Второй этаж оказался длинной анфиладой, в которую неизвестный архитектор умудрился вписать круглый зал и две треугольные (!) комнаты, судя по мебелибудуары. Немного попыхтев, я все же справилась с дверью на западную террасу, и, усталая и грязная, выползла на просторную каменную площадку, защищенную от ветра с реки и полностью открытую закату.
Он и горел! На полнеба, переливаясь, как в детской игрушкекалейдоскопе. Каждое мгновение облака складывались в новый узоря так засмотрелась, что не сразу сообразила: если такой ветер, почему не холодно?
Спустя пару минут дошлоархитектор не зря сориентировал дом именно так. С одной стороны от ветров террасу закрывала глухая стена, с другойхолм, поросший лесом. Очень грамотно.
А вид отсюда завораживал, пленял, околдовывал исподволь и незаметно. Темный заросший парк с облупившейся беседкой и остатками строения неясного назначения нечувствительно переходил в лес, который взбирался по склонам холма к небу, полыхающему кострами. Черное на малиновом, с градиентом в сизый, невесомый. А уже оттуда в глубокий кобальт.
Горизонт открывался на три ветра. Где-то слева должна была журчать по камням Медвежка, но со звуками в Мызниковой усадьбе творилось что-то странноекопейку на пол урони, эхо будет гулять долго, пока не обойдет всю анфиладу. А что происходит снаружине слышно.
Уже в который раз подумала, что архитектор был гением. Вернусьузнаю кто такой, что еще строил и побываю там. А Гайтанке принесу хлеба и сахара, за то, что сохранила.
...Именно там, стоя но террасе и балдея от заката, я в первый раз почуяла, что не одна. Похолодел и чуть-чуть, но ощутимо потяжелел затылок в основании шеи. Именно так ощущался чужой, внимательный взгляд в спину.
Я резко обернулась, но ничего, кроме темного коридора, не увидела. Однако же!
Такие сигналы опасно оставлять без внимания. В пустующем доме вполне могла поселиться рысь. И если это ее наследственное владение, можно не гадать дальше, что случилось с тем парнем, снизу.
Следы крупной кошки мне нигде пока не попались, но это, как раз, ничего не значилорыси осторожны. Если она охотится, о ее присутствии узнаешь, только когда тебе сзади вцепятся в шею. А поздно уже.
И в первый раз мне в голову робко постучала мысль, что активный образ жизни это, конечно, хорошо, продлевает годы и все такое... но вот конкретно эта автономка может кончиться плохо. А у меня там мама без защиты.
Я устраивалась на ночлег в одной из угловых комнат, время от времени поглядывая с усмешкой на саму себя. Да уж, отличились обе! Когда из темноты на меня выбрело лохматое существо, по повадкамтипичная кикимора... или деревенская сумасшедшая, я шарахнулась и впечаталась плечом в косяк.
Плечо все еще ощутимо ныло, но зеркало я, разобравшись в ситуации, признала шикарным. Метра два в высоту, в массивной бронзовой раме. От времени оно потемнело, по краямосыпалась амальгама. Я всмотрелась в свое отражение: все еще с косичками, перевязанными шнурками. Ладно, дополнительная защита еще никому не вредила. Подмигнула себеи занялась делом.
Раскатала спальный мешок на единственном более-менее уцелевшем диване. Обивка из него, конечно, лезла во все стороны, но, вроде, пружины не торчали. В комнате неплохо сохранились три масляных светильника: два на стене, и один на полу. Было бы интересно почистить их, наполнить и зажечь. Светильники того времени давали устойчивый поток света, за это и ценились. Свечное пламя от сквозняков колебалось, создавая тревожное настроение... поэтому подсвечник здесь нашелся только один, на высоком круглом столике с растрескавшейся полировкой.
Свеча была на месте. Чуть оплавленная. Ей ничего не сделалось за это время... А что ей могло сделаться? Достать из бэга зажигалку и запалить огонек оказалось самой естественной вещью в мире.
Огоньэто жизнь. Крохотный огонек плясал в розетке из бронзовых листьев, изгибаясь, как индийская храмовая танцовщица. Комната была не спальней (устроиться там помешало дикое количество гнилой ткани), а, скорее, кабинетом. Причеммужским.
Конечно, он был заперт на ключ и, конечно, замок проржавел и рассыпался. А вот темное дерево красивого двухтумбового стола, массивного шкафа и еще более массивного, широкого кресла время пощадило. Как и этот диван.
