издали и вовсе за людей примешь.
Не будь я чародейкой, запросто приняла бы. Попалась бы на удочку колдовскую и сгинула. А ведь если приглядеться иным взором, не человечьим, так сразу нить видна - землисто-коричневая - за ту шаманы и дергают. Не живые они уже. В землю бы положить и пусть спят спокойно, как и положено мертвым. Но темные заклятия заставляют снова и снова подниматься и идти на поиск живых, на поиск пищи.
Одежда на них была изорванной, грязной. Глаза горели маленькими красными угольками на черном. Кожа, белая будто снег, с серыми пятнами, какие у покойников видны. А когти - такие у живого и не встретишь. И клыки, клыки из-под верхней губы торчат.
Как я увидела их вначале, когда из-за стены дождя темными фигурами выступали, так и ушла душа в пятки. Хотелось бежать куда глаза глядят.
- Стой спокойно, - велел Зоран, заметив, что вздрогнула я.
Осьмуша чуть пригнулся, ссутулился, по телу его будто судорога прошлась. Обернулся на меня - в глазах волчья зелень ядовитая. Еще миг - и уже не человек он.
Замерли мы все трое - я, колдун с мерцающим посохом, волк.
- Береги шею и запястья, - проговорил Зоран. - Они кровь живую чуют. Если вцепятся, конец человеку.
Липкий страх полз по моей коже. Страх того, что не смогу, не справлюсь, не выживу.
И поделом - сама решила остаться.
Они приближались, а мы все выжидали. Чего?
Вдруг мне будто в спину дохнули. Обернулась медленно, как во сне.
- Зоран! Берегись! - не своим голосом закричала.
И ударила наугад.
Нож акурат по шее упыря прошелся. Брызнула темная кровь. Тварь захрипела и оскалилась. Осьмуша зарычал, прыгнул и враз голову отгрыз.
Зоран, успевший увернуться, взмахнул посохом и сразу двоих тварей положил. Вот тут битва настоящая и завязалась.
Землистые нити, что вились от их сердец, не парили в воздухе, как у живых. Лежили безжизненными лентами они на земле.
Уворачиваясь от цепких когтей девки-упырихи, я упала на землю, проехалась спиной по грязи и, схватившись за нить, резанула ее ножом. Тварь задрала голову, взвыла, будто посылая зов о помощи своему хозяину, и упала.
Следующую нить ухватила, дернула - упырь едва на меня не завалился - да откатилась в сторону вовремя. Вскочив на колени, и его нить резанула.
Вдруг тихо стало.
Будто во сне, сквозь дождь видела, как Осьмуша снова человек, Зоран с посохом быстро оглядывается. Я сама на коленях возле убитого упыря стою.
Минуты всего, а, кажется, вечность прожили.
***
Издали мы заметили, как суетится люд у городских стен. Укрепить перед битвой - нелегкое дело.
Единственная уцелевшая крепость на юге Беларды - Грошов-град. Сюда воевода Всеволод направил чародеев.
«Ежели Грошов потеряем, то и вовсе гарнарцам волю дадим», - мрачно сказал Мстислав на том военном совете, куда я тайком пробралась.
Гарнарцы поганые, чтоб им пусто, тварям, было.
Не один город они сожгли, не один разграбили, а уж Грошов не получат. Про крепость эту много сказок ходило. Дивом дивным его считали по всей Беларде. Красотой он разве что с Трайтой и сравнится.
Стены Грошова крепче обычных - чарами защищены. Говорят, сама Вёльма- Огнёвица, тёзка моя именитая, коснулась их однажды и заклятие, от пламени ограждающее, сотворила.
Не знаю уж, волшба ли простой девки, искусность зодчих скельдианских иль время само сжалилось - только стены по сей день держатся. И гарнарское колдовство им не помеха.
Въезжали мы в ворота и сердце мое сжималось. Люд - рабочие, воины, крестьяне - изможденные, уставшие, в глазах страх и печаль.
Уже сколько дней держатся они, страдают от натиска могучей силы, которую и понять не могут. Мне, чародейке, и то боязно, а уж им...
