А нет ли чего-нибудь к кофе? застенчиво спросила Машка, получив чашку с горячим напитком.
Рыцари, едва не затоптав друг друга, бросились к повозке, дабы найти красавице конфет или пряников.
7
Я больше не могу! Больше не могу! Я сейчас упаду.
Слова Владика не разошлись с делом. В самый разгар своей жалобной книги, которая вдруг хлынула из него, как поток воды сквозь прорванную стену плотины, он оступился, зацепившись ногой за подло торчащий из земли камень, и рухнул лицом вперед. Густая трава отчасти смягчила удар о грунт, и Владик отделался средним испугом да парочкой сочных гематом.
Вставай, ленивая скотина! прогремел над ним голос Цента.
Владик заплакал, уперся руками в землю и чуть приподнял корпус. Приподнял ровно на три жалких сантиметра, а затем гравитация вновь прижала его к поверхности планеты.
Я изнемог, признался он, глотая горькие слезы.
Ты охренел! поправил соратника Цент. Тебя бить надо, ты в курсе? Просто брать и бить.
Владик уже был согласен и на это. Он готов был получить порцию тумаков, хорошую такую, большую порцию, прямо-таки с горкой, лишь бы только не продолжать этого изматывающего марафона. Но беда заключалась в том, что побои не могли его спасти. Он зналдаже если Цент и отлупит его, это не отменит необходимости дальнейшего преследования похитителей Машки. Он в любом случае побежит дальше. Выбор был лишь в том, побежит он битым или нет.
А ведь еще утром Владик был честно настроен на то, чтобы догнать злодеев, умыкнувших его возлюбленную, и разделаться с ними. То есть, разделку он оставлял Центу, тот был большим мастером кроваво-кишечных манипуляций с живыми существами, а для себя Владик припас иную роль. Пока Цент истязал бы злодеев, он бы подбежал к связанной Машке, несчастной, заплаканной, давно впавшей в отчаяние, и даровал бы ей свободу. Владик был убежден в том, что уж после этого-то героического поступка возлюбленная непременно обратила бы на него внимание. Хотя бы заметила, что он есть на свете. А там, глядишь, что-нибудь и срослось бы.
Но преследование далось ему нелегко. Они шли по следу, а иногда бежали, и, казалось, этому не будет конца. Скорость передвижения определял Цент. Мог бежатьбежал, мог идтишел. Как себя чувствует Владик, и в силах ли он выдерживать заданный темп, изверга из девяностых ничуть не волновало.
До полудня Владик страдал молча. Жаловаться на жизнь в присутствии Цента было просто опасно. Тот терпеть не мог нытиков, и постоянно твердил, что настоящий мужик должен все держать в себе, а не ныть по каждому поводу. Что касается Владика, то он не видел ничего плохого в том, чтобы делиться с окружающими людьми своими горестями и печалями. Лично ему от этого всегда становилось легче. Процесс излияния души приносил ему успокоение, и даже утешение. Выговорившись, он чувствовал себя так, будто те проблемы, что всего час назад казались ему катастрофическими, потеряли свою остроту и глобальность. Это реально работало. Он жаловался, и ему становилось легче. Но потом в его жизни произошло два чудовищных события, притом Владик до сих пор не мог определиться, которое их них считать наихудшим: разразился зомби-апокалипсис, положивший конец привычному и родному миру, и он встретил Цента, свою божью кару. Прежде Владику казалось, что конец света все-таки хуже. Но постепенно его мнение стало меняться. Потому что конец света случился один раз, а Цент превращал его жизнь в ад каждый божий день. И продолжит превращать дальше, пока смерть не разлучит их. Притом Владик чувствовал, что это будет его смерть. Ну не протянет он долго в таком ужасном мире, терзаемый извергом из девяностых, да еще и на луковой диете.
Но Цент своей жестокой волей наложил мораторий на его жалобную книгу, пригрозив в случае цитирования в его присутствии данного литературного произведения наложить мораторий уже на самого Владика. И он мог. Сомневаться в словах терзателя не приходилось. Программист давно догадался, что Цент питает к нему сильные темные чувства, и буквально ждет подходящего повода, чтобы сделать с нелюбимым спутником что-нибудь страшное. А когда дело доходило до страшного, Цент являл виртуозность матерого инквизитора, помноженную на жестокость нацистского палача и возведенную в степень лютости дикаря, приносящего в жертву духам своего соседа по хижине, дабы спровоцировать удачную охоту или высокий урожай.