Поужинав остатками бутербродов, я запила их водой из бутылки, подсунула локоть под руку и задумалась, глядя на огонек свечи.
Пламя завораживает, очищает мысли, прогоняет страхи. В пламени сгорают надуманные обиды и остается только важное: папа спрятал нас с мамой в далекой далекой... деревне. Почти как в "Звездных войнах". А сам остался на переднем крае. С Антоном, конечно. И это должно было меня успокоить, но, черт, не успокаивало вообще ни разу.
Я не так наивна, как мама. Очень хочется добавить: "к сожалению". У мамы всегда был свой устойчивый и очень приятный мир, в котором симфонические концерты сменялись театральными премьерами, а текартинными галереями. Когда я была ребенком, мама часто брала меня с собой и научила видеть суть вещей, отличая подлинную красоту и стиль от блестящей подделки. Каждая вещь звучала, и мама научила меня слышать эту неповторимую мелодию, различать ее в огромном и не слишком сыгранном оркестре, который нас окружает.
Но потом дороги разошлись. Мама ценила комфорт и стиль. Я, в общем-то, тоже... вот только понятия комфорта и стиля у нас оказались разными. По-моему: жизнь должна была быть интересной. А разве нет? Разве есть еще что-нибудь такое же важное?
ГБПОУ по специальности "реставрация" мама еще стерпела, это было близко к ее любимым картинам и статуэткам... А вот летние шатания по всяким игрищам, капищам, стойбищам и взлеталищам оказались не в кассу.
Последние годы мы очень старались понять друг друга. Ради папы. И иногда даже получалось. Может быть, это просто кризис взросления?
Мама приняла ссылку спокойно и доверчиво, как и все объяснения папы. А я... я видела в них нестыковки.
Взрыв машиныакция устрашения, никак иначе это понять нельзя. Но если пугают, значит, планируют договариваться. С позиции силы, да, нословами через рот.
В прошлый раз ничего не предлагали, в папу просто выстрелили и чудом не убили. А если он уверен, что это те же самые, то... что изменилось в раскладе? Инужно ли мне об этом знать, чтобы защитить маму.
Папа осторожен и с ним Багров, я... мой бонускрепкие нервы. А вот мамаслабое звено. Еще одна такая "акция устрашения" и она сломается.
Но, может быть, я зря переполошилась? До нас пойди доберись, здесь даже дачников не водится, глухие места. И уезжали мы скрытно.
Может и обойдется.
...Свет с непривычки показался слепящим, но не был даже ярким, из трех светильников горели лишь два, кое-как разгоняя клочья тьмы по углам. Но этот щадящий свет позволил рассмотреть подробно столкрасивый, с позолоченной резьбой и старинный чернильный прибор, большой и основательный, в виде домиков под перовые ручки. Чернильницей был колодец.
Что ж ты, Лизонька, натворила-то...густой, сочный голос звучал огорченно и немного растерянно.
Голос принадлежал мужчине. Он стоял в углу кабинета, почти загораживая собой этажерку. Ему было не сложноплечи вполне могли поспорить шириной с мебелью. Мужчина был немолод, уже за полтинник, борода вовсю серебрилась, а про голову сказать было сложно. На голове волос почти и вовсе не было.
Мужчина в синей рубахе навыпуск и черных штанах, заправленных в высокие сапоги с тревогой смотрел перед собой и в кабинете выглядел хозяином.
Так получилось,коротко отозвался второй голос, женский. Вернее, девичий. Его обладательница стояла у дверей и с вызовом смотрела на мужчину, а тонкие руки нервно комкали красивое бежевое платье в пол, из набивной ткани и с кучей оборок по подолу. Светло-русые волосы были убраны в валик.
Плохо получилось, Лизавета Андреевна. Его теперь искать станут...
Степку-батрака? Да кому он нужен?вздернулась девчонка. Взрослая, но, по повадкам, совсем девчонка.
Ты же его видела, Лизонька? Сапоги новые, вся одежа справная, щеки сытые. Видать по всему, что кому-то сгодился.
Много их таких,Лизонька дернула плечом,думаешь, Павел Егорыч, за каждым взвод солдат пришлют? А и пришлют, так прабабкина защита не впустит.
Степку-то впустила?резонно возразил мужчина.
Ну... мало ли. Случайность.
Случайности, Лизавета Андреевна, они на то и случайности, чтобы время от времени случаться,ответил мужчина.Что один раз произошло, то и другойможет.
И что делать думаешь?девушка как-то враз растеряла свой воинственный пыл и глядела на мужчину с надеждой.