Будь я на их месте, от страха бы померла. Днем к битве готовиться, ночью засыпать и слышать, как у стен упыри с умертвиями бродят. Голодать, каждый день, ждать помощи и на небо глядеть - вдруг прилетит сокол быстрый и принесет добрые вести.
На фоне серого неба мрачными виделись мне поблекшие маковки теремов грошовских, каменные дома горожан, полуразрушенные и разворованные. Размытые дождями улицы наполнились грязью и нечистотами. Еще немного и люди начнут умирать, гибнуть от болезней.
Нет, не выдержать Грошову, не выстоять без помощи.
На нас глядели по-разному - то удивленно, то гневно, то с усмешкой. Грошовцы от князя помощи ждали, дружины верной, витязей смелых. А прислали им кого - кучку чародеев с охраной да девку рыжую.
- Спаси нас боги, - вслух проговорила замотанная в грубую ткань старуха, прикладывая руки к груди.
Только на богов теперь грошовцам и надеяться, только от них помощи и ждать.
- Есть ли здесь войско какое, Бурислав?
Воевода покачал головой на вопрос Всеслава.
- А как же? Есть. Дружина Назара Хмелевича здесь стоит.
- Давно стоит?
- Да поди с три седмицы.
- Плохо это, Бурислав, плохо, - с горечью проговорил заклинатель. - Устали люди - ни сил, ни надежды у них нет.
- Так вы ж теперь с ними, Всеслав.
- Думаешь, поверят ли нам?
Не ответил воевода.
А по глазам горожан я прочитала - нет, не поверят. Ни за что не поверят.
Тревожный колокол ударил спустя час после рассвета. Гул его разнесся над замершим на ночь Грошовом.
Я, на ходу одевшись, выскочила на улицу.
Дом, куда нас поселили у самой стены стоял. Зоран, Осьмуша и Всеслав тотчас поднялись, а я припоздала.
Остановилась на миг, голову подняла.
- Гарнарцы идут! - крикнул дозорный на башне. - Гар...
Стрела с пестрым оперением вошла в его грудь и парень свалился на каменную лестницу стены.
Колокол бил все громче. Воины бежали на стены, разводили огонь под чанами со смолой, готовились к битве.
Я рванулась было за ними, чтоб своими глазами увидеть войско Ихмета. Да тут вдруг замерла и будто холодом меня обдало.
Громкий протяжный стон - как предсмертный крик - прозвучал над нами. Гарнарский рог пропел сигнал к битве. Возвестил нам о приближении гибели. И в воздухе запахло страхом, болью и кровью.
Миг я пыталась справиться со страхом, а после побежала на стену.
- Ушедшая, мать моя, помоги... Светлые боги...
Кому молиться уж и не знаю.
Припав к краю стены, я поглядела вдаль.
Боги...
Горло сдавило будто тисками. Ни слова, ни звука не могло вырваться наружу. Страх, дикий страх сковал меня всю разом.
До боли сжав каменные выступы ладонями, я замерла. Лишь слеза, одна-единственная, скатилась по щеке и исчезла.
Рать их огромна, бесчисленна. Глядишь до самого горизонта и нет конца-края темным всадникам в остроугольных шапках. Пыль вздымается клубами под копытами их коней. А ржание их и нетерпеливые удары о землю лишь говорят - и те готовы биться.
Проклятый гарнарский рог протрубил снова и снова. Каждая его песня сопровождалась дружным восклицанием воинов, их криками.
Всмотрелась я внимательней - средь темных воинов мелькали другие. Пешие, в длинных одеяниях и шкурах, с бубнами в руках. Обвешанные ярками полосками ткани, костями и оберегами. У иных на головах и вовсе черепа с рогами были.
Шаманы.
Даже издали видела я, что лица их ярко разрисованы красками. Нити от сердец вились темные, тугие, сплетенные в узлы в нескольких местах. У всех, как у одного.