И до полудня Владик честно терпел. Бежал, шел, отдавал последние силы, но терпел. Злодеями, похитившими Машку, даже не пахло. Те, вероятно, передвигались быстрее своих преследователей, ибо ехали верхом, а не шли на своих двоих. Владик с ужасом понял, что за сегодняшний день они могут и не нагнать похитителей. А завтра он, вероятно, даже не сумеет встать на измученные ноги. И тогда Цент получит прекрасный повод расправиться с ним. И страшной будет та расправа.
После полудня жалобная книга начала прорываться наружу. Вначале тихо, чуть слышно, она постепенно обретала силу и крепость. В какой-то момент Владик понял, что он изливает из себя поток нытья во весь голос, и Цент прекрасно слышит это. А спустя секунду прилетело подтверждениежестокий рэкетир остановился, повернулся к Владику, и осчастливил того сочной оплеухой.
Я не хочу слушать твое нытье! прорычал он. Не хочу!
Владик уже хотел пожаловаться на то, что устал, но вовремя успел прикусить свой язык.
Я из тебя жалобную книгу выколочу! грозился Цент, когда они вновь двинулись в путь. Все двадцать восемь томов.
Но внушение и физическое воздействие работали недолго. Через какое-то время Владик вновь начал ныть. И уже не прекращал это дело. Трижды Цент наказывал его, но это не помогало. Владик уже не мог молчать. Он чувствовал, что этот забег, перемежаемый спортивной ходьбой, неминуемо сведет его в могилу. И когда он упал, зацепившись ногой за камень, про себя он мысленно решил, что больше не встанет. Даже если Цент начнет заживо сдирать с него кожу, он не встанет.
Очкарик, мы уже близко! произнес Цент, стоя над ним. Я это чувствую. Скоро мы спасем Машку. Осталось немного.
Сам изверг тоже изрядно вымотался, но держался на злости и жажде крови. Если бы речь шла о чем-то другом, даже о священной тушенке, он бы давно прекратил преследование. Но Машку надо было спасать любой ценой. Она ведь не чужой человек. Она часть братвы. Братва, правда, подобралась на любителяглупая баба, нытик-программист. Но какая уж есть. Братва, это братва. Братвасвятое.
Владик лежал на земле, ясно осознавая, что это конец. Финал его жизни. На этом самом месте он и кончит свой путь. Либо его прибьет Цент, либо он помрет сам, от тотального истощения. Возможно, позавтракай он сегодня тушенкой и сухариками, у него было бы больше сил, но в пищу ему достался репчатый лук, отвратительный на вкус и низкокалорийный по своей сути.
Брось меня здесь, прорыдал Владик. Я не чувствую ног. Мне плохо.
Цент секунду стоял над его изнемогшим телом, а затем на лице бывшего рэкетира отразилась железная решимость.
Не бросаю я своих! произнес он сурово. Не такой я человек. Машку не брошу, спасу любой ценой. И тебя, очкарик, тоже не брошу.
Не успел Владик осознать смысл произнесенных Центом слов, как вдруг почувствовал, что тот схватил его за левую ногу. Ужас объял Владика. Что собирается сделать с ним изверг? Сломать конечность? Вырвать ее из тела? Впиться в нее зубами?
Но он не угадал. Цент поступил довольно неожиданноон потащил Владика за собой, держа того за ногу.
Программист рыдал и плакал. Его тело и лицо бились о землю, жесткие стебли травы так и норовили выколоть глаза. В рот набилась пыль, и он хрипло закашлялся. А Цент тащил его вперед, тащил быстро, сопровождая данный процесс резкими рывками, отзывающимися болью во всем теле программиста.
Не брошу! рычал Цент. Не дождешься!
Владик понял, что именно задумал жестокий спутник. Из всех возможных пыток он выбрал наиболее мучительную, и теперь медленно загонял программиста в могилу.
Я смогу идти! закричал Владик. Я пойду! Отпусти меня.
Но напрасно он взывал к вошедшему во вкус садисту. Цент протащил его по земле метров триста, и лишь в тот момент, когда Владик уже прощался с белым светом, выпустил его ногу. Программист тут же поднялся с земли, всем своим видом демонстрируя готовность к дальним странствиям.
Отдохнул? спросил у него Цент. Он хрипло дышал, и было видно, что волочение Владика далось ему нелегко.
Да, да, я отдохнул, быстро ответил Владик.