Думаю, здесь тебе оставаться нельзя,тот глубоко вздохнул и словно решился,уходить надо. И обязательно до зимы.
Уходить?растерялась девушка,как? Куда? Поезд, говорят, не ходит.
Врут. Но поезд нам не подойдет, на нем документы спрашивают. Так чтона лошадях. А куда? Думается мне, девонька, к тетке твоей прорываться нужно. Ирина тебя примет.
В Варшаву?глаза девчонки стали круглыми, даже не по пятаку, а по червонцу,Это каким же чудом мы туда попадем?
Да хотя бы и чудом,уже увереннее прогудел мужчина,а ехать нужно. Здесь я тебя, Лизонька, не сохраню.
Девушка, словно враз ослабев, опустилась на коротколапую банкетку.
Но... ты же не отправишь меня одну, Павел Егорыч, а?
Мужчина вздохнул:
Куда ж я от тебя, сиротинки. А дом... чтодом. Авось Гайтанка сохранит. А и не сохранит, пожгут, все однокровь сохранить важнее. Может и проскочим. Времечко такое, что Авоська веревку держит, а Небоська петлю ладит. Но, может, и обойдется.
Вздрогнув, я сбросила с себя остатки сна. Почти рассвело. Полпятого, меньше? Какой-то певчий дрозд орал под самыми окнами так вдохновенно, словно пробовался в Ла-Скала.
Странный сон. Яркий, подробный. Хотя, может, от старой свечи чего нанюхалась? Догорела почти до конца. Неосторожно было так засыпать, но гасить пламя как-то очень нерационально не хотелось.
Взгляд, который поймал меня на террасе... Он все еще был здесь. Я чувствовала его кожей и от этого было сильно не по себе.
Что ж, разведка прошла вполне успешно, пора до дому?
Я покрутила старинный подсвечник с оплывшей свечой. Весь в зеленой патине, тяжелый, с основательной каменной подставкой и украшенный резными земляничными листиками. Крутейшая вещь, музейная. Эх, забрать бы! Нельзя. Ничего нельзя, иначе могу отсюда и не уйти живой. Случалось такое, и, если верить народным байкам, даже прямо здесь случалось. Так что техника безопасностинаше все!
Я снова запалила остатки свечидолжно хватить и перочинным ножом срезала выбившуюся прядь волос.
Ненавижу этот запах до тошноты, нонадо!
Горящие волосы затрещали, а я, молча извинившись перед дроздом, затянула, не в лад, но вдохновенно:
Vivre
Pour celui qu'on aime
Aimer
Plus que l'amour même
Donner
Sans rien attendre en retour...
Обалдевшее эхо понесло по этажам арию Эсмеральды.
Все! Рвать отсюда, пока пахнет дымом и гуляют по усадьбе отголоски эха.
Успею?
Должна!
ГЛАВА 4
Мама ревела, свернувшись клубком на краю старой тахты, прямо на вытертом, аляповатом покрывале.
Что случилось?спросила я. Не ее, маму в таком состоянии трясти бесполезно. Хозяйку. Какую-то дальнюю родственницу папы, что-то вроде сестры мужа кузины... Словом, нашему плетню троюродный забор.
В местных "Новостях" передали: в доме вашем пожар, а Паша в больнице. Состояние стабильно тяжелое.
Я покачала головой:
В армии бы вам, тетя Оксана, цены не было. Докладываете хорошо: сжато и по существу. Давно она так?Я мотнула головой в мамину сторону.
С тех пор, как я ей мобильник не дала,пожилая женщина осуждающе покосилась на вздрагивающую маму, но все же укрыла ее мягким коричневым пледом. Рыдания стали глуше и как будто реже.
Потерпите,попросила я.Это пройдет. Как только выяснится, что с папой.
Что с ней такое?
Да, в общем, ничего фатального. Просто острая реакция на стресс. И воображение слишком живое, а терпения ни на копейку. Не выносит неизвестности, сразу начинает всякие ужасы выдумывать.
Вот оно что! Тебе не передалось?Спросила тетя Оксана. Словно речь шла о какой-то наследной болезни. Я невольно улыбнулась:
Нет, у меня истерик не бывает. Я в папу удалась. Давай-ка ей лекарство дадим, да займемся делами.
Может, лучше самогонки?с сомнением протянула хозяйка.
Самогонки обязательно. Только не ей.
Через пятнадцать минут, закончив с неотложными делами мы уселись на кухне и, действительно, дернули по пятьдесят граммов "для снятия стресса", которого ни у одной из нас не было.