Сказывал Всеслав, что узлы те не простые. Каждый узел - спасение от смерти. Захочет кто убить человека - разорвать нить должен. А коли кто спасти надумает - связать заново. Темная то волшба, не наша.
Боги... Ушедшая...
Уж не знала я, у кого помощи и защиты просить. Страх, великое дело страх.
Шли они быстро. Кажется, вот-вот да и сметут Грошов. Растопчут крепостные вековые стены, как и не было их.
Не орда то гарнарская, то смерти наши идут.
- Ушедшая... - беспомощно прошептала я.
И будто руки ее на плечи легли. И будто сила вновь по венам потекла как тогда, в сражении с нечистью.
- Вёльма! Вёльма!
Я обернулась.
- Всеслав?
- Обыскались мы тебя, Вёльма. Будь на стене, не сходи никуда. Рядом с нами будь.
Опираясь на посох, он хотел уйти.
- Всеслав! Стой! Как же мы сражаться-то будем? Со стены? Как же чары нам плести? Врагов ведь не видим.
- Ежели ворота открыть, конец Грошову-граду, - мрачно проговорил чародей.
Я поглядела ему вослед, а после с места сорвалась и побежала Зорана искать.
Дурно, ох, дурно я делаю, что Всеслава не слушаюсь. Зря я поперек ему все делаю, ой, зря. Только не могу ведь иначе. Не до того теперь.
- Некрас! Зоран с Осьмушей где? - схватила за руку дружинника.
- Внизу они, у стены, - отмахнулся тот и побежал дальше.
Едва переводя дух, я побежала вниз.
- Осьмушу и Зорана, чародея, не видел? - спрашивала у всех, кого видела.
Кто отвечал, кто ругался, кто просто проходил мимо.
Боги, как же их найти?
Наконец я завидела темного жреца. Тот что-то быстро говорил Буриславу и указывал рукой на стену.
- Зоран?
Сквозь толпу я рванулась к нему.
Плачущие женщины, перепуганные дети, старики, взывающие к богам, нищие, бегущие прочь, к сердцу крепости.
- Зоран!
Колдун обернулся, увидел меня.
- Уйди, сукина дочь! - крикнул витязь, которому я на пути попалась.
- Сам с дороги сойди, - бросила в ответ. - Не видишь, кто перед тобой.
Указала на знак Дома Предсказаний и двинулась дальше. В спину мне неслись проклятия и пожелания скорой гибели от руки гарнарца. Похоже, не так уж и жаловали нынче чародеев в Беларде.
- Зоран! - наконец очутилась я подле колдуна. - Делать нам что-то нужно! Иначе сгинем все.
- Всеслав что? - кратко спросил темный жрец.
- Ждет он, боится, не хочет людей в битву бросать. И слушают его все...
Лицо его на миг стало будто каменным. Замер он, не двинется. Чернота в глазах мелькнула и скрылась.
- Мне Всеслав не господин, - проговорил Зоран. - Тебе - как решишь. Только если уж надумала, Вёльма...
- Некогда мне думать! - оборвала я его. - Грошов едва стоит, а, ежели ждать. Шаманы бы не ждали...
- И то верно, - глаза Зорана снова потемнели. Он улыбнулся какой-то страшной, неестественной улыбкой. - А мы и не станем.
После склонился ко мне и чуть тише проговорил:
- Есть под Грошовом ход тайный, что ведет за ворота.
- Где? - я резко схватила его за руку. - Проведи меня!
Шагнула я вперед - ноги подкосились. Едва не упала, удержалась.
Ветер холодный трепал на мне рубаху, бил по телу нещадно да только не чуяла я холода тогда. Будто огнем все на мне горело.
Лишь глаза открыла, и голос пропал, от страха горло сдавило. Слезы тихо полились по щекам, закрыли все мутной пеленой. За ними все темным стало - как чернота движется на меня.
Руки прохладные на плечи легли снова, укрыли, подтолкнули.
- Ушедшая, мать моя непризнанная, - прошептала и вперед шагнула.