Ну, значит теперь моя очередь.
Не успел Владик опомниться, как Цент залез на него верхом. Когда эти семь пудов костей, мышц и наглости навалились на его хилое тельце, Владик едва не сложился как карточный домик. Он услышал мерзкий скрежет, и понял, что это его позвонки врезались один в другой. Снизу тоже что-то поскрипывалоэто коленные хрящи медленно расплющивались в лепешку.
Пошел! приказал Цент, и, ухватив Владика за ухо, резко крутанул его, заставив ездового человека взвыть от боли. Рыдая, Владик послушно засеменил вперед.
Скакун пал через двадцать метров, но отлежаться ему не позволили. Цент пинками поднял страдальца на ноги, и погнал того перед собой, непрерывно изрыгая чудовищные угрозы, от которых у Владика в жилах стыла кровь.
Шевелись! рычал за его спиной Цент. Вот спасем Машку, тогда и отдохнем. Отоспимся. Отъедимся. Я тушенкой да сухарями, ты лучком да колодезной водицей.
Одинокого всадника далеко впереди они заметили по чистой случайностиЦент оторвал взгляд от следов похитителей, и посмотрел в сторону горизонта. Там-то он и увидел одинокую фигуру. Ему показалось, что всадник движется в их сторону, хотя на такой дистанции это трудно было определить наверняка. И все же, дабы не рисковать, он схватил предсмертного Владика за шкирку и затащил его в густые заросли кустарника. Там-то они и затаились, выжидая.
Цент не сомневался, что всадник является одним из похитителей Машки. Но вот что вынудило его вернуться обратно по собственным же следам? Злодеи подозревали, что за ними будет погоня? Тогда почему послали только одного, а не явились всем составом?
По большому счету это не имело принципиального значения. Всадник один, и это хорошо. Значит, одним злодеем будет меньше.
Цент снял с плеча дробовик, и приготовился к бою. Рядом с ним на земле лежал Владик, и имел такой вид, что к нему хотелось вызвать священника для осуществления финальной исповеди. Рассчитывать на программиста в грядущем бою не стоило, но к этому Цент уже привык. В конце концов, разве не рассчитывал он всегда только на себя?
А Мишка Гуд продолжал двигаться навстречу своей гибели. Пообещав Машке курочку на ужин, он был тверд в решимости исполнить данную красавице клятву.
Незадолго до того, как остановиться на ночлег, они миновали дорогу, явно ведущую в какую-то деревушку. И именно там Мишка Гуд планировал найти и подстрелить для Машки самую большую и жирную курицу. Наличие в деревне мертвецов Мишку не пугало. Пока он верхом, чудовищам за ним не угнаться, а бросаться в самую гущу зомби он и не собирается. Выследит курочку, бесшумно подстрелит ее из своего лука, заберет добычу и вернется в лагерь.
Он представлял себе, как обрадуется Машка, получив на ужин свежее мясо, и как, в порыве благодарности, дарует ему поцелуй, или, может быть, не только поцелуй. В своих эротических грезах он зашел довольно далеко, нафантазировав себе такого, что трение мужского начала о седло едва не довело его до оргазма. Весь охваченный сексуальными грезами, он совсем утратил бдительность, и, конечно же, не увидел, как из зарослей кустарника, мимо которых он проезжал, высунулось черное дуло ружья.
Но выстрела не последовало. Мишка Гуд благополучно проехал мимо, когда огромный бородатый человек, зловеще горбясь, бесшумно выскользнул из кустов. Он стремительно настиг всадника, чья лошадь шла ленивым шагом, вцепился руками в широкий кожаный ремень, которым был опоясан Мишка Гуд, и рывком выдернул его из седла.
Всадник грохнулся на землю, едва не переломав себе все кости. Не успел он опомниться, как по его телу пошли гулять чужие ноги, обутые в крепкие и ужасно твердые сапоги. Мишка распахнул рот, чтобы закричатьон надеялся, что его товарищи сумеют услышать его. Но тут нога коварно напавшего на него злодея врезалась ему в живот, и весь воздух со свистом вышел из Мишкиных легких. В отчаянной попытке спасти свою жизнь, он потянулся к ножу, который висел у него на поясе, но коснуться рукоятки не успелнога злодея ударила его в голову и вышибла сознание из тела.