Не сердитесь, тетя Оксана. Мама просто папу очень любит.
Себя она любит,буркнула хозяйка,больше всех.
Не без этого,согласилась я,ну так и хорошо же. Себя любить. Все психологи говорят, что это правильно.
Психологи и не то скажут, только заплати,фыркнула хозяйка, прибирая корочкой ржаного хлеб остатки омлета с тарелки,а я думаю так: Юле, наконец, взрослеть пора. Я вот сколько смотрю на нееумная женщина и вроде не стерва, а как ребенок маленький.
Ну не сейчас же ей взрослеть?удивилась и возмутилась я.
А когда?резонно заметила тетка Оксана,сорок один год отличный возраст, чтобы стать, наконец, взрослым, самостоятельным человеком.
Хозяйка говорила правильные вещи. Вот только я была с ней не согласна. Люди никогда не были равными и чужую ношу никому из нас не поднять. А маму... нужно не воспитывать, а беречь.
Пойду,сообщила я, сложив посуду в раковину,до горы.
Мобильник-то возьми.
Есть.
Он, действительно, был. Резервный кнопочный аппарат, купленный за шестьсот рублей, с симкой, зареганой на бомжа. Раз в три месяца я сама кидала на него сотку. Только наличными, только с банкомата, никаких переводов. Интересно, сколько там этих соток? Хотянет, вру. Сейчас меня интересовал только один человек. Который купил мне этот мобильник и отдал, втихоря от папы.
Вот он и пригодился.
Он ответил сразу, он ждал этого звонка.
Как вы? Как Юля?
Плакала,отчиталась я,сейчас спит. Что произошло, Антон?
За три сотни километров отсюда человек, прижавший к уху дорогой айфон, замялся. И мне стало не по себе. Это же, мать его, Багров. Который всегда и во всем уверен, все помнит, понимает и ничего не пускает на самотек.
Папа жив?спросила я о главном. И тоже замерла, невольно размышляяа как я поступлю, если он вдруг сейчас ответит "нет"? Это был... сложный вопрос.
Да,отозвался Антон и я выдохнула с невероятным облегчением.Но поговорить с ним не выйдет, извини.
Почему?Спокойно спросила я. Раз папа жив, я буду спокойна. Теперь это вообще не сложно.Он сильно обжегся?
Кирюш...я как наяву увидела, как Багров трет подбородок, узкий и острый, как топорик.Он почти не пострадал, но сейчас лучше, если все будут думать, что он при смерти. Он в отдельной реанимационной палате, для всего городалежит в коме.
Поклянись,потребовала я.
Пусть я стану импотентом, если соврал.
Я хмыкнула:
Смотри, ведь проверю.
Ки-и-ира...голос Багрова изменился, неуловимо, но радикально. Сквозь изумление в нем прорезались самцовые нотки,смотри, поймаю на слове. И... не отпущу,последние слова он выдохнул так, что меня обожгло и шевельнулось паническоеа не слишком ли вольно я шучу?
Сначала поймай,фыркнула я, волевым усилием выбросив из головы лишнее.
Я выяснила, что хотела. Если Багров готов шутить и лепить подкаты, папа точно жив и умирать не собирается. В ближайшие лет тридцатьточно.
Это была еще одна попытка диалога?
Как деликатно,зло отозвался Антон,да.
И? Что из под нас хотят? Денег? Услугу?
Кровь.
Мне показалось, что я не расслышала. Или что-то не так поняла.
Постой. Ты имеешь в виду... Убить? Папу? Иливсех?
Всехзначит и Соню. И ее еще не рожденного ребенка.
Нет, Кира. Он говорил буквально. Кровь. Из вены. Хватит пятидесяти миллилитров. Но кровь Паши не пойдет. Сонитоже. Нужна либо Юлина, либотвоя. Почему такя не понимаю. Икровь сами возьмут. Чтобы исключить подлог. Это было условием.
Я вдохнула. Выдохнула. И оч-чень ровно сказала:
Ты меня подстрахуешь?
Спятила?спросил Багров после почти минуты молчания,тебе отец что сказал делать?
Беречь мать. Это и делаю. Слушай, это не анонимные письма, не звонки, не травля в соцсетях. Взрывы и поджоги это голимый криминал, и если кто-то пошел на такое, он серьезен. И не отвяжется. А если он возьмет в оборот маму? Она же на транквилизаторы сядет до конца жизни, если, вообще...