Шаман, увешанный лентами, с костью в носу громко бил в бубен и что-то пел на гарнарском поганом языке. Вокруг его тела вились черные клубы и в каждом витке виделся страшный образ. Оскаленные пасти, клыки, горящие глаза и глубокие темные глазницы. Глянешь в них и провалишься, исчезнешь, сгинешь.
Закричав что-то, он ткнул в мою сторону своим посохом. Из глазниц черепа на его навершии вырвался еще один дух. Ринулся ко мне, разросся вмиг до размера лошади. Раскрыл пасть, взревел.
Из груди вырвался хрип и я упала навзничь.
Светлые боги! Ушедшая!
Чудище глухо просмеялось и приблизилось ко мне. Страшный холод и смрад заполнили все вокруг. По телу прошла судорога.
Ушедшая, помоги...
Вдруг треснуло так, будто ткань разрывают. Черный дух разлетелся на куски, оставив на пожухлой осенней траве лишь пятна. Такие, как от чернил бывают.
Зоран и Всеслав. Это они, больше некому меня спасти теперь.
Судорожно сжимая пальцами скельдианский медальон - подарок Сигурда - я поднялась. Отчего-то почудилось, что отпущу его и умру, погибну.
Никогда я северным богам не молилась и не знала их, а теперь о жизни умолять стану.
Гарнарцы остановились, словно ждали чего-то.
Шаманы их, все как один, исполняли танец смерти - нас губить велели черноте своей поганой.
Засвистели стрелы. Я рукой лицо закрыла да зря. Все они дождем осыпались у ног моих.
Бегло назад оглянулась и увидела фигуру Всеслава на стене. Прости меня, чародей, что ослушалась и зла не держи.
Гарнарец один решился меня мечом сразить. На коне своем поскакал вперед да только встретил его Осьмуша-волк. Сбил наземь в прыжке и через миг на траве всадник лежал, а морда волчья в крови измазана.
Прикрыла я глаза на миг.
«Волосы твои будто огонь, а глаза - зелье колдовское», - говорил Ладимир нашей первой ночью.
«Прости меня, любимый, и счастлив весь век будь», - безмолвно ответила в пустоту.
Раскрыла глаза, руки раскинула.
Нити золотые, что у лошадей гарнарских струились от сердец, заплясали по пальцам. Много их, ох, как много, а с ними и шаманские темные. Не ухватить все, не разорвать.
Содрогнулась я - то сила по венам потекла. Горячая как кровь, темная, как земля после дождей, безумная, как я сама в тот миг.
- Ушедшая, - прошептала. - К тебе взываю...
Осьмуша рядом зарычал.
В тот миг глаза мои и потемнели. Нити заплясали в руках. Ай, шальные, не даются сразу.
Стрелы и копья полетели в меня да только зря теперь. Не всеславова сила теперь хранит, моя собственная.
Вспомнилось мне, как отец родной сетовал, будто род его позорю я. Как мать плакалась, что дитя бестолковое да некрасивое уродилось - замуж отдать и то не выходит.
Вспомнила и как Заряна - Арьяру мать - глядела на меня. Как глазами сверкала да все злилась. А из дому как гнала, от судьбы, от сына своего отваживала. Не она б, так может и по-другому вышло все.
Велимира вспомнила, как из дому прогнал. Мне, чародейке, как псу шелудивому, указал на дверь. Выгнал будто девку распутную, что монету свою за работу получила.
Слезы из глаз полились.
Ладимир, а ты что натворил, любимый, родной мой? Помню я все - помню, как руки твои по ее спине скользили, как волосы гладили. Как губы твои другую целовали.
Любила я не того, что с Сияной был, а того, что из Подлесья меня увел да стрелять из лука учил. Первого ввек не прощу, а второго до смерти помнить и в душе хранить буду.
Взглянули б они на меня...да только какая теперь разница?
- Ушедшая, силы дай, - повторила еще раз.
И будто обняла она меня.
Враз нити в ладони мои легли, враз тугими веревками сплелись. Ухватилась я за ним и что было сил рванула.
Не крик мой - вой - унесся в серое безмолвное небо. Растаял там. А вместе с ним и я растворилась. Туманом утренним растаяла.