Цент стоял над поверженным врагом, злой, потный, раскрасневшийся, но весьма довольный. Он поднял взгляд, и посмотрел на лошадь супостата. Животное оказалось смирным, и когда всадник стремительно покинул его спину, оно покорно остановилось и стало ждать, что же последует дальше.
На зверском лице Цента расплылась кровожадная улыбка. Он наклонился, и взял нож, которым так и не успел воспользоваться поверженный им злодей. Нож оказался хорошийс длинным клинком, широким и очень толстым. Держа его в руке, Цент осторожно приблизился к лошади.
Не бойся, обманчиво ласковым тоном поманил он животное к себе. Дядюшка Цент тебя не обидит. Дядюшка Цент припас для тебя сахарок.
Лошадка оказалась непростительно доверчивой. Она потянулась к незнакомому человеку, своим поведением опровергая распространенное заблуждение о высоком интеллекте лошадиного племени, и тогда Цент резким движением всадил нож в ее горло. А затем, рванув оружие на себя, рассек его поперек. Клинок был острый, как бритва, и резал плоть с поразительной и приятной легкостью.
Лошадь захрипела, встала на дыбы. Из огромной раны хлестала пузырящаяся кровь. Цент отбежал от животного, дабы не огрести копытом по лбу, и с безопасного расстояния наблюдал за тем, как то медленно теряет кровь, а вместе с ней и жизненные силы. В какой-то момент передние ноги лошади подломились, и она тяжело рухнула на колени. Попыталась заржать, но из пасти вырывался жуткий хрип, а вместе с ним выплескивались потоки крови. Затем животное завалилось на бок, агонизировало какое-то время, судорожно дергая ногами, а потом навеки затихло.
Владика, который наблюдал за зверствами Цента из кустов, обильно вырвало. Он еще как-то мог оправдать истязание Машкиных похитителей, но не мог взять в толк, зачем изверг из девяностых убил ни в чем не повинное животное. У него нашлось лишь одно объяснениеЦенту просто нравилось творить злодейства. Нравилось, и все тут. И неважно, кто становился объектом истязания, человек ли, животное, растение. Все они, в конечном итоге, горько жалели о том, что судьба свела их с двуногим чудовищем из эпохи первичного накопления капитала.
8
Прежде Виталик и подумать не мог, что его лучший друг Костик, его, фактически, брат, тот, ради кого он готов был войти в огонь, воду или любую иную стихию, на деле является такой феноменальной гнидой.
Костик, надо отдать ему должное, очень долго и успешно скрывал свою истинную суть. Мастерски прикидывался хорошим парнем, надежным другом, и до сегодняшнего вечера Виталик ни о чем таком не подозревал. Но вот страшная правда открылась ему. Костик ему никакой не друг. Костик, это подлый враг, что сумел хитростью и коварством втереться к нему в доверие.
Себя настоящего Костик проявил в тот момент, когда начал самым возмутительным образом подкатывать к Машке. Начал делать это, хотя прекрасно знал, что его лучший друг Виталик влюбился в эту девушку. Виталик сам сказал ему об этом. Но Костику было наплевать. Он так и вился вокруг Машки, подносил ей кофе и конфеты, колол для нее орехи, отгонял от нее комариков. Он делал это так самозабвенно, что Виталик буквально не мог протиснуться к телу новой возлюбленной. Стоило только попытаться, и он тут же упирался в спину бывшего друга и нынешнего врага.
Но подлый Костик не ограничивался одним лишь прислуживанием. Он изо всех сил старался понравиться Машке: развлекал ее беседами, смешил шутками. Беседы, по мнению Виталика, были глупые, а шутки, все до одной, непроходимо тупые. Он бы мог и говорить интереснее, и шутить тоньше. Ему вдвойне было обидно из-за того, что его новая любовь всей жизни с интересом слушала Костика и громко смеялась над его бездарными шуточками.
Остальные члены их отряда так же пытались ухаживать за девушкой, но Костик в этом деле превзошел их всех, вместе взятых. Виталику, которого уже трясло от ревности, казалось, что бывший друг делает это нарочно, ему назло. А потом он получил тому неоспоримое доказательство. Он немного отошел в сторону, но все же краем уха услышал, как Машка что-то спросила о нем у Костика. И Костик, успешно притворявшийся его другом, а на деле оказавшийся куском фекальной субстанции, весьма пренебрежительно отозвался о Виталике. Что именно ляпнул этот мерзавец, Виталик не расслышал, но судя по тому, как громко и весело засмеялась Машка, что-то весьма остроумное и обидное.