Враз. Как и не было Вёльмы никогда, и не жила она будто.
Промелькнули черные легкие одежды надо мной, да и закрыла я глаза. Устала, намаялась, теперь отдыхать стану.
- Светлые боги, простите, спасите меня... - последние слова мои.
Говорили мне не раз, что в пустоши серой она живет. Бродит по окраинным землям Межмирья и выискивает заблудшие души, чтоб себе их забрать. Каждый вечер подходит к древу великому, садится на корни его и водит ладонью по глади зеркальной. Там-то и видит все на свете, во всех мирах что делается.
Много чего люди говорят.
А оказалась я на том самом берегу северного холодного моря. Ветер только поутих, а волны ласково лизали края валунов, спустившихся к воде.
Сидела я на берегу, вся в черном, простоволосая. На запястье моем переплетено ожерелье черно-белое было. Теребила я бусины и все никак сосчитать не могла - сколько тех есть.
Долго так сидела. И хорошо, и спокойно, и мирно мне было. И уходить никуда не хотелось - век бы так!
Только обернулась я - будто коснулся кто.
Гляжу, а там она стоит.
Я вскочила. Почудилось мне, что в глазах ушедшей улыбка мелькнула. Медленно протянула она руку вперед и стала точь-в-точь как образ у Зорана в Доме Предсказаний.
Теперь уж ни мига я не думала, ступила вперед, подошла к ней. Только-только собралась ладонь протянуть.
Ушедшая предостерегающе подняла палец и покачала головой.
В лице ее, наполовину скрытом, что-то мне знакомым показалось. Осмелилась я и дернула ткань. Да только зря. Кусок прозрачной струящейся материи безжизненно обвис в ладони, а сама она исчезла - как не было.
Не приняла меня, отпустила. За то, что в последнюю минуту свою я светлых богов о помощи просила.
Так тому и быть, значит.
- Вёльма, очнись, родная, - позвал кто-то.
Тяжесть, огромная тяжесть лежала на моих веках. Поднять ее сил не находилось.
- Вёльма.
Сквозь забытье я понимала, что кто-то держит меня на руках. Тепло его живое успокаивало и убаюкивало. Заставляло не помнить глубокую усталость и боль.
Тело ныло будто после долгой тяжелой работы, в руках не было и капли силы. Казалось, та покинула меня навсегда.
Больно, страшно, тяжело. Здесь, снова живая, я страдала. Не было ни легкости, ни покоя.
- Очнись, Вёльма, - снова попросил он.
С великим трудом я открыла глаза. Свет ударил острее меча.
- Светлые боги, она жива, - проговорил мужчина.
Откуда-то издали пришли воспоминания. Медленно и тяжело они подступали ко мне, говоря, кто я.
- Арьяр...
Он слабо улыбнулся.
В воинских доспехах ведун казался чужим. Прядь черных волос, выбившаяся из-под шлема, глубокая царапина на лице и прежние льдинки в усталых глазах.
***
Маленькое селение Прогалье стояло на берегу Марийки - реки, связавшей Беларду с Зарецким княжеством. Там мы и заночевали на обратном пути. Чудом уцелевшая деревенька и ее испуганные жители приняли нас с благодарностью.
Всеслав, я, Зоран и Осьмуша заняли домик старосты.
Заклинатель еще ворчал по-стариковски, но все ж не злился на меня, ослушавшуюся приказа.
Отправляться из Прогалья было решено на рассвете третьего дня седмицы. Первые заморозки уже коснулись земли - вот-вот птаха крылья расправит и полетит над миром.
Вышла я из дома, зябко поежилась и плотнее запахнулась.
В небе еще светился бледнеющий полумесяц девицы-луны. Дольше она нынче песни возлюбленных своих слушает. Дразнится только - одним боком им показываясь.
У ворот стояли двое витязей, Арьяр, а с ними и Всеслав о чем-то говорил.
- Куда это ты собралась ни свет ни заря? - спросил заклинатель, сердито сведя брови. - Спала бы еще.
- Не спится мне, - ответила. - Пройтись хочу.
- Пойду с тобой, словом обмолвиться надобно.
- Дозвольте с вами? - спросил Арьяр.
- Отчего нет, - только и пожала плечами.
- Вести из Трайты с соколом прибыли, - без радости в голосе проговорил Всеслав, как со двора вышли.
- Невеселые видать?
- Куда уж веселее! Мстислава едва не убили.
- Как же так? - испугалась я. - Кто же?
Всеслав шел, опираясь на посох, и тяжело кряхтел. После последней битвы силы подвели старика. Он и раньше-то близок к ушедшей был, а теперь и подавно за руку ее держит.
- Родич его и пытался. Давно на трон метил.
- Какой родич?
Заклинатель удивленно взглянул на меня.
- Ростих Многоликий. Не знала что ль? Он младшим братом Мстиславу приходится. От незаконной связи рожден, оттого и не признан наследником.
Я замерла на месте.
Ростих - брат Мстислава... Ростих - наставник Ладимира, верный друг Велимира.
- Что же мне не сказал никто? - чужим свой голос показался. - Что же смолчали все?
- Уберечь тебя решил, вот и наказал молчать и Варваре, и Тишке-плуту да и Зорана попросил. Ежели на трон двое сесть хотят, всегда третий виноват. А на пути у Ростиха вставать - гиблое дело.
- Всеслав... - я невольно приложила руку к сердцу. Защемило что-то в груди, ох, как защемило. - Что ж ты наделал-то?
- Живой тебя оставил, вот что. А Ладимир - полюбовник твой - лишь ступенькой к трону был. Думаешь, зачем вдруг Ростиху новый сильный чародей нужен? Думаешь, рад он, что на его место молодой сесть захочет?
- Так как же...Война ведь.
- Война! Ни единого приказа Мстислава Ростих не выполнял, а тут - надумает что ли? Обманули вас всех, Вёльма, как детей наивных вокруг пальца обвели.
- Что с ним станет теперь? - тихо спросила я, глаз с хрустальной корочки на лужице, не сводя.
- Станется с него! - взмахнул рукой Всеслав. - И думать забудь. Нет Ладимира больше в Беларде. Мстислав здраво рассудил, что не след ему чародея даровитого терять из-за корысти своего братца сводного. Сняли чары с Ладимира твоего и с посольством в Феранию отправили - от глаз людских подальше.
- А Сияна что?
- А Сияну на восток, к родичам услали. Принцу ельнийскому в руке ее отказано было. Сказали будто больна княжна.
- Больна? - эхом я за ним повторяла, а слов и не понимала ни единого.
- Знамо, что за болячка, - брезгливо проговорил заклинатель. - Позор Мстиславу нужно прикрыть.
Заклинатель поглядел на небо.
- Ишь какие тучи набухли. Того и гляди снег упадет. Пойду, погреюсь перед дорогой - не дело старику за молодежью поспевать.
И ушел, постукивая посохом по подмерзшей дороге.
- Вёльма..., - хотел что-то Арьяр сказать.
- Не тронь меня, - в ответ велела.
И зашагала прочь. Быстро-быстро.
***
Отзвенела осень свою золотую песню и на смену ей явились хмарь и холод, чернота замерзшей от первого морозца грязи на дороге и небо - иней, что будто седина на висках.
Теперь уж люд в меха облачился. Не найдешь девки простоволосой, не увидишь парня в одной только рубахе. Того и гляди снег на землю упадет - перья птахи небесной. То летом она, сердечная, от солнца яркого хоронится. А уж зимой нечего бояться. Светило что ни день так не выходит, а коли и выйдет, так холод его свет придержит, не даст спалить нежные крылья птахи.
А та только и ждет зимы. Встанет с гнезда, встрепенется, взмахнет белыми крыльями и перья ее укроют всю землю, до самой весны, когда солнце прежнюю власть обретает.
Стояла я на мосту, глядела на реку, неспешно устремленную вдаль. На небо хмарное, что в водах ее отражено. Глядела и не было ни в душе, ни в мыслях моих ничего. Будто и не живу вовсе. Только тоска тягучая и долгая. Как та, что ушедшую мучила век напролет.
Заскрипели старые доски от шагов человеческих, а я и не обернулась, чтоб на незваного гостя глянуть. Кто бы ни был - все равно мне.
Ладимиром ведь не станет.
- Всеслав тебя найти велел, Вёльма. Уходим скоро.
- Знаю, - тихо ответила.
Арьяр - голос его из тысячи узнаю - ближе подошел, за спиной остановился.
- Идем, Вёльма, будет на воду смотреть и мерзнуть зазря.
- Минуту еще дай, - попросила я.
- Как скажешь. Рядом подождать позволишь?
Я только кивнула.
Арьяр постоял немного, а после вдруг взял и своей широкой ладонью мою накрыл. Отталкивать не стала.
- Нынче день Несвиры - первый зимний рассвет, - зачем-то сказала я вслух. - Скоро эта река льдом покроется и не видно ее станет глазам людским.
Несвира - Ларьяну жена - покровительницей зимы считалась. Птаха небесная с ее рук кормилась, а как касалась ладонь Несвиры перьев ее, так те белели и после осыпались снегом на землю.
- Что теперь делать станешь, Арьяр? В Подлесье вернешься?
- В Трайту поеду, князю Мстиславу стану служить.
- Разве? - я обернулась на него и ничего более проговорить не сумела.
Глаза Арьяра прежними были и как будто я сто лет на них глядела, и не было ничего. И сама я только-только к Подлесью с мешком походным подошла.
- Решил - не вернусь больше домой, - продолжил он, - ждут меня там да только не вернусь.
- Отчего вдруг? - и ветер слова мои снова унес, договорить не дал.
А Арьяр только улыбнулся.
- Не спрашивай, не то отвечать стану.
Усмехнулась я в ответ и снова к реке отвернулась.
Ладонь его горячая все еще мою накрывает и сжимает крепко. И пусть, и правильно это.
Не уйти выходит от судьбы своей, не убежать и не скрыться, не найти спасения на пыльных дорогах. Хоть в само межмирье иди, а все найдет она тебя - доля твоя.
Глубоко вздохнула я, и дыхание тут же белым паром сделалось. С детства я холод не жаловала да и он меня так же. А впереди зима долгая, холодная. Лесьяр говорил будто после битвы с черным войском ждет нас лютый холод.
- Идем, Вёльма. Ежели на реку эту долго смотреть, так кого угодно тоска возьмет.
Я улыбнулась грустно:
- Будто ты знаешь, откуда тоска моя?
Арьяр промолчал, не ответил.
- Знаешь? - спросила. - Отвечай.
Он кивнул.
- Знаю, лисица, знаю. Винить ни тебя, ни его ни в чем не стану.
Слезы к глазам моими подступили, в горле ком засел.
И кто же ему разболтал? Уж не сам ли Ладимир в письмах? Нет, тот не стал бы. Разве что люд судачит? Да и Арьяр не дурак, догадался небось давно, не обманешь.
Скатилась лодьей слеза по щеке моей и упала в темную воду, а за ней и вторая ушла.
- Не плачь, Вёльма, не плачь, - Арьяр обнял меня за плечи - от ветров холодных укрыл, плащом незримым укутал. - Прости, если дурное сказал.
Еще он что-то говорил, слова какие-то пустые. Да только я не слушала.
Глядела на темные воды и знала, что уносят они не только слезы мои горькие. Вместе с ними уплывала прочь моя молодость. Не вернуться уж ей никогда да и мне прежней не стать.
Сгорела моя любовь горькая. Сгорела и пеплом унеслась в темные воды и сгинула. И не будет второй такой уж никогда. Растворилась в глазах его родных, где колдовской огонь сияет.
И да хранят Ладимира боги на чужой земле, и да будет с ним их благословение. Счастлив пусть будет.
Не быть нам вместе, как водам этим с северным морем не встретиться.
Конец